Читаем без скачивания Absoluta. Совесть и принципы - Катерина Бэлл

А в вашем сне оказалось, что плохие вас до последнего держат на плаву. А хорошие врали вам, чтобы воспитать в вас что-то идеологическое, незыблемое, вечное — без объяснений.

Мир в вашем сне перевернулся с ног на голову, вы не чувствовали никакой опоры. Когда во сне вся ваша привычная жизнь рухнула — вы бежали. Вы прятались. Вы искали безопасность, но в новом мире просто её не находили. Потому что без мамы и папы нет безопасности. Вы так привыкли.

Но есть убеждения. Есть принципы. Есть совесть.

И когда у Деми не было ничего, кроме принципов и совести, она превозмогла свою боль и побежала дальше. С желанием обмануть весь мир, всё бытие, весь баланс, всю Вселенную — она бежала.

Превозмогая боль, которая уже вырвалась изнутри и царапала кожу. Деми поднималась по лестницам дальше, терпя и заглушая свой крик. Ногтями впиваясь в свои ладони, потому что это не так больно, как внутри. Она шла.

Кан настиг её на лестнице, схватив за ладони.

Сначала Деми не поняла, но потом Кандеон отпустил её руки, и она автоматически, механически стала, впиваясь в кожу, царапать себя. Кан тряс её за плечи, всё повторяя и повторяя: «Это не ты! Это всё не ты!»

Уайт посмотрела на своего брата. Потом снова на ступени, которые ей ещё предстояло преодолеть. Кан аккуратно взял её ладони, стараясь обезопасить её от ран, которые она сама себе наносила. Девушка затуманенными глазами посмотрела на переплетение их рук и тихо, едва не плача произнесла:

— Пожалуйста… — в голосе Деметрии слышалось какое-то порабощение.

Кан закусил свою нижнюю губу со всей силы и кивнул.

Он отпустил её, позволил идти дальше. Как бы сильно он ни хотел наказать Мортема, ещё сильнее он хотел, чтобы Деметрия не испытывала всего того, что на неё навалилось. И когда Кан отпустил её, внутри что-то больно и тоскливо укололо его сердце.

Деметрия стояла напротив наглухо закрытой двери. Она тяжело дышала, заставляя себя держаться в собственном сознании, хотя крики в её голове начинали сводить её с ума.

За дверью ничего не было слышно, но она точно знала, что Бернард там. Эта уверенность становилась всё сильнее с каждым новым шагом по пути к этой двери. Самым страшным было — подкрадывающееся понимание, что она не сможет попасть в комнату и помочь…

Набрав в грудь больше воздуха, она машинально прикоснулась к браслету, который ей подарил Бернард. И стоило ей коснуться его, как чувства, нахлынувшие на неё, увеличись. Страх, ужас, боль, ненависть умножились сто крат, сбивая её с ног буквально. Деми упала на колени, хватаясь за грудь. Всё, что ей оставалось, — кричать, чтобы освободить себя от этого кошмара.

Дверь разлетелась на щепки перед её лицом.

Уайт увидела своих друзей, таких беспомощных, таких бессильных, таких — внезапно — слабых. Идеи кончились, интриги себя исчерпали, тайны вскрылись. Нет козырей в кармане.

А он кричит. И боль не проходит. И всё это чушь, что время лечит.

Она готова криком молить о его пощаде, а он только ему — внезапно самому важному для неё — больнее делает. Деми готова кричать, но каждый раз, когда она не верит картинке происходящего, чувства Мортема, отражающиеся в её душе, как в зеркале, заставляют её принять реальность.

Бернард переживал худшее в своей жизни. Он видел, как всё портил. Он не делал по-настоящему плохо жертве. Но он уничтожал тех, кто так или иначе любил эту жертву.

И боль брата за брата, боль матери за ребёнка, боль мужа за жену, боль отца за сына вновь и вновь возвращалась к нему.

И она проживала эту боль вместе с Мортемом. Деми хотела попросить остановить эту адскую пытку, но не могла больше издать ни звука. Ей оставалось только молящими глазами смотреть на своих друзей в надежде, что они поймут её бездействие и беспомощность.

Когда очередное воспоминание заставило её всю изогнуться так, что всё тело, казалось, стало ей как будто мало, Уайт перевела взгляд на Бернарда. Он смотрел на неё, но не видел. Ей так казалось. Потому что в его глазах была пустота. Губы шевелились, Деми смогла прочитать последнее «Пожалуйста», и поймала себя на мысли, что он сдаётся. И эта перспектива подействовала на девушку отрезвляюще. Ей потребовалось несколько секунд, но она всё-таки смогла подняться на ноги и обуздать свои страхи.

— Нет, — строго и уверенно произнесла она. Деми снова посмотрела на своих друзей, которые с трудом сдерживали боль, лёжа у стены.

Генри держался за голову, стоя на коленях, но сдерживал свои крики. Изольда тихо стонала, обхватив руками живот. Джейсон прижимал обе ладони к своему сердцу, зажмурившись и тяжело дыша. Эгиль оказался прямо в углу комнаты и глотал ртом воздух, как будто кислород не попадал в лёгкие.

Деми никто не услышал. И она уставилась взглядом в эту чёрную спину незнакомца, который мучил её близких.

— Я сказала — нет, — ещё раз повторила девушка.

— Ты меня не интересуешь, девочка, — послышался голос Вельзевула. Очень тихий и отдалённый. — Мне нужно заниматься воспитанием сына.

И он сжал ладонь, направленную на Мортема, в кулак, отчего тот задохнулся болью. Последнее, что Берн увидел прежде, чем потерять сознание, — это приближающуюся Уайт.

Никто не мог влиять на воспоминания Бернарда, пока он без сознания. Поэтому Деми смогла освободиться от боли, не чувствовать разрывающих сердце страданий других людей, не чувствовать царапающей вины.

Вельзевул повернулся к Уайт и хохотнул. Коротко и мерзко.

— Деметрия Девидсон, — пропел он. — Как давно тебя ждали…

— Я — Уайт, — с вызовом бросила девушка. — Mozot Irase! — она притянула к себе демона.

Вельзевул, оказавшись лицом к лицу с ней, неприятно усмехнулся:

— Думаю, мы сможем договориться.

И они договорились.

Она пыталась биться и отстаивать свои принципы и убеждения, но он был куда сильнее её. И его убеждения, увещевания не всегда противоречили её настрою. Вельзевул говорил о мире без насилия и конфликтов. Верил в гармонию, сострадание, помощь ближнему. И он восхищался её самоотдачей. Он только просил её верности.

— С силой Absoluta мы просто быстрее и безболезненнее достигнем цели. Люди достаточно страдали. С них уже хватит. Они ведут войны, уничтожают друг друга, не понимая, что война — одна и та же война — испокон веков ведётся на другом уровне. Это не страны, не национальности, не личности. Это война за господствующий порядок. Вселенский порядок.

Они так ошибались, позволив людям