Читаем без скачивания Катаев. "Погоня за вечной весной" - Сергей Шаргунов

Тогда же, в 1929-м, он посетил сельскохозяйственную артель в Нижневолжском крае и написал пьесу «Авангард» о создании мощной коммуны наперекор осторожным и темным «элементам», ставшим злобно-враждебными. Кто-то пошутил, что если в финале западного расхожего сюжета герой, обняв возлюбленную, попирает труп врага, то советский популярный сюжет венчает гибель героя. Это абсолютно соответствует концепции «Авангарда»: председатель коммуны Майоров отдал жизнь ради урожая пшеницы и колонны тракторов, любящая его женщина заплакала, зато в финале зазвучали нескончаемые голоса работников: «Я за него! Я за него! Я за него!»

Впрочем, похвалы пьесе были скупы, она не проняла строгих ревнителей «передового искусства» и при постановке провалилась в Театре им. Евг. Вахтангова. «О чем свидетельствует наивная пьеса Катаева о колхозе? — строго спрашивал все тот же журнал «На литературном посту». — В лучшем случае (если даже не предполагает никаких халтурных расчетов автора) — здесь недопустимое легкомыслие, взгляд на важнейшие, кардинальные общественные процессы нашего времени «из окна вагона»… «Авангард» в этом смысле — грозное предупреждение, может быть — последнее». «Литературная газета» упрекала героя в авантюризме.

Богемно-рассеянным и по-своему вызывающим получился рассказ 1930 года «На полях романа», пронизанный скепсисом к истовым колхозным организаторам, «советским Левиным», которых, «скрывая неудовольствие», вынужденно посещал гость-эстет, размышлявший все время о героях Толстого — «с улыбкой удовольствия» о Вронском с его «животным началом (ах, как Вронский выигрывает рядом с «наивным» и даже «тошнотворным» Левиным!) и о Стиве Облонском: «Бездельник, обжора, паразит, либеральничающий бюрократ, белая кость, таких расстреливать надо… И расстреливали, — а поди ж ты! — до чего симпатичен и мил!»

Но эпоха брала свое. 2 октября 1930 года Катаев держал речь в клубе «Красная звезда» на вечере, посвященном открытию первого в СССР Государственного часового завода, и читал стихотворный фельетон.

Идея подчинения литературы пролетариату приобретала могучие формы: на фоне индустриализации РАПП выдвинул смелое предложение — теперь рабочий будет для писателя и музой, и первым читателем, и редактором, и цензором. А на самом деле (легко обнаружить) за фигурой токаря, слесаря или фрезеровщика скрывался все тот же бдительный рапповец. Завод «Красный пролетарий» в конце 1930-го взял под свою опеку «группу писателей»: Александра Жарова, Александра Безыменского, Иосифа Уткина, Джека Алтаузена, Юрия Олешу, Георгия Никифорова, Валентина Катаева. «Призыв ударников в литературу, — говорилось в сообщении «Литературной газеты», — логически вытекает из всей десятилетней борьбы РАПП за гегемонию пролетарской литературы». В торжественной обстановке подписали договор рабочих с прозаиками и поэтами. Специально созданный рабочий совет должен был обсуждать наиболее крупные их произведения еще до опубликования.

Та же «Литгазета» извещала: «Завод «Красный пролетарий», надеясь в ближайшее время совместно с подшефными писателями выработать конкретные, наиболее целесообразные формы шефства, призывает подшефных товарищей сейчас же, немедленно включиться в жизнь завода, в культурную работу, в реальную борьбу за выполнение пятилетки в четыре года». Дальше — больше: «Приказом заводоуправления за № 157 подшефным писателям были выданы расчетные книжки и табельные номера».

Под рапповское гудение о необходимости «одемьянивания литературы» Катаев начал теснее общаться с Демьяном Бедным.

Лиля Брик ядовито воскликнула в дневнике: «У Катаева альянс с Бедным!» (24 сентября 1930 года).

В 1919 году в вагоне Троцкого Катаеву случайно не удалось познакомиться с «народным стихотворцем». «Пришедшие спросили о Демьяне, и Троцкий сказал, что Демьян Бедный только что заснул после двух суток работы и что будить его нельзя, потому что его силы нужны Республике».

Они познакомились в Москве в начале 1920-х. «Я бывал у него дома», — вспоминал Катаев, подразумевая Кремль. «Он выписывал пропуск — проверяли тогда уже строго, — и я шел по длинному белому коридору, в который выходили разные квартиры — Ворошилова, Молотова, еще кого-то…»

В 1930-м, как ниточка за иголочкой, он следовал за Бедным сначала на Днепрострой, потом на Россельмаш и, наконец, к горе Магнитной на Урале — всё в личном вагоне Демьяна.

О первой поездке в журнале «30 дней» вышел очерк «Пороги», полный художественных красот: «заря наливалась, как вишня»; «туча стала цвета клюквенного киселя с молоком»; «солнце блистало красным леденцом». Снова, как и при визите в сельхозкоммуну «Герольд», Катаев думал о далекой лихой Америке: «Вот тебе и Миргород! Вот тебе и вечера на хуторе близ Диканьки! Америка! Детройт! Слово было найдено. «Детройт!» Индустриальный пейзаж. Так вот оно как будет выглядеть наша «избяная, кондовая, толстозадая», когда через несколько пятилеток покроется сетью таких «детройтов»».

Застраиваемую реку, разумеется, увидели глаза поэта: «Скрученный по рукам и ногам, с серыми волосами, привязанными к кольям, обставленный лестничками, по которым бегали крошечные победители, Днепр корчился, как Гулливер, тяжело дыша и бесплодно напрягая мускулы».

Если из Днепростроя получился плавный и изящный очерк, то из Магнитостроя вышел эксцентричный пульсирующий роман.

«Время, вперед!»

Итак, весной 1931 года Катаев и Бедный отправились на Магнитку.

С XVIII века было известно о железной руде горы Магнитной, но только теперь ее всерьез пустили в дело.

Непрестанный поток рабочих и грузов, бригады, лихорадочный труд в голой степи… Строительство невиданное по размаху, отсылающее к мифам и легендам. «Все в дымах и смерчах, в бегущих пятнах света и тени, все в деревянных башнях и стенах, как Троя, — оно плыло, и курилось, и меркло, и снова плыло движущейся и вместе с тем стоящей на месте немой панорамой». Так писал Катаев в романе «Время, вперед!», который в 1932 году начал выходить в «Красной нови».

Пока же 30 апреля 1931 года московские гости оказались на собрании «актива строительства», где гремел скандал, потеснивший победные речи. Прежнее руководство было смещено за «срыв планов и торможение темпов» еще в январе, однако претензии к работе не только сохранились, но и обострились. Демьян Бедный вклинился в это беспокойное обсуждение, агитируя всех образом богатыря Святогора из русской былины, который пытался превозмочь тягу земную. Навыступавшись и сочинив бодрые плакатные вирши, Демьян засобирался в дорогу. По свидетельствам очевидцев, он растерялся среди стремительной суеты (отчасти шаржем на него стал в романе обалдевший писатель Георгий Васильевич). Катаев попрощался со «старшим товарищем» и выпрыгнул из вагона — решил остаться.

Он пробыл на Магнитке две недели, вернулся в Москву, получил газетно-журнальные «мандаты», снова приехал на стройку и оставался целый год, до весны 1932-го. События были сверхактуальными: за «сотворением гигантов» следила вся страна.

К середине 1931 года на Магнитострое работали 61 712 человек. Катаев жил в вагончике с журналистами. Корреспондент ТАСС Александр Смолян вспоминал: «Очень скоро перестали на него смотреть как на «гастролера», залетную знаменитость… Вместе с нами он бывал на строительных участках, на совещаниях в управлении, вместе с нами выезжал среди ночи на аварийные или пусковые объекты, беседовал с ударниками, интервьюировал инженеров, спорил с противниками «сумасшедших темпов», заполнял записями блокнот…»

На Магнитке Катаев наблюдал бетонщиков Коксохима — бригаду Сагадеева (которого в романе переименует в Ищенко) и их чудовищный рывок, организованный инженером Тамаркиным (прототип главного героя Маргулиеса). 31 мая 1931 года в «Магнитогорском рабочем» вышла коллективная статья очеркистов стройки, подписанная и Катаевым, где сам заголовок «Энтузиазм — плановость — победа» уже содержал в себе, как гора — руду, тему будущего романа. Между тем люди выбивались из сил, не все могли и хотели превращать артели в штурмовые бригады и сражаться, не щадя живота своего, как на фронте. Многие проклинали «неосуществимую скорость». На Сагадеева через несколько дней после его «мирового рекорда» напали, кого-то из «ударников» убили. В местной прессе рассказывалось о расправе над комсомольцем-бригадиром: «…был найден связанным, избитым, с забитым землей ртом и положенным на соломенный мат, который был подожжен».

«Время, вперед!» — это всего один день безумной жизни Магнитостроя. Чтобы не сбиться, Катаев нарисовал на большом листе бумаги циферблат, поминутно расчерченный в соответствии с сюжетом.

Название подарил Маяковский. Катаев встретил его в начале 1930-го на улице, когда тот нес «Марш времени» Мейерхольду, и тут же продекламировал оттуда: «Вперед, время! Время, вперед!»