Читаем без скачивания Беверли-Хиллз - Пат Бут

Настал момент для коленопреклонения.

Он опустился на колени. Паула тоже.

Когда Роберт обратился к ней, глаза его были полны слез:

– Паула, ты выйдешь за меня замуж?

– Что? – Она встрепенулась, скорее не от удивления, а от нахлынувшей на нее радости.

Он увидел, что у нее глаза тоже блестят от слез, и это его еще больше растрогало и убедило в правильности принятого решения.

– Будь моей женой, – громко произнес Роберт, не заботясь о том, что его слышат окружающие.

– О, Роберт… Роберт… – Она выдохнула его имя, растерявшись и не зная, что сказать ему в ответ. Произнести простое «да» было бы слишком банально для такого случая.

Но ему и этого было достаточно. Ее глаза дали ему именно тот ответ, какого он добивался от нее. И поэтому Роберт тотчас склонился к ней, и соприкосновение их губ скрепило печатью договор о будущей совместной жизни.

На аналое священник, не заметив этого всплеска искренней радости в стоячей воде притворной скорби, бубнил свое:

– Франсиско Ливингстон был прежде всего джентльменом – обходительным и отзывчивым человеком, строго соблюдавшим законы чести…

О достоинствах Франсиско он бы распространялся, наверное, еще долго, если его речь не прервали звуки, подобные громовым раскатам.

Все обернулись, желая узнать, что происходит.

Оказывается, в храме появилась Каролин Киркегард. Распахнув резные дубовые двери, словно они были декорацией из папье-маше, она встала при входе – голова заносчиво откинута назад, губы приоткрыты в возбуждении, сияющие глаза впивались взглядом в обращенные к ней лица. Каролин всасывала в себя восторженные эмоции поклонников, как чудовищная воронка Мальстрема. Выделяясь силуэтом на фоне светлого дня, за церковными стенами она походила и на вагнеровскую валькирию, и на воинственную амазонку, еще разгоряченную после недавней кровавой схватки, и на мрачного выходца из Аида, возвещающего о всеобщей гибели.

Все ее мгновенно узнали, хотя многие видели Каролин впервые. Это был ее миг. Она предстала перед толпой сразу в трех ипостасях. Каролин – повелительница душ, она же – возлюбленная миллиардера, и она же – как шептались те, кто был в курсе, – будущая хозяйка «Сансет-отеля».

С величественным видом она двигалась по проходу, и шуршание ее атласного с бархатными вставками траурного наряда было единственным звуком, нарушавшим воцарившуюся в церкви тишину. Бриллиантовые серьги с черными жемчужинами, когда-то подаренные своей супруге герцогом Виндзорским, покачивались в ее ушах, черная лента украшала щегольскую светло-серую широкополую шляпу, венчавшую ее голову, крепко посаженную на могучей шее. Густой аромат «Пуазон» от Диора сопутствовал ей, словно облако отравляющего вещества, запрещенного Женевской конвенцией. Лицо выражало попеременно то высокомерную снисходительность, то смирение, и всем было ясно, что, помимо похорон какого-то старика, здесь происходит и коронация. Как бы подчеркивая сей факт, за Каролин в двух шагах позади следовал Дэвид Плутарх, в точности копируя походку и осанку принца Филиппа.

Обмен информацией шел в ускоренном темпе.

– Подруга сердца… заполучила сразу и «Мувиком», и «Галакси»… он покупает для нее «Сансет»… основала культ… вертит им, как хочет… безжалостная парочка…

Каролин Киркегард, с прямолинейностью, только что выпущенной из арбалета стрелы, направилась к передней скамье. Она не допускала мысли, что там не окажется для нее места. Старая калифорнийская знать, занимавшая переднюю скамью, расползлась, как ветхая ткань от соприкосновения с ее энергетическим полем.

Каролин, усадив сперва послушного Плутарха, заняла место с краю. Ей хотелось, чтобы как можно больше народу наблюдало за ней. К тому же Хартфорд, сидевший на соседней скамье через проход, был для нее теперь досягаем.

На Кристину, как и на абсолютное большинство присутствующих, произвело впечатление то, с каким драматическим эффектом обставлено появление в храме Каролин. Обе они занимали места с краю. Их разделял только проход между церковными скамьями. Кристина заметила, что Каролин, улыбаясь, смотрит на нее.

Это была удивительная улыбка, не та простая улыбка, какой одаривают случайную знакомую, с которой судьба когда-то свела Каролин за одним столом на приеме в «Сансет-отеле». В улыбке был заключен какой-то глубокий потаенный смысл и подавался некий сигнал, хотя Кристина не могла разобрать, что он означает. Кристина не могла, да и не хотела ни на мгновение отрываться от созерцания улыбки Каролин. Наоборот, она, скованная этой улыбкой и взглядом, сама как-то беспомощно и по-глупому улыбнулась в ответ. В тот самый момент, когда Кристина оставила все попытки разобраться в том, что же ей передает Каролин, внезапно плоть ее превратилась в чувствительный приемник, настроенный на нужную волну. Тело Кристины пришло в возбуждение, особенно те места его, о которых не следовало бы вспоминать в храме, да еще во время погребальной службы.

Странное тепло распространилось по коже, согрело груди, живот, проникло в шелковые трусики от Диора. Там образовался как бы центр, куда устремлялись потоки горячей крови, и, к своему стыду, Кристина ощутила, что все ее существо, все ее желания сосредоточились именно там и управляются из этого центра. И это сотворила с ней Каролин одной лишь своей улыбкой.

Кристине вдруг нечем стало дышать. Все вокруг куда-то поплыло, алтарь растаял, колонны изогнулись и стали крениться, плавясь, будто сделанные из нагретого воска, а лицо Каролин увеличивалось в размерах и заслонило от Кристины все пространство храма.

Глаза Киркегард, как водовороты на морской глади, втягивали ее в себя…

На заднем сиденье лимузина, припаркованного близ скрещения Бедфорд-драйв с Санта-Моника-бульвар, Грэхем угрюмо уставился на экран автомобильного телевизора и удивлялся самому себе, почему он не удосужился переключить канал. Какой-нибудь «мыльный» сериал мог скорее, чем трансляция похорон, стряхнуть с него унылое оцепенение, овладевшее им сразу же по прилете из Лондона.

А еще лучше было бы глотнуть чего-нибудь традиционно британского, вроде теплого эля, крепкого, сладкого шерри или неразбавленного виски. Он выдвинул из бара, вмонтированного в спинку сиденья, поднос с напитками и плеснул в высокий массивный стакан двойную порцию «Шивас Регал» двенадцатилетней выдержки. Затем он откинулся на заманчиво убаюкивающие подушки, пригубил виски и погрузился в раздумья. Был ли он рад возвращению в Беверли-Хиллз? Трудно сказать. Лишь одно не подлежало сомнению. То, что требовалось выкинуть из головы – а именно с этой целью он предпринял поездку на родину, – все равно в голове осталось.