Читаем без скачивания Заря над бездной - Александр Рудазов

— Стреляйте… — слабо шептал Лакласторос. — Стреляйте же…

— Мы не можем… развернуть корабль… — выдавил Моргнеуморос, чье лицо буквально стекало под собственной тяжестью. — Двигатели… не фурычат…

— Гравитонная система… сдохла… — чуть слышно просипел Гангегорос, глядя на свой визор. — Подъем… невозмож… никак…

Лакласторос устало смежил веки. Он как-то очень резко состарился, став выглядеть на свой истинный возраст — двести шестьдесят один год. Словно медицинские микрозонды в его венах вдруг отключились.

— Есть еще… один способ… — напомнил Моргнеуморос.

— У нас не было в-возможности его испытать… — усомнился Лакласторос. — Что, если не сработает?..

— Тогда нам будет все равно.

— Да, в-верно… Но м-мы… м-мы не сможем в-вернуться…

— Мы давали клятву, — сумрачно произнес Моргнеуморос.

Плонетцы переглянулись и молча кивнули. Все присутствующие чуть приподняли ладони, выставив указательный и средний палец.

Когда-то этот жест использовался на Плонете в качестве воинского приветствия.

— В-в таком случае… сделайте это, генерал…

Чудовищным, невозможным усилием Дзе Моргнеуморос выдернул себя из кресла. Превозмогая страшную тяжесть, плонетский мутант провлек себя к аварийному пульту. С другой стороны вскинулась шарообразная туша Икталинтасороса и застывший в безгубом оскале Гангегорос. Из его щелеобразных ноздрей струилась кровь.

— Профессор… нужен ваш геноключ… — прохрипел Моргнеуморос, берясь за рычаги.

Лакластороса к пульту подтащили совместными усилиями. Сейчас крошечный профессор весил больше любого нормального человека… гораздо больше!

— Ну что, десантура? — оскалился Моргнеуморос. — В последний полет?

— Запускай, Ирокез… — тщетно попытался улыбнуться Икталинтасорос.

Моргнеуморос криво усмехнулся. Он так и не успел сменить прическу. Все собирался либо отпустить волосы, либо побриться наголо — и все забывал. Так и ходил со своим вздыбленным ирокезом.

Похоже, ходить ему с ним теперь до самой смерти.

Рычаг резко накренился. И вместе с ним накренился супердредноут. Уже на пределе прочности, чудовищно перегружая двигатели и едва не расплавляя реактор, «Алкуса Рейко» ушла в крутое пике.

Теперь перегрузки стали вдвое сильнее. Но продолжались они недолго — супердредноут прочертил во тьме Подземья огненную линию, с ревом вошел в дряблую плоть и стал погружаться в нее, как в густой кисель. Червь оказался мягким и жирным, словно муравьиная личинка.

— Мозг поражен! — отрапортовал Моргнеуморос. — Достигнута критическая точка!

Одновременно с Лакласторосом они откинули колпачки с двух идентичных красных рычажков. Удерживаемый на весу двумя офицерами, Лакласторос взялся за свой, Моргнеуморос за свой — и механизм издал звенящий сигнал, принимая генетические ключи активации.

Лакласторос на секунду задержал пальцы. Этот пульт можно активировать всего один раз. Он подаст Кресту Стихий специальный сигнал, который заставит его выплеснуть всю накопленную энергию, выдать стопроцентную мощность.

Один-единственный финальный выстрел.

А перед глазами Моргнеумороса появились зеленые поля Плонета. Колышущаяся на ветру пшеница. Смеющиеся дети. Стартующий к Кигаре звездолет Будрупогзороса.

Изуродованный мутант вытянул рычажок и негромко произнес:

— За нашу планету.

Вспышка. Сразу черная и белая, она полыхнула перед каждым плонетцем на борту — и стала последним, что они увидели в жизни.

— Стопроцентная м-мощность!.. — торжествующе прокричал Лакласторос, ускользающим сознанием слыша, чувствуя, как хлещет из Креста Стихий ужасная, всеуничтожающая, поистине божественная энергия.

А потом он перестал что-либо чувствовать.

Супердредноут «Алкуса Рейко» был почти в тысячу раз меньше чудовища, в которое врезался. И обычная бомба, даже протоядерная, не причинила бы ему сколько-нибудь заметного вреда. Но взрыв, что породил Крест Стихий, разнес голову Червя, как граната — спелый арбуз. Из обрубка шеи выплеснулась сжиженная Тьма, обезглавленное тело дернулось, колыхнулось, пошло ходуном.

И в такт ему ходуном заходил весь Лэнг.

Не было еще никогда в мире Бездны столь глобального катаклизма. У великого Червя даже конвульсии протекали медленно — но и этого было достаточно, чтобы своротить половину литосферы. Везде и повсюду земля стала трескаться, целыми пластами летя в пропасть. Горы и вулканы рушились, а в иных местах, напротив, вздымались к небесам из наползающих друг на друга плит. Подземье вывернулось наизнанку, подставило брюхо черному небу.

И над всем этим колебалась и трепетала безграничная фиолетовая туча. Из нее доносился болезненный вой… который в какой-то момент просто оборвался. Точно лопнула натянутая струна.

Фиолетовый Газ брызнул во все стороны — и развеялся.

Весь Лэнг накрыло страшным ментальным импульсом. У каждого смертного, каждого демона нестерпимо заболела голова. Вздрогнула сама Кромка, и это отдалось в соседних мирах.

А на вершине высочайшего из ледяных пиков корчился величайший ум Древних, создатель и творец Лэнга. Его рудиментарные крылышки мелко трепетали, а хоботок исторгал розоватую слизь.

— Я… был… Дре-е-е-е-е… — раздалось чуть слышное щебетание, которое тут же смолкло.

С гибелью Червя, своего физического тела, С’ньяк вернулся в додемоническое и добожественное состояние. Стал скрюченным насекомоподобным существом, каковым был в необозримо далеком прошлом.

И поскольку был он невероятно, нестерпимо дряхл, после недолгих конвульсий С’ньяк умер.

ГЛАВА 21

На юге долины Пнот, совсем рядом с тысячебашенным Иремом, возвышается непередаваемо прекрасный и одновременно жуткий дворец. Много тысяч лет он давал приют одному из архидемонов Лэнга — Гелалу.

У врат возлежал бессменный привратник — гигантский одноглазый змей. Не слепой на один глаз, а изначально одноглазый, с круглым оком во весь лоб. Этот жуткий черный ящер мог просто слизнуть человека, целиком поместить в пасти. Но при виде той, что вошла сейчас во врата, он свернулся клубком и прикрыл хвостом морду.

Дайлариана Агония прошла мимо зверодемона спокойно, точно прожила здесь всю жизнь. Она осматривалась с любопытством, даже как-то оценивающе. Что бы там ни говорили о ее покойном отце, вкус у него был.

Хотя, возможно, с роскошью он слегка перебарщивал. Огромный холл больше походил на оранжерею, чем на жилое помещение. Ноги проваливались в пушистый ковер по щиколотку, потолок был густо изукрашен лепниной и цветными узорами, вдоль стен тянулись атласные диваны, а на каждом шагу валялись подушки.