Читаем без скачивания Повести и рассказы - Николай Успенский

– Я, милый человек.

– Вы просительница? – Я просительница.

– Пожалуйте к городничему.

– Ну! иду, голубушка ты моя, иду… ногами совсем не обладаю… ступить не могу… Дорогой служивый меня спрашивает:

– Относительно поросенка дело затеваете?

– Относительно поросенка-с… После этого я ему:

– Научи ты меня, господин служивенький, как, примерно, объясняются супротив городничего? как его величают?

Он сказал:

– Говори: ваше высокородие, да смотри в ноги не забудь шаркнуть.

Всхожу в палаты, стою у двери, жду, а сама, родная ты моя, перед господом богом щепчу про себя: «Помяни, мол, царя Давыда и его кротость; помяни царя Давыда и его кротость…» Вдруг из дальних покоев грядет он ко мне в шелковом, матерчатом таком балахоне, с трубкой; эвтак из-за пазушки крестик виднеется. А за ним, мать моя, голова, почтительно сложимши руки за спину. Подходит.

– Ты просительница?

– Я, ваше высокородие… Сама в ноги.

– Встань, – говорит. Я встала.

– У тебя поросенка украли? – Каким манером?..

– Так и так, ваше высокородие… сижу с плетушкой на хлебной площади, жду покупателей, – и все расписала… а у самой в глазах такие нешто огоньки, беда-с… Что с моей натурой делать, Федосья Николавна? Намесь, ей-же-ей не лгу, старшины в церкви испугалась: «Передай, говорит, свечку Смоленской», – и толкает меня; всполошилась ужасть как… Даже он заприметил; опосле выговаривает: «Чего ты, говорит, взбеленилась, дурища этакая!»

Дальше-с, городничий, выслушавши меня, подумал и пошел в комнаты. Я стою у двери. Выносит мне, государыня моя, купеческий голова писулечку и гласит: «Ступай к хвартальному во вторую часть на Пощечинскую улицу». Потом сам городничий кричит мне: «Сходи, тетенька, с моим солдатом, он тебе укажет дом». Я и побрела. Солдат со мной. Идем да поговариваем, беседуем, дорогой-то. Разговорились. Слово за слово, мать моя, он и держит такие словеса: «Не тужи, сердечная! поросенок теперича отыщется, ежели милость твоя будет пожаловать мне на полштоф…» Конечно-с, совестно было отказать. Деньги я, Федосья Николавна, завсегда при себе находила; ибо, знаете, дело мое вдовье, неравен всякий случай может случиться… дала ему. Он то есть зашел, выпил; скоро управился. В это самое время зазвонили к вечерне. Дом у хвартального такой особенный, деревянный; отдельно стоит на пустыре; на воротах лежат хищные звери, зеленой краской выкрашенные. Недалече будка-с. Ну-с, вот мы входим в хоромы самые. У двери стоит солдат, вычищает платье. Он обращается к нам:

– Что вам угодно?

– Доложите, – говорю, – вашему барину, – и подаю записку.

– Касательно чего потребствие имеете?

– Касательно поросенка-с… так и так.

Он пошел и доложил про нас. Квартальный выходит с стаканом чаю в руке и с моей записочкой. Читает. Прочитал и говорит:

– Ты просительница?

– Я-с, ваше высокоблагородие.

– У тебя поросенка украли?

– У меня-с.

– Что же, ты хочешь найти его?.. Поди-ко сюда в комнатку, потолкуем о твоем деле.

Поставил стакан на прилавочек в прихожей и ведет, голубушка ты моя, меня в махонькую каморочку, тут и есть направо. Запер за мною дверку и вопиет:

– Ты как смеешь беспокоить городничего? а?

Я так с испуга и раскисла. В глазах, верите богу, вот как замутошилось, что квартального из виду потеряла.

– Да говори: почему ты беспокоила городничего? почему не обратилась ко мне?

– Ваше высокоблагородие, – говорю, – я и не ведала даже, где городничий жительствует, и не думала к нему ходить. Первоначально я осмелилась утруждать купеческого голову.

И слышать не хочет; шумит:

– В часть тебя, дрянь такую… в часть запру… эй! солдаты!..

– Батюшка! помилосердствуйте… что хотите с меня извольте взять, только избавьте муки… все возьмите…

– Да что с тебя взять-то, с пасквили?

– Вот целковый…

Он протянул руку… и отворил дверь.

– Смотри, – говорит, – ежели ты теперича когда вторично будешь жаловаться городничему, я с тобой не расстанусь так.

– Не буду, – говорю, – никогда… Слава богу, отлегло от сердца.

– Как же, – спрашиваю, – ваше высокоблагородие, относительно поросенка, прикажете уйти мне?..

– Сейчас, – говорит, – со мной пойдешь вместе.

Ну, думаю, Федосья Николавна, не чаяла вживе остаться… такой характер заноза у меня…

– А знаешь, – спрашивает он, – дом того человека, что унес у тебя поросенка?

– Знаю-с. Недалече от площади.

В скором времени мы пошли с хвартальным; вдобавок с нами два солдата идут. Только что мы, сударыня моя, приходим к тому домику, крохотный такой, и идем прямо в покои; хвартальный упереди. Видим: на лавочке сидит женщина, вяжет чулок; вокруг ее никого нет. Сейчас хвартальный вскинул взорами и спрашивает:

– Где твой муж?

Она поднялась, обдернула фартук и гласит:

– Мой муж на работе-с.

– На какой работе?

– Канаты сучит.

– В котором месте?

Она маленько подумала и доложила:

– В Грязной улице, у своего хозяина.

– Ты врешь? – сказал квартальный.

– Никак нет-с. С мальства не училась эвтому делу, чтобы врать…

Хвартальный обернулся и повелел солдату сходить в Грязную улицу и разведать все. Мы стоим, ожидаем. Хвартальный сел, закурил пипочку такую, а сам ни слова. Солдат приходит уж долго годя.

– Что?..

– Да что, хозяин говорит, у меня его нет. Я не знаю, что за человек такой есть.

Хвартальный как разозлится, милая ты моя, только нешто зубами поскрыпел.

– Я тебя попотчую, – говорит он ей на прощанье, как совсем выходил.

Вся причина, поросенка не отыщем никак.

– За мной идите, – говорит хвартальный.

Мы пошли. А уж, Федосья Николавна, становилось поздно. Куда ведет, в толк никак не возьму. Сердце у меня не на месте. Думаю: «Как Агап на площади? чего доброго, не растаскали бы последних…» Вот-с идем из одной улицы в другую, как повернем за угол, так хвартальный обращается:

– За мной идите. – И все дальше да дальше.

Очутились мы перед чистеньким домиком. Хвартальный остановился у калиточки и начал дергать за веревку… зазвенел колокольчик… Калиточка отворилась, и показался кто-то с надворья. Он спросил: «Дома?» – и ушел туда. Слышите? Ждем, сударыня ты моя, после этого; проходит с час времени, ничего нет, проходит другой, мы разговариваем: «Что, мол, такое значит?»

Солдаты мне объясняют:

– Он еще долго не воротится. Ежели уж засиделся на месте, то скончания не будет сиденью…

– Как же, служивенькие, так?

– Да так. Не будет ли вашей милости пожаловать нам на полштоф, а то нам пора отправляться…

– А я-то, господа квалеры, с кем останусь? Теперича я и дороги не найду.

– А с нами же, – говорят, – и останешься, ежели пожертвуешь опохмелиться… Мы даже проводим вас после таких делов…

Размышляю в своем разуме: «Надо дать!.. что, как взаправду они уйдут?..» Дала. Вторая причина, отказать не приходится, взяла и дала. Недалече, сударыня моя, тут был кабачок… Я осталась у калитки, стою. Солдаты вышли скоро. Глядим, выходит с надворья хвартальный, смотрю – за ним другой, тоже хвартальный, стало двое их. Теперь, Федосья Николавна, милая ты моя, тот, что с нами был прежде, сделался хмелен, а другой нет: не совсем чтобы хмелен. Хмельной идет да покачивается и называет другого своим приятелем. Другой отвечает только: «Спасибо», – говорит… Захмелявший шумит: «За нами идите!» – и все шатается… А тот глаголет ему. «Нехорошо, говорит, не качайся!..» Таким манером, сударыня моя, мы идем. Солдаты ведут речи промеж себя, что хмельной хвартальный, когда тверезов, дока бывает… на все дела мастер… Только что как выпьет, нехорош делается… Приходим, мать моя, к прежнему дому, где вор-то жительствовал; всходим. Опять его хозяйка сидит, чулок вяжет. Сию минуту тверезой хвартальный обращается не к ней, а ко мне:

– У тебя поросенка украли?..

– У меня, ваше высокоблагородие.

– Кто, – говорит, – видел твоего поросенка в эвтом самом доме?..

– Мой Агапушка, – говорю…

– Позвать!..

Я как раз отправляюсь с одним солдатом за Агапом на площадь и больно уж рада, что по крайности узнаю, как он там, сердечный, справляется? Дорогой, Федосья Николавна, – что вы станете делать? – солдат опять просит опохмелиться. Ну, уж тут я ему прямо сказала: «Ты, мол, голубчик служивенький, посмотри, сколько у меня деньжонок осталось? на, пожалуйста, посмотри: всего, вишь, навсего три четвертака». Он отвечает: «Ну не надо!.. главное дело, говорит, я так спрашиваю: дескать, нет ли опохмелиться?» Ну приходим мы на площадь; стало темненько; вижу – вдалеке сидит, Агапушка, ждет… никого нет на площади. Подхожу, смотрю, поросят всех раскупили… ну, слава богу!.. «Пойдем, говорю, Агапушка, к хвартальному»; сели на телегу и подъехали к тому дому.

Спрашивает хвартальный Агапа:

– Ты тут видел поросенка?

– Тут-с, как же не тут, когда наш поросенок меченый, хвостик в дегтю и прочее…

Потом говорит хвартальный супротив хозяйки: