Читаем без скачивания Всем сестрам по серьгам - Инна Туголукова

Пустота оказалась субстанцией материальной и нещадно давила своей тяжестью. Можно было залить ее водкой, но это лекарство для слабых, а Андрей Шестаков был сильным. Женщины вызывали в нем стойкое отторжение. Работа, как выяснилось, лежала в параллельной плоскости. Оставалось время, в течение которого пустота должна была истончиться и исчезнуть. Или заполниться чем-то новым, значительным и прекрасным, во что пока невозможно было поверить.

Умом он понимал, что тоскует не по Мане, а по тому чистому, сытному и комфортному быту, который она для него организовала. И от этого тоже было так стыдно, словно ударил ребенка или собаку.

4

Андрей пытался подняться, но боль караулила каждое движение, и он все никак не мог найти позу, из которой удалось бы наконец встать с постели.

И это тоже была память о Мане. Когда-то, в первые дни их знакомства, демонстрируя ей свою ловкость и молодую горячую удаль, он без всякой разминки лихо перекувырнулся и взвыл от дикой глубинной боли, мгновенно покрывшись холодным липким потом и до смерти перепугав Марию.

Боль тогда прошла быстро и, поначалу казалось, навсегда отпустила. Но это только казалось. Боль возвращалась с завидной регулярностью, не такая пронзительно-острая, но все же достаточно ощутимая, чтобы он маялся, злился и клял Марию, как будто это она была виновата в его разудалой щенячьей дури.

Потом Маня уехала к сестре в Моршанск, а боль осталась, глодала, вгрызаясь в позвонки, и все никак не могла нажраться. И Шестаков, вконец измученный, перепаханный этой болью, пытался найти в ней некое мрачное удовлетворение, справедливое возмездие за то, что сотворил он с Маниной жизнью.

Дверь со стуком распахнулась, и в палату ввалилась мужеподобная тетка. В одной руке у нее была швабра, в другой ведро.

— Стучаться надо, — раздраженно вскинулся Андрей.

— А у нас здесь не гостиница, — мгновенно среагировала тетка. — И я сюда не в гости пришла, а грязь за тобой вывозить. А то, хочешь, сам вези. Я вот тебе и ведро оставлю. Что смотришь? Не нравится?

Она явно его провоцировала и поглядывала насмешливо, ловко наматывая на швабру мокрую тряпку.

— Не нравится, — холодно подтвердил Андрей. — И Викентию Палычу, думаю, тоже не понравится.

— А ты меня не пугай, — усмехнулась тетка. — Я уж пуганая. Никого не боюсь. Ни там, — ткнула она шваброй в потолок, — ни здесь. А знаешь почему? Потому что Викентиев много, а я одна на три отделения. Гадить-то вы все горазды, говно возить никто не хочет.

Он сделал еще одну попытку перехитрить боль, но та и не думала отступать, заявив об этом так жестоко, что Андрей только ахнул и откинулся на подушку, тихо матерясь. Было стыдно, что он, не старый еще мужик, не может поднять себя с постели, и страшно, что это теперь его участь — жалкая беспомощность перед жгучей болью.

Тетка стянула резиновые перчатки и одним движением — он даже не понял как — поставила его на ноги.

— Ну, иди, куда надо. Спину только не гни, на ногах пружинь. Вот так… — показала она.

Когда Андрей вернулся в палату, Фаина домывала пол.

— Ну что, страдалец, отстрелялся? Давай лечь тебе помогу, — предложила санитарка, вновь снимая перчатки.

— Да нет, спасибо, — отказался он, — попробую сам. Надо же когда-то привыкать к новому положению.

— Ну, ты из себя инвалида-то не строй. Не тот болен, кто лежит, а тот, кто над болезнью сидит. Чуть пришибло, а он уже и крылышки опустил.

— Да что вы понимаете! — досадливо поморщился Андрей. — Что вы вообще знаете обо мне? Я тренер, вся моя жизнь завязана на спорте…

— А я, стало быть, по-твоему, никто и звать никак? — насмешливо прищурилась Фаина.

— Да вы-то тут при чем?!

— А при том, что ты нюни распустил на голом месте. Не всякая болезнь к смерти. Думаешь, я всю жизнь тут шваброй махала? Это было мое призвание? Я, между прочим, мастер спорта по лыжам. Заслуженный и международного класса. Что, не похожа? — перехватила она его недоверчивый взгляд.

— Честно говоря, не очень, — не стал лукавить Андрей.

— А ведь я и золото брала, и серебро сколько раз. Фаина Мазанова. Помнишь такую?

— Фамилия известная. Как же вы дошли до такой жизни?

— А то ты не знаешь! Вышла из возраста, свое отбегала и не нужна стала, будто и не было Фаины Мазановой. Я туда, сюда сунулась — в упор не видят!

— Знакомая история.

— Вот-вот. А у меня ни образования, ни профессии, зато дочка маленькая на руках. Куда крестьянину податься? Была бы еще молодая-красивая, может, иначе жизнь повернулась. А я покрутилась, потыкалась туда-сюда, да и пошла на рынок к азерам фруктами торговать. Там на морду лица не смотрят и образования не спрашивают. Там как раз такие, как я, нужны — лошади ломовые. И, скажу тебе, я на них, на азеров, не в обиде: сами живут и другим дают. А хлеб у них, ты не думай, ой, какой тяжелый! Уж я-то знаю. И на рынке их никто не заменит. Наши, что ли, мужики пойдут туда торговать? Так за неделю все пропьют, просрут и разворуют. А я дочку подняла, на ноги поставила. Теперь у меня за нее сердце спокойно, а сама я нигде не пропаду. Я, знаешь, как считаю? Дал себе человек установку выжить — выживет при всех условиях. А крест на себе поставил, руки опустил, и все — нет человека.

Андрей бросил тоскливый взгляд на кровать.

— Ну чего? Лечь хочешь? — догадалась Фаина и вновь одним мощным движением уложила его в постель.

— Что же вы ушли от своих азеров? — спросил он, пытаясь поудобнее устроиться на своем жестком ложе и морщась от постоянной, непрекращающейся боли.

— А спину сорвала, — пояснила санитарка. — Сколько я там тонн перелопатила, страшно вспомнить! Стояла и в жару, и в лютый холод, ящики таскала. А может, травмы мои старые сказались — не знаю. А только скрутило меня почище твоего — семь дней благим матом орала. Я ж вся побитая, поломанная — живого места нет. То же тело, да клубком свертело. Привезли сюда на «скорой помощи», тут и осталась. На рынок-то теперь дорога заказана, а здесь и кормежка горячая трижды в день, а главное, лечат бесплатно. А мне теперь без этого хана.

— Вам же, наверное, инвалидность положена?

— Выправила я инвалидность. Только рано мне еще на печке-то сидеть, да и не хочется. Скрипит дерево, да стоит. А кто работать стремится, всегда себе дело найдет. Ее вокруг навалом, работы, только оглядись. Не вся, конечно, чистая, но это уже другой коленкор. Не каждому быть начальником, кому-то надо и говно возить, чтоб начальники-то не захлебнулись. А по мне лучше так, чем ныть, побираться да носиться со своими болячками, как курица с яйцом. Увечье не бесчестье.