Читаем без скачивания В поисках христиан и пряностей - Найджел Клифф

Альмохады были еще более фанатичными фундаменталистами, чем альморавиды, и взялись преобразовывать аль-Андалус в государство джихада.

Давным-давно, когда ислам распространился за пределы Аравии, его ученые разделили весь мир на Дар аль-Ислам, или «дом ислама», и Дар аль-Харб, или «дом войны». Согласно этой доктрине, долг первого воевать со вторым, пока второй не исчезнет совсем. Вооруженный джихад (само слово «джихад» переводится как «борьба» и часто обозначает внутреннее стремление к благодати) был божественно санкционированным инструментом экспансии. Когда «дом ислама» распался на фракции и мусульмане начали воевать с мусульманами, зачахла сама сильная рука священной войны. Но движение альмохадов отвергало подобную немощь и не только подвергло жестокой критике собратьев-мусульман, но и объявило вечный джихад против испанских христиан и евреев. Согласно лишившемуся корней и безжалостно обкорнанному вероучению альмохадов, христиане были ничем не лучше язычников: раз они почитали божественную Троицу, а не единого истинного Бога, то не заслуживали статуса защищенных зимиев. Еще остававшиеся в аль-Андалусе зимии были поставлены перед ультиматумом: обращение или смерть. Поставленные перед таким выбором, многие бежали на отвоеванные у мусульман территории.

Сходную трансформацию претерпело и западное христианство. Начавшись как смиренное движение иудеев-сектантов, оно было признано официальной религией Римской империи и довольно скоро примирилось с войной. Легионы Рима маршировали на битву под знаком креста, и так же поступали последовавшие одна за другой волны варваров, многие из которых сами обратились в католичество под острием меча. Святой Августин, первый христианский мыслитель, сформировавший концепцию справедливой войны, осуждал сражения, ведущиеся ради власти или богатства, приравнивая их к грабежу, но признавал, что на насилие надо отвечать насилием ради сохранения мира. Дорожка от Августина пролегла извилистым путем через мародеров-варваров и викингов, через грандиозные папские чаяния и Европу в тени военных лагерей, пока войну за христианскую веру не стали считать благородной борьбой против Антихриста. Католические теологи, когда наконец взялись разгадывать тайны ислама [56], не видели в примирении двух религий ни доктринального, ни практического смысла: если мусульмане хотя бы признавали христиан cвоими, пусть и заблудшими, предшественниками в вере, христианам их религия неумолимо твердила, что мусульмане безнадежно заблуждаются.

При всех их различиях противопоставило друг другу христианство и ислам как раз их сходство. В отличие от прочих крупных религий каждая из них притязала на эксклюзивное владение высшим божественным откровением. В отличие от большинства обе они были религиями миссионерскими, стремившимися донести свою весть до неверующих, на которых навешивали ярлык язычников или неверных. Как вселенские религии и географические соседки они были естественными соперницами. На западе это соперничество сдерживалось горсткой просвещенных правителей, неповоротливостью протяженной исламской империи и кровавой обращенностью во внутрь себя Европы. Но последний отблеск терпимости быстро угасал, исламский мир расщеплялся на более острые осколки, а Европа наконец всколыхнулась.

Папа призвал к оружию воинов западного христианства. Десятки тысяч христианских солдат двинулись на юг по Испании [57], одержимые мстительным и фанатичным порывом изгнать ислам из Европы.

На западной оконечности мира священная война была провозглашена одновременно по обе стороны все расширяющейся пропасти. Не случайно, что потомки борцов за свободу Пиренейского полуострова переплывут океаны, чтобы завоевать дальние страны во имя Христа. Война с исламом была у них в крови: на ней зиждилось само существование их государств.

Когда битва за Запад достигла своей кульминации, воодушевленные европейцы обратили свои взоры на Восток. Ответный удар по исламу, начавшийся в Испании, переносился на сам Иерусалим и теперь получил имя, под знаком которого пройдут последующие столетия: крестовые походы.

Глава 2

Святая земля

Под палящим зноем лета 1099 года тысячи обожженных солнцем христианских солдат прошли всю Европу, переправились в Азию и стеклись к Иерусалиму. Проливая слезы радости, распевая молитвы и усматривая видения в небесах, они, пригибаясь под дождем ядер из мусульманских катапульт, подвели деревянные осадные башни к высоким белым стенам святого города. Разрушив укрепления, они прорубали себе дорогу по отмеченным шрамами времени улицам, пока, казалось, не закровоточили сами камни. Едва покончив с резней, пошатываясь под грузом награбленного, они собрались в церкви Гроба Господня и молились у гробницы Христа. Через 461 год после того, как стал мусульманским, Иерусалим снова был в руках христиан.

Всплеск европейского религиозного рвения, давший начало Первому крестовому походу, зародился четырьмя годами ранее, в лесистых горах Центральной Франции. Там холодным ноябрьским утром 13 архиепископов, 90 аббатов, 225 епископов и бряцающая оружием процессия сеньоров и рыцарей собрались послушать торжественное воззвание папы римского. В церковь все не поместились, и собравшиеся перебрались на соседнее поле, чтобы услышать громкий призыв к оружию, который обрушит на Восток столетия священной войны.

Папа Урбан II [58], в миру Одо Шатильонский, происходил из рыцарской семьи в Шампаньи. На великий замысел его вдохновила иберийская Реконкиста, а действовать подтолкнула настоятельная просьба из Константинополя.

Шесть столетий спустя после падения Рима Константинополь все еще считал Западную Европу имперской провинцией под временной оккупацией варваров и наотрез отказывался признать папу римского верховным главой христианства. Каких-то сорок лет назад легаты папы все еще обивали пороги под головокружительным куполом кафедрального собора Константинополя Святой Софии и в приступе раздражения отлучили от церкви патриарха [59], что раз и навсегда разделило восточное православие и римско-католическую церковь. Просить помощи у Рима было мучительно, но у Константинополя не оставалось иного выбора.

С его площадями и улицами, украшенными греческими и римскими скульптурами, с его ипподромом, обрамленным позолоченными статуями всадников, и рядами, способными вместить сотню тысяч человек, с церквями, сияющими золотом мозаик, и мастерскими, заполненными утонченными иконами и шелками, Константинополь знал только одного соперника за титул самого великолепного метрополиса известного мира. Этот соперник был построен Аббасидами, арабским кланом, изгнавшим халифов династии Омейядов [60] с их престола в Дамаске и нанесшим завершающий удар, пригласив восемьдесят свергнутых кузенов на пир: после обеда принцев зарезали, затем столы накрыли вновь и новые правители пировали под стоны умирающих. В VIII веке Аббасиды бросили враждебный Дамаск ради места на реке Тигр, там, где она ближе всего подходит к Евфрату, и в двадцати милях от громоздящихся руин древней персидской столицы Ктесифона. Новая столица была оптимистично наречена Мадина-аc-Салам, или «Город мира», и позднее была переименована в Багдад, или «Божий дар».

Как наследник столетий культурного великолепия и место пересечения потоков знаний, текущих из конца в конец исламской империи, Багдад быстро стал интеллектуальным центром всего мира. Ученые самых разных национальностей собирались в его Доме Мудрости переводить огромное собрание греческих, персидских, сирийских и индийских текстов по науке, философии и медицине на арабский язык, а исламские теологи опробовали Коран на Аристотеле. Математики завезли из Индии и усовершенствовали десятичную позиционную систему счисления и раскрыли секреты алгебры и алгоритмов. У взятых в плен китайцев здешние ученые вызнали секрет изготовления бумаги, и межбиблиотечный обмен распространял все растущий свод знаний. Инженеры и агрономы усовершенствовали водяное колесо, улучшили ирригацию и собирали урожаи новых культур; географы наносили на карты сушу, астрономы – звездное небо. Эхо багдадского ренессанса учености волнами расходилось по всему миру, – но и тогда он уже загнивал изнутри.

Халифы династии Аббасидов построили Багдад как абсолютно круглый город, и в его сердце находился монументальный дворцовый комплекс, Золотые Врата. По мере того как их образ жизни становился все более царским, Золотые Врата стал дворцом удовольствий, вина, женщин, песен и поразительных пиров; в мире, описанном в сказках «Тысяча и одна ночь», придворные целовали землю, приближаясь к халифу, за которым повсюду следовал палач и который сбегал от общественных обязанностей в огромный гарем, полнившийся звуком мягких шагов собранных со всего света наложниц и капризных, остроумных певиц. В 917 году посольство из Константинополя принимал военный эскорт всадников на лошадях с золотыми и серебряными седлами, слонов в попонах из парчи и атласа, сотни львов и двух тысяч черных и белых евнухов. Слуги разносили вино со льдом и фруктовые соки. Дворец был увешан 38 тысячами занавесей из золотой парчи и устлан 22 тысячами ковров, а в выложенном оловом озере плавали четыре золотых с серебром корабля. Из другого пруда росло искусственное дерево, с которого свисали плоды из драгоценных камней, а на золотых и серебряных ветвях сидели золотые и серебряные птицы; по приказу халифа дерево начинало раскачиваться, металлические листья шелестели, а металлические птицы чирикали [61]. Все это плохо сочеталось с идеалами равенства мединской уммы, и по мере того как росло возмущение, халифы решили обезопасить себя, создав личную армию гулямов, турецких рабов, захваченных в стычках с дикими племенами, кочевавшими в степях Центральной Азии. Новая армия решила проблему, но лишь на короткий срок. Турки обратились в ислам, переняли местную культуру и совершили серию военных переворотов: за девять лет по меньшей мере четыре из пяти халифов были убиты. Когда возмущенные багдадцы восстали, турки дотла сожгли целые районы города. Центр Багдада не смог устоять, как не устоял и центр широко раскинувшейся исламской империи. На западе секта шиитов [62] завладела контролем над Тунисом и Египтом; их правящая династия, называвшая себя Фатимидами, поскольку претендовала на происхождение от дочери Мухаммеда Фатимы, распространила свое владычество на Сирию, Палестину и большую часть самой Аравии и на протяжении двух столетий правила как соперничавший халифат со столицей в Каире. На востоке на время ожила Персидская держава [63], пока экспансия Китая на запад не вытолкнула тюркские племена в Иран, где они создали собственные независимые царства и лишь на словах подчинялись халифам. В 1055 году тюркское племя сельджуков, получившее название от имени своего первого вождя Сельджука, наконец захватило Багдад, посадило там своего вождя султаном, которому принадлежала вся полнота светской власти, оставив халифам лишь отправление религиозных ритуалов.