Читаем без скачивания Земля Великого змея - Кирилл Кириллов

— Я верю тебе, — ответил Куаутемок. — Но как ты поможешь убийце, которого мы пришлем?

Мирослав бесшумно сгустился из окружающих теней и поманил Ромку за собой. Молодой человек устало поднялся и побрел за постепенно теряющей очертания спиной. Догнать воина ему удалось только у самой дороги. В этом месте она делала крутой поворот, и идущих по ней не было видно, зато было прекрасно слышно. Копыта, звон сбруи. Лязганье оружия. Типичные звуки, издаваемые испанским отрядом на марше. Кажется, они даже не считали нужным таиться. Так свободно, не таясь ходить могли только хозяева положения. Или?

Наконец из-за поворота показались голова коня, лука седла, сжимающие поводя руки, кавалерийский бикокет[6], кираса.

Амуниция испанца была сильно помята и изрублена. За спиной бахромился плащ, надорванный в нескольких местах. Лицо почти до самых глаз было замотано офицерским шарфом. Но. Ромка едва не вскрикнул от радости, узнав плотную, уверенную посадку доблестного кабальеро дона Гонсало де Сандоваля.

Не помня себя, молодой человек выскочил на дорогу и замахал руками, как мельница крыльями. Испанский капитан от неожиданности дернул поводья, заставляя коня подняться на дыбы. Два арбалетчика выскочили вперед и припали на колено, наводя прицел на оборванного, странно жестикулирующего человека, выскочившего на дорогу.

Сандоваль узнал Ромку. Взмахом руки велел стрелкам опустить оружие, спрыгнул с коня и, сдвинув шарф на подбородок, медленно пошел на встречу молодому человеку. Тот бросился вперед, раскрыв руки для объятий.

— Alto ahi, don Ramon![7] — бичом хлестнул по ушам его окрик.

Ромка замер на месте и сам поразился тому, как чуждо прозвучал для него испанский язык.

— Manos arriba! — скомандовал Сандоваль. — Quiten la mascara![8]

В голосе капитана было что-то такое, что не давало никакой возможности ослушаться приказа. Ромка поднял руки и медленно стянул повязку.

— Простите, дон Рамон! — Иссеченное шрамами лицо капитана расплылось в улыбке. — Зараза свирепствует в этих краях. Не хотелось бы подхватить.

Ромка улыбнулся и бросился на шею Сандоваля. Они крепко, по-мужски обнялись.

Через пять минут Ромка в новых сапогах и хлопчатобумажной рубахе из личных трофеев Сандоваля шагал рядом со спешившимся капитаном и внимал рассказу о событиях, которые конкистадоры окрестили «Ночь печали».

— Когда махины-башни загорелись, мы были уже у стен города Тлакопана, что стоит при входе на дамбу. Мой авангард почти не пострадал, основной удар пришелся на ваши с Альварадо отряды.

Ромка кивнул, вспоминая заполонившие сколь хватало глаз воду лодки и тысячи бронзовых тел, бросающихся в атаку прямо на выставленные вперед наконечники копий.

— Мы хотели идти к вам на помощь, но на узкой дамбе рыцарям было не развернуться, а лошадей вблизи вражеского города мы бросить не могли. Оставалось только ждать. К нам прорвалась часть стрелков Олида, — продолжал Сандоваль. — Два десятка мечников из вашей команды и около сотни талашкаланских воинов. Кортес с конниками тоже вышел на нас, но чуть позднее. Мы приступили к нему с просьбой немедленно вернуться на помощь отставшим, особенно застрявшим у злополучного моста. Капитан-генерал ответил, что вернуться — значит погибнуть, но все же с другими конными и немногими пехотинцами повернул обратно.

Мы же с оставшимися засели в нескольких брошенных строениях в пригороде, но войска из Мешико уже подходили, и жители Тлакопана и окрестных поселений похватали какое смогли найти оружие и подступили к нашим позициям. Мы отбивались мечами и кинжалами, ибо порох и арбалетные тетивы подмокли. Кортес же продвинулся на столицу и вскоре наткнулся на раненного в ногу Педро де Альварадо. Несмотря на рану, вы ж знаете нашего безумца, он бился пеший, с копьем в руке, и с ним были четыре солдата и десяток талашкаланцев, все в крови от многих ран. Они остановили около полусотни мешиков. Дальше проникнуть было немыслимо, и Кортес, прикрывая и поддерживая раненых, вернулся.

Слезы катились по лицу Альварадо, когда он рассказывал нам об участи отставших. Более восьмидесяти рыцарей, включая незабвенного Хуана Веласкеса де Леона, погибли при опрокинувшемся переносном мосте. Сам же дон Педро едва спасся, он перемахнул канал, упершись копьем в дно.

Ромка покачал головой, он помнил этот провал и совсем не был уверен, что это в человеческих силах. Но в минуту смертельной опасности люди часто способны сделать больше, чем в обычное время, а уж Альварадо мог учудить такое на ровном месте.

— Четыре солдата, которых он привел с собой, — продолжал Сандоваль, — после гибели конных перешли со многими опасностями по заполнившим провал на дамбе мертвым телам, коням и поклаже. Мешики шли по пятам, бой захлестнул нас. Там мы потеряли еще трех солдат и решили отступать, пока не подоспели основные силы из Мешико. К счастью для нас, основная часть их воинов, вместо того чтобы преследовать нас, израненных и обессиленных, занялась совсем другим делом. Одни собирали трупы, сгружали их в лодки, отвозили к белым камышам и сбрасывали там в общую кучу. Другие подбирали оружие: в основном мечи, копья и алебарды. Это позволило нам относительно спокойно уйти.

Аркебузиры сумели отойти почти без потерь, а пушки Меса приказал утопить, дабы они не попали в руки врагу. Несколько уцелевших союзников из индейцев указали нам направление на Талашкалу и умело повели нас по малолюдным проселочным дорогам. К вечеру мы наткнулись на довольно большой и крепкий си. Там мы смогли остановиться, развести огонь и наскоро перевязать раны, ибо враг все еще наседал, закидывая арьергард стрелами, дротиками и камнями из пращей. Несколькими конными рейдами мы смогли отбросить их назад и в относительном спокойствии двинулись на Талашкалу.

Позже какой-то острослов прозвал это отступление «Ночью печали». Итог ее был страшен. Мы потеряли около тысячи христиан и не менее восьми тысяч союзников-индейцев. Всю артиллерию и почти всю конницу. Потеряли мы и много золота. Потом было сражение, если так можно это назвать, в долине Отумбе. Хвала нашему Сеньору Богу и находчивости нашего капитан-генерала, что помогли нам одолеть врага без потерь.

И вот наконец мы добрались до Талашкалы. У Кортеса были опасения, что союзники не будут испытывать к побежденным той почтительности, что испытывали к победителям. Но к счастью, талашкаланцы не меняют своих привязанностей в зависимости от политического момента. Нас приняли сердечно и трогательно. Самые знатные касики Машишкацин, Шикотенкатль Старый, Чичимекатекутли, Тапанека и многие другие вышли встречать нас к селению Уэшоцинко. Многие из индейских вождей плакали и говорили Кортесу: «Ох! Малинче[9], Малинче, нас глубоко печалит твое горе, смерть стольких твоих и наших братьев! Сколько раз мы советовали тебе не доверять мешикам! Ну что же, теперь нам остается лишь лечить ваши раны и укрепить вас доброй пищей. Считайте же себя у нас как на родине; отдохните, сколько нужно, а там обоснуйтесь в городе Талашкале. Но из-за беды не умаляйте своего дела. Вырваться из неприступного Мешико — подвиг, и если раньше мы завидовали твоей храбрости, то теперь завидуем ей еще больше. Конечно, многие из нас, особенно женщины, оплакивают своих погибших мужей, братьев, сыновей, что были с вами, но не слишком огорчайтесь их слезами и воплями!»

— А что же вы делаете здесь, с таким большим отрядом?

— На сборе мы решили отплатить мешикам за убиение товарищей и утвердить свою славу в этих землях. Собрали экспедицию, целью которой намечены два индейских города на побережье озера — Шаласинго и Цаоктлан. Капитаном назначен я. Со мной отряжены двести солдат, двадцать всадников и двенадцать арбалетчиков, в основном из «первого призыва», и около тысячи талашкаланцев. Вчера мы должны были выйти к стенам Шаласинго, но наткнулись на мертвую деревню и решили обойти. Зрелище чудовищное, но это позволило нам повеселиться на вполне законных основаниях.

— В каком смысле?! — не понял Ромка.

— Для защиты от миазмов доктор предложил наматывать на лицо шарфы, пропитанные алкоголем. Не знаю, спасает ли от болезни, но если вдыхать вино через нос, оказывается, пробирает ничуть не хуже, чем если пить. И мысли грустные из головы выветриваются. — Сандоваль улыбнулся и икнул.

Только тут Ромка заметил, что капитан изрядно пьян, и сообразил, отчего в последний час его преследует запах местного кактусового вина. Или пива? Никто особо не думал, к какому роду напитков отнести забродивший сок, который местные называли «пульке».

— Мой слуга, — молодой человек оглянулся, отыскивая меж гребней морионов русую голову Мирослава, — придумал в маску из тряпицы песка насыпать и заворачивать. А потом сдабривать водицей. Для густоты.