Читаем без скачивания Лошадь на крыше - Наталия Терентьева

Он слегка нахмурился и размеренно, серьезно произнес, наверно, подражая кому-то:

— Я дитя песка и моря, из лимана вышел я.

Я уже с любопытством ждала продолжения, но его не последовало. Тогда я снова спросила:

— А как тебя зовут?

Мальчуган опять повеселел и, чуть подумав, ответил:

— Звать меня Аквамарином, только вот запомнишь ли? Был я маленьким дельфином, плавал там, где корабли…

Я хотела тоже что-нибудь сказать стихами, но не знала — что.

— Ясно… И как же ты стал мальчиком?

Умер он, родился мальчик, научился говорить… — Он запнулся, увидев приближающегося к нам темноволосого мальчишку, и они оба бросились наперегонки к морю. Я долго наблюдала за двумя головками — темной и светлой, но потом потеряла их из виду.

Я еще подождала немного, но мальчик больше не появлялся, и мне самой пора было уже идти на работу в раскоп.

На следующий день я впервые просидела на пляже весь перерыв, не сомкнув глаз, но маленького поэта так и не дождалась.

Через день, в воскресенье, мы работали только полдня, до жары, и ровно в полдень я отправилась на поиски мальчугана.

Я шла по длинному пляжу, прижатому к воде плотно стоящими пансионатами. Всматриваясь в медленно шевелящуюся, местами всплескивающуюся энергичными волейболистами массу разморенных отдыхающих, пробираясь через буйное веселье пионерских пляжей, я все надеялась увидеть где-нибудь худенькую смуглую фигурку со светлыми растрепанными волосами. Но — увы. Жара уже стала спадать, когда я, несколько раз исходив туда-обратно пляж, повернула в поселок.

Тихий, почти безлюдный, этот поселочек был наполовину жилым, наполовину — дачным. Вполне добротные дома перемежались в нем с откровенными времянками — хибарками, наспех сколоченными из кусков очень безрадостной жести или даже фанеры. Я обратила внимание, что большинство домов — и совсем бедные, и чуть получше — были очень невысокие. Маленькие домишки, крошечные участки, низенькие заборы. Вдоль центральной улицы росли тоже низкие, но зато очень плодовитые шелковичные деревца с нежными, вкусными ягодами, янтарно-желтыми и черными.

Настал вечер, тихий, свежий, солнечный до последней минуты дня. Потом должна была резко, за несколько неуловимых мгновений наступить темнота. У меня оставалось около часа. И я снова и снова ходила по узеньким кривым улочкам между участками, заглядывая за заборы, как вдруг мне показалось, что впереди," совсем близко, из-за куста малины, почти загораживавшего проход, выглянула знакомая вихрастая голова и сразу же скрылась.

— Подожди! Аквамарин! — с некоторым сомнением крикнула я и, убыстрив шаг, поспешила вперед.

За кустом никого не было. Но зато обнаружилась калитка. Давно не крашенная, в прошлом, очевидно, голубая, со ржавыми фигурными петлями, она чудесным образом производила впечатление обшарпанности и благородной старости одновременно.

Хлопнув калиткой, я сделала несколько шагов по дорожке между грядками и остановилась, со страхом ожидая собачьего лая. Но охранять в том дворике, по всей видимости, было нечего. На мои шаги вылетела лишь рыжая линялая кошка.

Во дворике и в доме было тихо. Потом я услышала странный звук: что-то скребли или терли, и совсем неподалеку. Я посмотрела по сторонам и увидела за необъятной трухлявой бочкой кусочек светлой материи. Звук раздавался оттуда. Обойдя грядки, я подошла к бочке. За ней сидела на перевернутом ведре сморщенная старушонка в аккуратном платье с оборками на подоле и рукавах и натирала ошметком наждачной бумаги огромный зеленоватый валун. От бочки вдруг знакомо пахнуло московскими лестницами в старых каменных домах.

Старушка, не обращая на меня ни малейшего внимания, коричневыми ороговевшими пальцами любовно поглаживала очень красивый камень.

— Извините, пожалуйста…

Она по-прежнему даже не взглянула на меня.

— Извините, пожалуйста, — громче повторила я.

— За ягодами пришла? Та рви, скоко влезет, я не продаю, — вдруг бодро заговорила старушонка.

«Неужели это его бабуся?» — подумала я и спросила:

— А вот мальчик такой… его зовут, м-м-м… Аквамарин…

— Чивой-та? — Старушка наконец повернула ко мне свое личико, похожее на ссохшийся коричневатый березовый листочек. На меня блеснули две прозрачно-серые бусинки глаз.

— Мальчик… внук ваш, наверное…

— А за каким он тебе сдался-то?

Я не знала, как объяснить ей, почему я ищу мальчика. Я и сама этого не понимала. Поэтому я коротко ответила:

— Просто… надо.

— А-а-а… раз на-а-да…

Я с подозрением взглянула на старушку. Мне вдруг показалось, что она меня передразнивает.

— Санек! Иди-ка суда, сучонок рыжий!

«Вот дура бабка! Зачем же так…» — успела подумать я, как из-за бочки прямым попаданием между мной и валуном с бешеной скоростью сиганул уже знакомый мне кот.

Он сел ко мне вполоборота, как будто не обращая ни малейшего внимания на непрошеную гостью. Слегка нахмурившись, он поглядывал на бабку мрачными бирюзовыми глазами и время от времени пристукивал хвостом об землю, именно так, вероятно, выражая мне свое неодобрение. Бабуся же удовлетворенно занялась своей работой, с усердием производя отвратительнейший звук. Я присела на корточки:

— Вы извините, пожалуйста, но я очень хочу с вашим внуком поговорить.

— А с которым?

С очень пожилыми людьми иногда так же трудно разговаривать, как с двухгодовалыми малышами. Я не могла понять, смеется бабуся надо мной или действительно не понимает, зачем я пришла.

Я молчала. Наконец она продребезжала:

— Та он же бегает. Где его сыщешь…

Я присела на корточки напротив нее, на безопасном расстоянии, и стала наблюдать. Старушка шевелила губами и сама себе кивала головой в такт движению рук. Руки вперед — голова три раза вперед-назад, руки назад — голова три раза налево-направо. Это было забавно. Бабуся явно придуривалась. Так мы посидели немножко. Видя, что я не собираюсь вставать, она поднялась сама и неожиданно спокойно и вполне интеллигентно произнесла:

— Александр, вылезай. Не вышло, мой друг! — И тихонько засмеялась.

Мальчик вылез из-за бочки и вежливо встал: носки врозь, руки за спину, глаза долу.

— Александр, что это за девушка, не знаешь случайно? — царственно промолвила бабуся, пристально глядя на внука.

Александр посмотрел на меня ясными глазами, подумал и ответил:

— Нет.

— А если еще подумать? — Старушка мельком взглянула на меня.

Он еще подумал и, вздохнув, повторил:

— Нет.

— Ну, нет так нет. Отправляйся.

Александр рванул вприпрыжку из дворика, а старушка, видя мою растерянность, пояснила:

— Не оправдала, значит.

— Чего не оправдала?

— Не расстраивайся. Не всем же быть поэтами. — И вдруг запела, вполне мелодично: «Я музою свое-е-й…»

В груди у нее что-то заклокотало, и она поперхнулась. Я подумала, не постучать ли ее по спине, но не решилась. А бабуся продолжила:

— Да и у него это возрастное… Не внук он мой, кстати, а правнук. Вожу его сюда на солнце, живем-то на севере… Весь год кашляет, сюда приедем — через неделю все как рукой снимает…

— На севере? А как же, он мне говорил: «Я дитя песка и моря»?

— Как ты сказала? — внимательно взглянула на меня старушка. — А-а-а… Это импровизация. С некоторой долей вымысла, разумеется. Дитя так осваивает мир. А на эту тему у него целый цикл. В зависимости от места и времени меняется и происхождение. — Она опять заклокотала. — Мифотворчество. Слышала о таком?

Я даже сдавала такое, правда, год спустя. Этнография, история культуры и мировых религий… А тогда я спросила:

— Извините, а вот все-таки интересно, откуда он взял этот… аквамарин?

Старушка почему-то рассердилась-.

— Ну-у, милая… Взял! Случилось, значит, это слово. Вот и все. Взял… Сам ничего не возьмешь, если не дается. Может, когда-то и узнаешь это… — Она взглянула на меня. — Хотя… — И потом — это же, наверно, была шутка!..

Она кивнула мне и занялась своим делом. Мне ничего не оставалось, как обогнуть дореволюционную бочку и, перешагнув через чахлые грядки, выйти на улочку.

Дня два я пообижалась на эту оригинальную парочку, а потом, когда поняла, что до желанного когда-то отъезда домой осталось всего несколько дней, снова отправилась к мальчугану. Но и в тот день, и на следующий вечером в их домике было темно, а днем — пустой палисадник и занавешено единственное окошко. Возвращаясь в наш лагерь по изогнутым, переплетающимся проулочкам, я уговаривала себя: «Они уехали», — а назавтра снова отправлялась на поиски. Вопрос — а зачем мне все это нужно? — отпал как-то сам собой.

В последнюю ночь археологи устроили нам прощальную попойку. Я же добродетельно отправилась в одиночестве на море, сообразив вдруг, что я так ни разу ночью и не искупалась. Море ночью, как я знала из детства, когда нас с братом тоже возили на юг, очень теплое и вообще совсем другое.