Читаем без скачивания Куда мы, папа? (сборник) - Жан-Луи Фурнье

Если бы вы были обычными, мы устраивали бы теннисные, баскетбольные, волейбольные матчи.

Если бы вы были обычными, мы поднялись бы на колокольню готического собора и увидели бы мир с высоты птичьего полета.

Если бы вы были обычными, я дарил бы вам модные шмотки, чтобы вы выглядели круче всех.

Если бы вы были обычными, я бы возил вас с вашими невестами на танцы в старой машине с откидным верхом.

Если бы вы были обычными, я бы втихаря подбрасывал вам деньжат – на подарки для ваших девушек.

Если бы вы были обычными, свадьба каждого из вас стала бы грандиозным торжеством.

Если бы вы были обычными, я стал бы дедушкой.

Если бы вы были обычными, будущее, наверное, меньше бы страшило меня.

Но если бы вы были обычными, вы были бы как все.

И, вероятно, ничего особенного из вас все равно бы не вышло.

Чего доброго, вы стали бы преступниками.

Ездили бы на скутере с плохим глушителем.

На работу бы устроиться не смогли.

Вам бы нравился Жан-Мишель Жарр[13].

Вы женились бы на каких-нибудь дурах.

Развелись бы.

И конечно, у вас могли родиться дети-инвалиды.

В общем, Бог упас.

Я кастрировал своего кота без предупреждения и его не спросив. Плюсы и минусы я от него, конечно, тоже утаил. Я сказал, что ему только миндалины удалят. Думаю, с тех пор он меня ненавидит. А я даже в глаза ему посмотреть не осмеливаюсь. Меня мучают угрызения совести.

Я думаю о временах, когда детей-инвалидов кастрировали. Но добропорядочное общество может не беспокоиться, у моих детей не будет детей. У меня не будет внуков, на прогулке я не буду держать в своей старой руке крохотную неугомонную ручонку, никто не спросит у меня, где садится солнце, куда оно исчезает, и дедулей меня не назовет никто, кроме дебильных парней, которые обгоняют меня на машинах, если я еду слишком медленно.

Продолжение рода мне не светит. Но это ничего, так даже лучше.

Люди должны производить на свет только нормальных детей, получать премию «самый красивый малыш», а потом гордиться дипломами и победами своих отпрысков на олимпиадах.

Ненормальных детей стоит просто запретить.

Впрочем, за Матье и Тома я не переживаю. Со своими крохотными, как стручки гороха, пипками они никого не обрюхатят и не нанесут вреда человечеству.

Я только что купил подержанную «Камаро», американскую машину темно-зеленого цвета. Салон – белый. Щегольское авто.

На каникулы мы едем в Португалию.

Тома берем с собой, он увидит море. Мы заехали за ним в «Ла Сурс», медико-педагогический институт рядом с Туром.

«Камаро» неслышно катит по дороге.

Ночь мы провели в Испании и теперь прибываем в поселок Сагра, это наш конечный пункт назначения. Белый отель, синее море, ослепительное, будто в Африке, солнце.

Какое счастье, что наконец добрались! Тома выходит из машины, радуется, хлопает в ладоши, кричит: «Ла Сурс! Ла Сурс!» – думает, мы уже вернулись. А может, его слепит солнце? Может, он над нами прикалывается?

Отель выпендрежный. Персонал одет в бордовую униформу с золотыми пуговицами. У всех официантов бейджи с именами. Нашего зовут Виктор Гюго. Тома ко всем пристает с поцелуями.

Тома обслуживают как принца. Метрдотель сразу же убирает со стола все, что моему сыну не по вкусу. Тома впадает в ярость, цепляется за свою тарелку, кричит: «Нет, месье! Только не забирайте! Не забирайте!» Наверное, думает, что, если тарелку унесут, еды не будет.

Тома боится океана, шума прибоя, огромных волн. Я стараюсь научить сына любить природу, шлепаю по воде, держа Тома на руках, он смотрит на меня. Никогда не забуду дикого страха в его глазах.

Однажды он придумал, как прервать мучения, и во время прогулки с трагическим видом заорал: «Какать!» Даже волны не заглушили этот крик. Я понял, что дело срочное, и вышел из воды.

Вскоре оказалось, что на самом деле какать Тома не хотел. Я страшно обрадовался. Значит, мой сын не совсем идиот, значит, у него случаются проблески в сознании.

Как-никак он умеет врать.

Ни у Матье, ни у Тома никогда не будет ни банковской карты, ни карты для парковки, ни даже кошелька. Всему заменой – удостоверение инвалида.

Оно оранжевого цвета – веселенького. А сверху зелеными буквами написано: «Риск падения».

Эту карточку мы получили в парижском комиссариате.

Мои дети на 80 % нетрудоспособны.

Комиссар ни минуты не сомневался и со всей проницательностью постановил, что удостоверение действительно пожизненно.

Фотографии на карточках те еще. Пустые глаза, мутный взгляд… О чем думают мои дети?

Иногда я пускаю удостоверения в дело. Например, если плохо припаркуюсь, кладу такую вот оранжевую карту под стекло, и обычно от штрафа меня освобождают.

У моих детей никогда не будет CV[14]. Кто-то спросит: что они сделали в жизни? Ничего. Отлично. Все вопросы тут же отпадают.

Но если вдуматься, что можно было бы вписать в CV? Нетипичное детство, постоянное пребывание в медико-педагогическом центре «Ла Сурс»[15], затем в «Ле Седр»[16]. Красивые названия.

На моих детей никогда не заведут досье криминалистического учета. Они невинны. Они не способны ни на что, в том числе и на зло.

Иногда зимой, когда я вижу Матье и Тома в шерстяных капюшонах-шлемах с прорезями для глаз, представляю их грабителями. Много вреда они бы никому не причинили, слишком уж неуверенно двигаются, да и руки у них дрожат.

Полиция с легкостью схватила бы их. Они бы не спаслись – не умеют бегать.

Я никогда не пойму, за что моих мальчиков так наказали. Ведь они ровным счетом ничего никому не сделали.

Их болезнь словно следствие катастрофической судебной халатности.

В одном незабываем скетче Пьер Депрож мстит своим детям за жуткие подарки, которые они дарили на дни Матерей и Отцов.

Мне не за что мстить. Матье и Тома не дарили мне подарков, не делали комплиментов, не общались со мной.

А я бы многое отдал, только бы Матье взял стаканчик из-под йогурта, наклеил на него блестящую сиреневую бумагу, золотые звездочки, собственноручно вырезанные, и подарил мне. Я бы ставил в этот стаканчик карандаши.

Я бы многое отдал, чтобы Тома корявым почерком подписал мне открытку: «Папа, я тибя очинь люблю».

Я бы многое отдал за неровную кособокую пепельницу с надписью «папа», вылепленную из пластилина и напоминающую коровью лепешку.

У меня необычные дети, поэтому и подарки они могли бы делать необычные. Я бы многое отдал просто за булыжник, за опавший листок, за зеленую муху, за каштан, за черта лысого…

У меня необычные дети, поэтому и рисунки они могли бы делать необычные. Я бы многое отдал за нелепых животных, за верблюдов а ля Дюбюффе или за лошадей а ля Пикассо.

Увы.

Уверен, мои дети хотели бы меня порадовать, но они не могли. У них дрожали руки, у них темнело в глазах, их головы не желали думать.

«Дорогой папа!

Сегодня День отца, так что мы решили написать тебе письмо. Вот оно.

Мы не будем тебя поздравлять: посмотри на нас. Тебе сложно было зачать нормальных детей? Каждый день рождается такое количество здоровых детей, а многие родители при этом выглядят такими дебилами, что, кажется, зачать здорового ребенка раз плюнуть.

Тебя же не просили производить на свет гениев. Просто-напросто нормальных детей! Мы понимаем, ты не хотел быть таким, как все. Ты победил. Мы в пролете. Думаешь, очень круто быть дебилами? Конечно, есть и преимущества. От школы мы откосили, от домашних заданий, уроков, экзаменов, наказаний тоже. Но мы многое упустили.

Матье вот, может быть, хотел бы играть в футбол. Попробуй представить его с трясущимися руками и ногами посреди поля в команде здоровенных верзил. Бедняга бы не выжил.

А я вот хотел бы заниматься биологией. А у меня в голове солома. Какая уж тут биология?!

Думаешь, очень весело проводить жизнь в компании идиотов? Тут есть несколько конкретно психованных ребят, которые постоянно орут, спать мешают. А некоторые просто бешеные – кусаются. Надо держать ухо востро.

Мы не злопамятные и любим тебя несмотря ни на что, поэтому с праздником!

На обороте мой рисунок – для тебя. Целую. Матье, который не умеет рисовать».

Необычных детей много. Они не национальная редкость.

В медико-педагогическом институте, где живут Тома и Матье, есть ребенок из Камбоджи. Его родители не очень хорошо говорят по-французски, поэтому общение с главным врачом порой оказывается для них просто пыткой. Выходят они всегда расстроенные. Они не верят в страшный диагноз.

При чем здесь монголизм[17], если они приехали из Камбоджи?

Слово «генетика» лучше даже не упоминать, оно приносит несчастье.

Я не вспоминал о генетике, пока генетика не вспомнила обо мне.

Смотрю на своих горемычных сыновей и надеюсь, что моей вины перед ними нет.

Они не говорят, не пишут, не умеют считать до ста, кататься на велосипеде, плавать, играть на пианино, завязывать шнурки, есть рыбу так, чтобы не подавиться костью, пользоваться компьютером… И все это не потому, что я плохо их воспитывал или окружал неправильными людьми.