Читаем без скачивания Драма жизни Макса Вебера - Леонид Григорьевич Ионин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
2 февраля 1919 г., то есть через несколько дней после рекомендации баварского правительства (с. 276), но за несколько дней до завершения переговоров с референтом господином Маттом относительно мюнхенской профессуры, Вебер получил срочную телеграмму от директора управления вузами в прусском министерстве культов К. Г. Беккера следующего содержания: «Министерство культов предлагает Вам ординариат по учению о государстве и политике в университете Бонна. Тематика и нагрузка по Вашему желанию. Письмо последует. (Подписано) Беккер» (MWG II/10, 428). Собственно, это именно то, чего хотел и о чем мог только мечтать Вебер в течение всей своей новой жизни после болезни: слова «тематика и нагрузка по Вашему желанию» означали возможность концентрации на социологии и освобождения от экзаменационной и прочей университетской рутины. Знаменитый Боннский университет опасался конкуренции со стороны нового университета в Кёльне и хотел, приглашая Вебера, повысить свой авторитет и привлекательность. Вебер сначала связался с юридическим факультетом в Бонне, чтобы узнать, поддерживает ли факультет это приглашение, или же министерство хочет посадить его туда сверху, насильственным порядком, или, как выражался сам Вебер, «октроировать»: «перед тем как снова обратиться в учебный отдел, мне важно понимание, что я буду трактовать социологию в ее полном объеме, т. е. как прежде всего социологию права и социологию государства. Я представляю себе крайне дилетантский подход, в каком обе эти специальности, да и социология вообще преподносятся, а тем самым и дискредитируются юристами, да и не юристами, чему я хочу противопоставить четкое и ясное разделение юридического и социологического подходов» (MWG II/10, 429). В ответном письме Беккеру Вебер благодарит за приглашение, но объясняет, что находится в процессе переговоров с Мюнхенским университетом и чувствует себя связанным обязательствами. Если же переговоры в Мюнхене не увенчаются успехом, он с радостью откликнется на предложение из Бонна. После того как переговоры в Мюнхене завершились, он написал письмо с отказом от предложения, где сослался на соображения чести и верности взятым на себя обязательствам, заверив, что в остальном боннское место было бы для него во всех отношениях крайне желанным.
На самом деле он с самого начала знал, что не примет боннское приглашение. Хотя, конечно, счел его крайне лестным. После получения письма от Беккера он написал Эльзе, будучи, судя по тону письма, в состоянии эйфорической приподнятости:
20 000 марок «гарантированно» предлагают мне сумасшедшие пруссаки за 2 часа нагрузки в Бонне (умножь это 7 раз на 24, учти каникулы!) – не следует ли мне за такой «прайс» требовать от тебя исключительного и крайне уважительного обращения? Думаю, что даже индийский белый слон столько не стоит, так что я еще поспорю с твоей зоологией, возможно даже потребую, чтобы меня снова звали «уважаемый учитель» <…> Марианнины глазки [от такого предложения. – Л.И.] заблестели немножко жадно. Ну, в самом деле, не стоит ли подумать перед мюнхенским вызовом? А если опять не получится, что тогда? Посмотри, ты ведь всегда мечтал об «исследовательской» профессуре, так вот она! <…> Ну да, она, а еще «ранняя старость», которую мне напророчили умные медики, – вот что там! А в Мюнхене – поздняя, хочу надеяться, что не слишком поздняя юность, будь она долгой или короткой, а еще риск (MWG II/10, 459–460).
Эта «исследовательская профессура», как ее называл Вебер, более всего соответствовала его научным и карьерным интересам, но он был привязан к Мюнхену – не к университету, конечно, а к Эльзе. Выбирая Мюнхен, он выбирал Эльзу. Понятно, что «альтернативная история» – сомнительное занятие, но хочется порассуждать, что было бы, если бы Вебер выбрал Бонн. Было ли верным его взвешивание шансов и перспектив? С одной стороны, да, оно было совершенно верным. Позже он писал: Бонн «был бы для меня единственно правильным, я это знал» (MWG II/10, 672). Он это знал, но выбрал Мюнхен. В качестве альтернативы он мог бы получить раннюю старость, о которой его предупредили врачи, плодотворную работу и спокойную жизнь. Скорее всего он прожил бы гораздо дольше. Старики ведь живут долго. Но он выбрал позднюю юность, а также риск – русскую рулетку в лице Эльзы Яффе. Можно сказать, что, делая выбор между поздней юностью и ранней старостью, он выбирал в конечном счете свою смерть.
«Тогда была весна»
Мы сказали, что после прогулок на берегах Изара и чтения сонетов Шекспира в переложении Стефана Георге письма Вебера к Эльзе Яффе стали по-настоящему любовными письмами. Вебер гостил у Эльзы 5 ноября 1918 г., тогда они и читали сонеты, в частности 102-й сонет, начало строфы из которого («Тогда была весна…», Damals war Lenz… в переводе Ст. Георге) он процитировал уже в письме 12 ноября. Этот же сонет он вспоминает в письме Эльзе от 15 января 1919 г., которое завершается пылким признанием: «Было бы преступлением отягощать твою жизнь, а не просто служить твоей красоте. И если я когда-нибудь стану тебе безразличен (курсив в самом письме. – Л.И.), я исчезну… ты никогда больше не услышишь о моей любви». И затем последние слова письма – вариация начала той же самой строфы из 102-го сонета: «Но „сейчас ведь весна“ (Aber “jetzt ist es Lenz“). Всегда твой Макс» (MWG II/10, 400).
Я бы не сосредоточивался на этих вроде бы мелочах, но случилось так, что через пару недель после этого письма, а именно 28 января 1919 г., Макс Вебер читал в Мюнхене свой знаменитый доклад «Политика как профессия» и в самом конце призывал слушателей не поддаваться революционному угару, а трезво и ответственно подходить к собственному будущему. При этом он цитирует ту же самую строфу 102-го сонета. В отечественных изданиях «Политики как профессии» она дается в переводе С. Маршака:
Тебя встречал я песней, как приветом,
Когда любовь нова была для нас.
Так соловей гремит в полночный час
Весной, но флейту забывает летом.
Это замечательное стихотворение, но очень приблизительный и чересчур, я бы сказал, цветистый перевод. Оригинал выглядит гораздо строже – без гремящего полночного часа и песни как привета, напоминающей по интонации физкультурные марши 30-х гг.:
Our love was new, and then but in the spring,
