Читаем без скачивания Жена самурая - Виктория Богачева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Фухито их уничтожит. Ода не смогут одолеть его войско».
— Очень любезно с твоей стороны рассказать мне об этом, — немного помолчав, все же ответил Такеши.
Тайра фыркнул, не скрываясь.
— Только очнулся, а уже гневишь Богов, испытывая мое терпение.
— Я думал, этим занимается Нанаши. Что ты почувствовал, когда узнал, что твой ценнейший пленник в шаге от смерти?
— Ценнейший? — Нобу вздернул бровь. — Твоя жизнь не много сейчас стоит.
— Вот как? — Такеши усмехнулся. — Тогда почему я все еще жив? Я нужен тебе, чтобы заставить отца отступить.
— Твоего отца не нужно заставлять отступать, — голос, которым это было сказано, против воли заставил Такеши поверить каждому слову.
Ему показалось, под ногами зашатался земляной пол. Чтобы сохранить равновесие, он шагнул назад и уперся лопатками в шершавый, прохладный камень стены.
Нобу ушел, ничего больше не прибавив, и Такеши вновь остался в темноте и одиночестве. Только в этот раз воспаление не дурманило ему голову, он был в сознании, мог четко и ясно мыслить.
От этого хотелось выть.
Отец проигрывал. Как и Фухито.
Такеши медленно доковылял до своей подстилки, опустился на нее, лег боком, отвернувшись к стене, и укрылся каким-то тряпьем. Он закрыл глаза и протяжно выдохнул. Он почти жалел, что не умер от лихорадки. Почти жалел, что кто-то его спас.
Отец проигрывал.
Эта мысль билась в голове, не давая покоя измученному сознанию.
Когда-то отец был для него все равно что Бог.
Такеши верил в его непобедимость так, словно она была одним из законов, на которых держится мир.
«Я подвел его», — он заскрипел зубами.
Весь их тщательно обдуманный план давно скатился в пропасть. Разрозненные отряды их союза противостояли сейчас войску Тайра, за которыми, помимо вассалов, стоял теперь и Император.
Такеши натянул повыше тряпье, укрывшись чуть ли не с головой. Услышанное от Нобу подкосило его сильнее, чем он мог бы подумать. Вести о неудачах отца и союзников сделали то, чего никогда не достиг бы пытками Нанаши — надломили что-то глубоко внутри.
И для Такеши вновь потянулись бесконечные дни. К нему не приходил никто, кроме лекаря и солдат, что приносили еду и лепешки. Хоши не появилась ни разу, и он уже начал думать, что девочка стала игрой его воспаленного подсознания. Что он выдумал ее, когда умирал от лихорадки.
Раны на груди затягивались медленно, но они были последним, о чем волновался Такеши. Он проводил день за днем, скрываясь от тусклого пламени факела под горой тряпья. Он мало двигался и редко вставал, и причиной была не боль в груди. Ее-то он почти не чувствовал, погруженный в свои мысли.
Большую часть времени Такеши спал, а когда бодрствовал, то пребывал в дурном оцепенении. Мысли текли вяло-вяло, совсем неторопливо. Ведь ему и вправду было некуда теперь спешить.
Он думал о своем клане, который скоро перестанет существовать. Сотни поколений жили до него. Сотни. Но прервется все на нем. Как он встретится с предками после смерти? Как посмотрит им в глаза?
Раньше Такеши не знал отчаяния. И потому сейчас не мог понять, что именно оно завладело им; прижилось, проникнув в самое сердце.
В последний раз в заточении у Тайра его питали ярость и месть. И вера. Он знал, что отец освободит его. А если нет — то перебьет всех, до последнего солдата.
Теперь же в Такеши не было ни ярости, ни веры. Его смерть останется неотмщенной.
Он закрывал глаза и проваливался в холодную черную пустоту.
***
Несмотря на бессонную ночь, Наоми проснулась на рассвете. Она привыкла вставать рано в последние недели — в поместье следовало многое успеть сделать. Служанки, которых она оставила, не справлялись в одиночку, и ей приходилось им помогать.
Она подошла к окну и шире раскрыла деревянные ставни, впустив в комнату прохладный утренний воздух. Рассвет уже раскрасил небо яркими цветами: вблизи оно казалось огненно-оранжевым, а вдалеке у горизонта — насыщенно розовым.
«Кровавым», — пришло в голову неуместное сравнение, и Наоми разозлилась на саму себя. Наскоро ополоснув лицо и убрав в прическу волосы, она надела простое ежедневное кимоно, с которым могла справиться даже в одиночку, и вышла из комнаты.
В помещении для приготовления пищи служанки уже зажгли очаг и поместили над ним греться воду в котелках, когда Наоми присоединилась к ним.
— Кенджи-сама уже встал, госпожа, — сказали ей. — Ему в спальню отнесли чай.
Она мимолетно нахмурилась, закусив губу, и принялась пересыпать рис, чтобы понять, сколько его осталось. По ее расчетам они еще вчера превысили объем, который обычно Наоми выделяла на неделю.
— Отправьте кого-нибудь в хранилище, — приказала она, подавив вздох. — Нам понадобится еще рис.
Убедившись, что служанки справятся с завтраком, и он будет подан вовремя, Наоми вышла из комнаты через заднюю дверь и оказалась в помещении, в котором обычно проводила большую часть своего дня.
Поджидавшая там Мисаки встала при ее появлении, держа в руках ступку для растирания трав. Она уже успела зажечь огонь под котлами, в которых они кипятили повязки для воинов. Накануне Кенджи-сама сказал, что им понадобится больше бинтов, чем обычно, и велел подготовить травы для целебных отваров.
Вдвоем с Мисаки они натаскали воды и наполнили котлы, а также бочку, в которой замачивали повязки перед кипячением. Иначе с них не вымывалась кровь. Впрочем, разводы от нее все равно оставались на повязках, глубоко впитавшись в ткань.
Пока Мисаки помешивала бамбуковой палкой воду и бинты в котлах, Наоми развешивала и раскладывала бесконечные отрезы, чтобы те успели просохнуть на прохладном весеннем солнце. Ее руки, как и всякий раз, отзывались на монотонные, привычные движения тупой болью, но Наоми давно перестала обращать на это внимание.
Покончив с этим, она прошла к котлу, в котором замачивались повязки, и щедро добавила туда мыльного корня, взбив палкой пену. Вода в нем уже приобрела розоватый цвет, и значит, вскоре им с Мисаки придется вылить ее и натаскать новой. Иногда они проделывали это по нескольку раз, прежде чем им удавалось хоть как-то вывести с ткани въевшуюся и засохшую кровь.
Наоми смахнула со лба волосы, выбившиеся из ее некогда аккуратной прически, и приложила руки к горящим щекам. Ее лицо раскраснелось от горячего пара, клубившегося вокруг котелков.
— Я принесу еще мыльного корня, — сказала она, обнаружив, что они истратили почти весь мешочек.
Именно в таком виде — встрепанную, запыхавшуюся, надышавшуюся горячим воздухом — ее
