Читаем без скачивания Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров - Борис Камов

После того как Голиков был утвержден командиром 58-го полка и навалилось множество забот, он продолжал размышлять над этой же проблемой.

Голиков опрашивал командиров-старожилов, у которых был опыт службы на Тамбовщине. Много беседовал с Лаутом, который был местным уроженцем. Сергей Васильевич хорошо понимал душевный склад земляков. Ответы собеседников подтверждали верность гипотезы Голикова о причинах провала декрета о «прощеных днях» здесь, в губернии.

Тогда Аркадий Петрович стал просить Тухачевского принять его. Командующий назначил день встречи…

Исторический разговор: А. П. Голиков предложил М. Н. Тухачевскому план бескровного завершения тамбовской войны

Как протекал разговор, я попытался восстановить по деталям, которые сообщил Сергей Васильевич, и по тем документам, которые я впоследствии сам нашел, исследовал и сопоставил. Диалог, скорее всего, происходил так.

Голиков доложил Тухачевскому, что изучал в штабе войск оперативные документы. Это позволило ему день за днем проследить главные события, которые произошли с момента возникновения мятежа.

— Я помню, — говорил Голиков, — ваши, товарищ командующий, слова, сказанные во время первой беседы: «Мятеж идет на убыль. Главная задача — перекрыть пути доставки в лес продовольствия и медикаментов».

Это важная задача. Но в лесу еще остается от 10 000 до 12 000 мятежников. Даже если они будут жить впроголодь, это все равно большая сила. Учитывая, что с нашей стороны боевые действия в лесу невозможны, война может продлиться еще не один год. Для антоновцев ничего не меняет и декрет В. И. Ленина о новой экономической политике. О каком выполнении декрета может идти речь, если люди не в состоянии выйти из леса? Если они не могут вернуться домой?

— Вы знаете, как сделать, чтобы они вышли? — спросил Тухачевский.

— Да. Здесь нужен приказ о повторном введении «прощеных дней».

Лаут буквально запомнил ответ Тухачевского:

— Если бы вы, Аркадий Петрович, сообщили мне по телефону, с каким предложением собираетесь приехать, я бы посоветовал вам остаться в Моршанске. Мы уже пробовали. С этими «прощеными днями» ничего не получилось.

— Но в Сибири в прошлом году у вас же все получилось. 120 000 колчаковцев оружие сдали.

— Там были другие условия.

— Но, товарищ командующий…

— Зовите меня по имени-отчеству. Мы — коллеги.

— Но, Михаил Николаевич, во-первых, у нас нет другого выхода. Во-вторых, я проанализировал ситуацию здесь, на Тамбовщине. Я выявил ошибки, которые привели к сегодняшнему тупику.

— Ошибки? И вы их можете перечислить?

— Конечно. Первая кампания по проведению «прощеных дней» здесь, в Тамбовской губернии, оказалась плохо подготовлена.

— Это уже интересно, — в голосе командующего мелькнула ирония.

Но Голиков был слишком сосредоточен, чтобы эту иронию заметить.

— Сдачу в плен, — продолжал комполка, — сначала предполагалось осуществить на таких же условиях, что и в Сибири… Вот «Тамбовский пахарь». В газете говорилось: «За добровольную явку и сдачу оружия обещано полное прощение». Любому в этой фразе все было ясно. Вышел из леса, сдал винтовку — иди домой. Для тебя война кончилась.

— Да. Мы так предлагали. Но никто не вышел. В чем же вы нас теперь упрекаете? Что можно было предложить еще? Я чувствовал себя беспомощным школяром, когда докладывал об этом провале в Москву, Владимиру Ильичу…

* * *

Лаут мне объяснял:

— Другой человек, услышав ответ Тухачевского, наверняка смутился бы. Но с Голиковым этого не произошло. У него не было робости перед начальством.

* * *

— Михаил Николаевич, но тут, на Тамбовщине, сложились особые условия, которые не были учтены, — повторил Голиков. — Первое. Люди Колчака были доступны для прямых переговоров. А люди Антонова находились в лесах. Газету «Тамбовский пахарь» они там не получали.

— Мы разбрасывали еще и листовки. С самолета.

— Но в архиве, который я смотрел, нет сведений, что листовки попали в руки рядовых антоновцев. В архиве нет сведений, что кто-то с такой листовкой в руках сдался в плен. Вы не хуже меня знаете, у Антонова работают особые отделы, как и у нас. Особисты сделали все, чтобы люди об этих предложениях не узнали. А узнав, не сумели воспользоваться.

Второе, что не было учтено. В Сибири год назад, — развивал свою мысль Голиков, — предложение сложить оружие было сделано, когда Колчак был разбит, его армия понесла поражение. Сам адмирал попал в плен. А здесь, в Тамбовской губернии, «прощеные дни» предлагали людям, которые очень быстро достигли большого стратегического успеха. В то время они рассчитывали на победу. В лесу держали белого коня, на котором Антонов собирался промчаться по Красной площади.

Когда же дела у Антонова пошли плохо, когда многие были готовы бежать из леса, о «прощеных днях» в прежнем виде уже никто не писал. Вот ваш приказ № 130 от 12 мая сего года: «Всем крестьянам, вступившим в банду, немедленно явиться в распоряжение советской власти, сдать оружие и выдать главарей».

Условия сдачи усложнились. Но предположим, Сидор Иванов из леса вышел. По дороге он совершил подвиг: оглушил и принес на себе взводного командира. Что он может получить в награду за героизм? Свободу? Право жить с семьей? Обрабатывать землю (если она у него имеется)? Но слов о прощении в вашем приказе уже нет. Вместо них имеется странная фраза: «Добровольно сдавшимся бандитам смертная казнь не угрожает». А что им угрожает? То есть приказ сообщает, что угроза все равно остается. Какая? Приказ не разъясняет.

Что сегодня происходит в реальности? Вот человек добровольно вышел из леса, сдал оружие, даже привел кого-то из оглушенных командиров. Как с ним поступают? Его поздравляют? Его благодарят? Нет. Его все равно отдают под суд. Его судят наравне с теми, кто был пойман чекистами или схвачен в плен во время боя. Что дальше?

Добровольца наравне с остальными приговаривают за антисоветскую деятельность к смертной казни, к расстрелу. Доброволец, слушая очень длинный приказ, успевает пожалеть, что пришел с повинной. Советская власть его обманула. Он успевает мысленно попрощаться с семьей, понимая, что уже никогда ее не увидит. Как только закончат читать приговор — его расстреляют. Это известно всем подсудимым.

Когда доброволец успевает мысленно проститься с родными, председатель трибунала объявляет: «Но, принимая во внимание, что Сидор Иванов добровольно вышел из леса, сдал винтовку и привел своего взводного командира, на основе приказа № 130 командующего войсками Тамбовской губернии…»

Доброволец в доли секунды начинает понимать: происходит сказка, происходит чудо… Добровольность его явки учли. Да, он слышал о «прощеных днях». Значит, «прощеные дни» — это правда. Значит, его сейчас отпустят домой. И он через день-два всех увидит. Он сможет заняться хозяйством…

А секретарь заканчивает чтение: «…заменить Сидору Иванову смертную казнь через расстреляние десятью годами исправительных работ в лагере строгого режима… Однако учитывая амнистию в честь 7 Ноября, сократить срок пребывания в заключении до пяти лет».

Значит, домой в самом лучшем случае он вернется еще не скоро. Что произойдет за пять лет с хозяйством, с женой и детьми, со скотом — сегодня не может сказать никто. Поэтому общественный резонанс от смягченного, будто бы необычайно великодушного приговора в крестьянской среде отрицательный. Человека не было, пока он находился в лесу. Человека нет и после того, как он добровольно вышел из леса. На какую массовую сдачу в плен можно тут рассчитывать?

— Что же вы, Аркадий Петрович, предлагаете? — было похоже, что разговор с Голиковым начинал Тухачевского утомлять.

— Нужно вернуться к декрету о «прощеных днях» в первоначальном виде: если человек вышел из леса, отдал винтовку — он свободен от наказания. Без всяких оговорок. Раскаявшийся антоновец должен знать и помнить только одно: если он разоружится, советская власть его простит и отпустит домой.

— А как, — саркастически улыбнулся Тухачевский, — те же крестьяне узнают, что условия сдачи в плен переменились? Ведь газету «Тамбовский пахарь» в лесу не продают до сих пор?

— Это, Михаил Николаевич, — не реагируя на шутку, очень серьезно ответил Голиков, — я тоже продумал. Считаю, что действовать нужно через семью. Что условия сдачи в плен переменились, должны узнать прежде всего в деревнях. Родственники тех, кто служит Антонову, должны стать нашими главными союзниками и помощниками. Они сообщат в лес, что условия сдачи в плен изменились, стали другими, что теперь не нужно бояться ни расстрела, ни пятилетнего срока. Не мы с вами, а родня будет теперь уводить из леса своих сыновей и мужей.