Читаем без скачивания Чужая колея - Евгений Александрович Соловьев

в комнате витал стойкий запах сердечных капель; Марк до сих пор не озаботился тем, чтобы купить матери мобильный телефон, стационарного в новом доме не было никогда, и Наталья Кирилловна, не имея возможности позвонить друзьям сына, не решилась даже попросить соседей вызвать «Скорую» – «Меня увезут, а вдруг Маркуша вернется, меня нет, что он подумает? Иль, вон, ты, Павлик, приехал, хоть успокоил меня немного, а так и была бы в неведении в больнице этой». Максимально смягчив все обстоятельства случившегося, Паша рассказал, что нанял лучших в городе адвокатов, что Марк на днях вернется домой, а суд будет нескоро, и как там на нем все повернется, еще неясно, так что отчаиваться рано, вместе с Ромкой они чего-нибудь обязательно придумают. Он сам вызвал врача, который после короткого осмотра сообщил, что кризис миновал, но все же лучше поехать в больницу, от чего Наталья Кирилловна категорически отказалась, заявив, что будет дожидаться сына дома.

От Марка Паша вышел под вечер и вновь набрал Роме. Тот, находясь в еще более заведенном состоянии, чем утром, поведал, что подобраться к бизнес-делам друга без содействия Вики не получится – Марк, ничего не сказав друзьям, успел оформить свою невесту соучредителем фирмы, отписав ей пятьдесят процентов, и теперь в его отсутствие ни одно решение не может быть принято без ее ведома. В заключение Рома предложил брату подъехать, чтобы составить план дальнейших действий, при этом он сразу предупредил, что на любые возможные переговоры с Викой он делегирует Пашу, поскольку за себя не отвечает и его личная встреча с этой сучкой может плохо закончиться.

* * *

На третий день после своего отъезда Рома прислал длинную телеграмму, в которой бодро сообщил, что в городе все спокойно, людей Веселого нигде не видать, что он уже начал восстанавливать кое-какие связи по прежнему бизнесу и призывает ребят возвращаться, так как нужно все начинать заново и дел будет невпроворот.

Марк, хоть и говорил больше всех, как ему нравится спокойная размеренная жизнь в этом тихом живописном уголке, в глубине души, очевидно, скучал по дому, да и беспокойство о матери, которую пришлось бросить одну, неизменно нарушало чувство безмятежности. Он собрался за полчаса – за столь короткое время никто из ребят не успел обзавестись новым имуществом, перебиваясь тем, что впопыхах захватили из дома, – будучи абсолютно уверенным, что возвращаться предстоит вместе с Пашей.

– Ну чего, ты готов? – спросил он, стаскивая со второго этажа большую спортивную сумку. – Надо еще в город заскочить, ключи хозяину отдать, потом сразу на трассу, и к ночи будем дома.

– Слушай, я решил это… ну, остаться еще ненадолго. Дела, там, на рынке кое-какие закончить надо, разгребу все и тоже рвану.

– Да какие там у тебя дела?.. – удивился было Марк, но потом, видно, что-то сообразив, чуть слышно вздохнул и добавил с плохо скрытой усмешкой. – Ладно, решай свои дела, только не задерживайся. Тут, конечно, хорошо – озеро, тишина и все такое, только один хрен – долго не выдержать, с тоски подохнешь. У нас хоть Москва под боком, а здесь… Ну, а если «дела» у тебя в натуре серьезные, то тащи их с собой, в «Садко» свадьбу замутим. До автостанции подбросишь?

Паша никогда не подумал бы, что, оставшись один в пустом доме, испытает чувство облегчения, будто избавившись от досадной помехи, вставшей на пути к новой цели. Он привык ощущать себя частью маленького коллектива из трех человек, который стал еще монолитнее после бурных событий полугодовой давности, привык к тому, что каждое действие и каждое решение является не только его собственным действием и решением, а результатом слияния трех, не всегда совпадающих и нередко конфликтующих поначалу мнений. Но сейчас он был только рад, что Ромы и Марка нет рядом и можно спокойно разобраться в своих чувствах, обдумать дальнейшие действия и принять, возможно, самое важное, но только свое собственное решение.

Тем утром, еще не довезя Светлану до ее дома, он уже почувствовал, что если у него с ней чего и получится, то все будет совсем не так просто, как он привык. Он твердо решил попробовать продолжить знакомство, но пребывал в растерянности от впервые испытанной неуверенности в себе и даже не знал, с чего начать, боясь спугнуть ее своим привычным нахрапом.

Во время их первого ужина в «Бригантине» Паша, изрядно приняв для храбрости (чего обычно не позволял себе при знакомстве с понравившейся девушкой), много и охотно рассказывал о себе – о том, как закончил техникум, заняв по успеваемости семьдесят восьмое место из восьмидесяти выпускников, как шлялся потом без дела, без мыслей и желаний, как постепенно, сначала без особого энтузиазма, с помощью брата занялся мелким бизнесом и как быстро увлекся, почувствовав вкус первых денег. Он рассказывал о Марке, с удовольствием вспоминая курьезные случаи, преследующие друга с самого детства, и цитировал по памяти его любимые приколы. Он рассказал о брате, который иногда отталкивал его своим пренебрежительным отношением и напускным высокомерием, но на которого тем не менее всегда можно положиться. Паша очень хотел произвести впечатление и, чуя нутром, что все делает правильно, что именно такой простой, открытый и веселый парень должен понравиться этой девушке, слушающей его с явным интересом и чуть заметной улыбкой, все больше увлекался, впрочем, не до такой степени, чтобы поведать причину своего переезда из родного города. Эта часть рассказа получилась слегка скомканной – откровенно врать Паша не хотел, а на правду не решился.

Светлана, конечно, заметила его мимолетное смущение, но задавать уточняющие вопросы не стала. О себе она рассказывала мало, явно предпочитая слушать; Паша узнал то, о чем догадывался с самого начала: встреча на ночной дороге стала результатом выяснения отношений с пылким поклонником, Света лишь уклончиво добавила, что все это было связано с работой и привело к некоторым проблемам. Она смотрела вполне доброжелательно, но Паше казалось, что в ее взгляде постоянно сквозит едва заметная настороженность, Света как будто изучала собеседника, еще не решив, насколько ему можно доверять, и эта неуверенность делала ее удивительно хрупкой, вызывая у Паши подспудное желание немедленно защитить, спасти от всех бед, прикрыть собой эту робкую симпатичную девчушку.

Паше вдруг пришла в голову мысль, которую он чуть было не озвучил, сдержавшись в последний момент: в эту их первую встречу, в прекрасную погоду, в спокойной обстановке на открытой палубе корабля-ресторана, когда, казалось бы, самое время узнать друг друга, рассказав о себе все, каждый из них старательно недоговаривает, пряча от собеседника то, чем пока не готов поделиться. Эта мысль только укрепила