Читаем без скачивания Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости - Николай Коняев

Существенно и другое…

Повторим еще раз, что никогда России не приходилось воевать против коалиции могущественнейших стран того времени — Франции и Англии, прикрываясь одновременно от возможного удара со стороны Пруссии и Австрии.

И каковы же были успехи союзников?

После годовой осады ценой многотысячных потерь взяли Севастополь, который им пришлось потом обменивать на Карс?

Очевидно, что успех союзников в Севастополе (если его и можно назвать успехом) весьма скромен и временен. Его обусловливало только удаление Крыма от Центральной России. Такое положение могло существовать некоторое время, но как только Россия подтянула бы туда армейские базы, союзникам неизбежно пришлось бы покинуть российские территории.

Но в этом и заключается принципиальное отличие крымской кампании от других войн…

Союзники вели эту кампанию не столько для захвата русских территорий, не столько для разгрома ее армии, а в чисто пропагандистских целях, чтобы показать самим себе, что, объединившись, можно противостоять Российской империи.

Поэтому и выбирались не центральные направления, по которым в случае настоящей войны следовало бы наносить удары, а самые удаленные окраины (Петропавловский порт, Крым, Соловки), куда России перебросить свои силы было непросто и где можно было некоторое время изображать победу.

И в этой пропагандистской войне, которая велась в основном в лондонских и парижских кофейнях, Россия действительно потерпела серьезнейшее поражение.

В самом деле, почему так остро и болезненно была воспринята в России временная потеря Севастополя?

Вообще-то России доводилось еще на памяти современников Крымской войны терять и Смоленск, и даже Москву, и те потери были пострашнее…

Да, Крымская война обнажила многочисленные слабые места в военном устройстве, и особенно в вооружении армии и флота. Но так было всегда в любую войну и в любой стране.

Да, были неудачи. Но ведь были и Синопское сражение, и поражение турок в Закавказье, и Петропавловская оборона, и Карс…

Ну а главное — впервые Россия сражалась против объединившейся с Турцией Западной Европы, и сражалась на равных…

Уже одно это должно было служить доказательством мощи Российской империи, уже одно это способно было внушить любому россиянину гордость за свою страну.

События 1853–1854 годов следовало бы называть победой России, но — увы! — победу эту с самого начала было решено представить поражением.

Меня всегда удивляло в описании Крымской войны стремление представить обычные и рядовые события чрезвычайными и катастрофическими.

Сколько было, к примеру, написано о русских ружьях, уступающих по дальности стрельбы винтовкам, которыми были вооружены союзники.

И это действительно так… В вооружении русская армия явно уступала европейским армиям… Но, собственно говоря, а когда бывало иначе?

Так было и при царизме, так было и при советской власти — сравните наши винтовки в 1941 году с немецкими автоматами! — так осталось, как это продемонстрировала Чеченская война, и в демократической России.

Кажется, однажды только мы и имели в вооружении полный паритет с Западом и даже превосходили его.

И было это в семидесятые — восьмидесятые годы XX столетия.

Что получилось в результате этого паритета, и как наша страна потерпела в результате этого паритета самое страшное в своей истории поражение, мы знаем сами…

Но одни только западные пропагандисты никогда не сумели бы добиться столь ошеломительного эффекта, если бы им не пришли на помощь русские рабовладельцы-космополиты.

Они не могли помочь союзникам выиграть войну у России, но они делали все, чтобы представить эту войну позорным поражением нашей страны!

Сколько «соловьев крепостничества» заливались трелями, дескать, поместное дворянство, несмотря на свой космополитизм, является верной и единственной опорой государству и престолу…

Николай I всегда различал фальшь в этих «гимнах рабовладению», но все же такой подлости и такого предательства, какое проявилось во время крымской кампании, он от дворянства не ожидал…

Когда русские солдаты и матросы творили чудеса героизма, обороняя Севастополь[74], когда лучшие русские люди — назовем здесь инженера П. П. Мельникова, который в спешном порядке военного времени развернул изыскательские работы по постройке новой железной дороги Москва — Харьков — Феодосия с веткой на Севастополь и линиями на Донбасс и Ростов-на-Дону, пронивелировав четыре тысячи километров трассы, — отдавали все свои силы и способности, чтобы выстоять в войне против всей Европы и Турции в придачу, «передовая» дворянская общественность ликовала по поводу неудач русской армии.

И, наверное, это и было самым страшным ударом для императора…

Но даже предательство дворян-крепостников не поколебало его решимости победить в этой войне.

У Николая I и мысли не возникало о прекращении ее.

Более того, хотя Россия и несла более тяжелые, чем союзники, потери, но время работало на нее. Преодолевая бюрократизм, России все-таки легче было нарастить преимущество, нежели Англии и Франции, и нет никаких сомнений, что так бы и случилось, если бы император Николай I остался жив.

Его надо было убить, пока столь удачно выигрываемая в кофейнях война не стала для союзников катастрофой.

Первые симптомы болезни проявились 4 февраля 1855 года. Резко повысилась температура, появились насморк и кашель.

Однако 9 февраля, почувствовав улучшение, император отправился на смотр маршевых батальонов. Несмотря на сильный мороз, он поехал в Манеж в открытых санях.

— Ваше Величество! — сказал тогда государю лейб-медик Ф. Я. Карель. — В вашей армии нет ни одного врача, который позволил бы солдату выписаться из госпиталя в таком положении, в каком Вы находитесь, и при морозе 23 градуса!

Тем не менее и на следующий день, 10 февраля, император повторил поездку, и вечером появились резкая слабость, лихорадка и озноб.

Император снова слег.

В соответствии с записями в Камер-фурьерском журнале, ночью 18 февраля император исповедался и причастился.

Вся императорская семья собралась у его постели. Государь благословил детей и внуков, говорил отдельно с каждым из них. Страдания императора усиливались, но сознание оставалось ясным.

«Мне хотелось… оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое, — сказал он, прощаясь с сыном. — Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за вас…»

К утру наступил паралич легких, дыхание становилось все более стесненным и хриплым.

— Долго ли еще продлится эта отвратительная музыка? — спросил император.

В 10 часов утра он утратил сознание, но незадолго перед кончиной к нему вернулась речь.

— Держи все-все! — тихо сказал он сыну Александру.

Это были его последние слова…

Так умер император Николай I.

Умер на солдатском тюфяке, брошенном на железную кровать, прикрывшись старым военным плащом, который заменял ему халат. Умер так же решительно и самоотверженно, как и жил.

«Император лежал поперек комнаты на простой железной кровати, — свидетельствует фрейлина А. Ф. Тютчева, которая побывала в покоях Николая I сразу после его кончины. — Голова покоилась на зеленой кожаной подушке, а вместо одеяла на нем лежала солдатская шинель. Казалось, смерть настигла его среди лишений военного лагеря, а не в роскоши пышного двора. Все, что окружало его, дышало самой строгой простотой…»

«Прошу всех, кого мог умышленно огорчить, меня простить, — написал император в своем завещании. — Я был человеком со всеми слабостями, коим люди подвержены, старался исправиться в том, что за собой худого знал… прошу искренне меня простить… Прошу всех меня любивших молиться об успокоении души моей, которую отдаю милосердному Богу, с твердой надеждой на его благость и придаваясь с покорностью его воле. Аминь!»

Николай I умер, как и положено православному человеку, простив своих врагов, испросив прощения у своих подданных, умер, исполнив последний долг христианина — исповедовавшись и приобщившись Святых Тайн.

Зато реакция на смерть государя, проявленная его окружением, была совсем не православной…

Злоба к мертвецу переполняла тогда многих царедворцев…

«Утром, когда Николай еще лежал в своем кабинете, я пошел взглянуть на него. Страшилище всех европейских народов покоилось на ложе своем, прикрытое одеялом и старым военным плащом, вместо халата долго служившим хозяину. Над кроватью висел портрет рано умершей дочери Александры Николаевны, которую усопший очень любил, облаченной в гусарский мундир. Николай даже женскую прелесть без мундира не воспринимал.