Читаем без скачивания Земля любви, земля надежды. Расставания и встречи - Мария Соареш

Но когда Жулия сказала Франсиске, что ей нужно позвать Констанцию, потому что Катэрина рожает, Франсиска злобно прошипела:

— Пусть подыхает! И щенок, которого она родит, тоже! Жулия в ужасе перекрестилась:

— Господи! Спаси и сохрани мать и младенца! Грех-то какой! Какой грех! — и уже не оглядываясь на хозяйку, побежала по направлению к соседней фазенде.

Пока у Катэрины продолжались схватки, успела прибежать Констанция, успел приехать из города Маурисиу. Узнав новость, он побледнел, ринулся к жене, но женщины остановили его на пороге:

— Нечего тут делать господам мужчинам! Когда дело будет сделано, принесем тебе подарок!

Маурисиу остался ждать, болезненно вздрагивая при каждом стоне Катэрины, а она стонала все громче и громче, а потом и вовсе начала кричать.

Маурисиу зажал уши и молился про себя.

Франсиска же в это время, расхаживая по кабинету, бубнила себе под нос:

— Видеть его не хочу, итальяшку проклятого! Не хочу! Не хочу!

Глава 37

— Ишь попрыгушка! Поскакала неведомо куда! — посетовала со вздохом Мадалена, глядя вслед принарядившейся дочери, которая наспех поцеловала ее на прощанье и убежала.

Материнское сердце всегда найдет из-за чего волноваться и переживать. Раньше Мадалена переживала, что у дочери нет богатых женихов, а теперь переживала, что из двух богатых, которые за ней ухаживают, дочь выберет не того, какого нужно. А какого нужно?

Что бы Мадалена ни делала — стирала ли, гладила, она все раздумывала, кого бы она из женихов предпочла на месте Нины.

Если говорить честно, то сеньор Умберту казался Мадалене гораздо солиднее и надежнее, чем молодой студент. Все, что Умберту нажил, было при нем, а студент и есть студент, доходов никаких, а что касается родительских денежек, то, может, и нечего на них рот разевать, того и гляди, ни при чем останешься. Но у сеньора Умберту тоже имелся изъян, и не маленький: он был женат, а вот разведется или нет, еще неизвестно. Может, похороводится с Ниной год-другой да и бросит… Когда он пришел в гости, Мадалена много чего ему высказала. А высказав, успокоилась. И ей стало казаться, что очень даже разведется. Чего в жизни не бывает? Оформит сеньор Умберту развод и женится на Нине. Будет у них большой дом. Ездить будут они на автомобиле. И дальше она старалась представить себе их счастливую совместную жизнь…

Но почему-то картины расплывались, и мысли Мадалены перетекали к молодому португальцу. «Наверное, все-таки моей Нине больше нравится молодой человек, поэтому я и не вижу с ней рядом Умберту», — думала Мадалена. И, разумеется, была права.

Нина то ссорилась с Жозе Мануэлом, то мирилась. — Ты спасла меня от смерти, а теперь убиваешь своим безразличием, — говорил во время их очередной размолвки Жозе Мануэл. — Послушай меня, Нина, мой отец — богатый человек, но я не хочу жить в праздности, ожидая наследства. Скоро я получу диплом инженера, и, вот увидишь, смогу достойно содержать семью.

Зная взгляды Нины на богатство, а главное, на богачей, он всячески старался показать, что не принадлежит к презираемому сословию бездельников, что готов ступить на трудовую стезю.

— Мне кажется, ты путаешь любовь с чувством благодарности, — шутливо отвечала Нина.

— А мне кажется, ты не хочешь услышать меня, — с обидой возражал Жозе Мануэл. — Ты же знаешь, что я даже грузчиком на рынке работаю и живу на свои, только на свои деньги!

Нина в ответ смеялась, рядом с Жозе Мануэлом ей почему-то становилось безотчетно весело, и все-то ей казалось смешным.

Жозе Мануэл, глядя на нее, тоже начинал улыбаться, а потом и хохотать, потому что по натуре он был человеком веселым и жизнерадостным.

Так обычно заканчивались их недолгие размолвки.

Однажды Жозе Мануэл пригласил Нину на танцы, заметив при этом в шутку:

— Мне кажется, ты совсем не умеешь танцевать тарантеллу. Или я ошибся?

— Нет, попал в самую точку. Именно тарантеллу я танцевать и не умею, — не могла не улыбнуться Нина.

— Научу! — живо отозвался Жозе Мануэл. Оказалось, что Нине по душе и учитель, и ученье. Теперь она, принарядившись, стала частенько уходить из дома.

— Вот не знала, что мой любимый танец — тарантелла, мамочка, — говорила она, и глаза у нее блестели. — Бегу танцевать.

На фабрике Нина продолжала бороться за права работниц, хлопотала о пособии в случае болезни, сокращении рабочего дня. Деятельность Нины стала страшно раздражать Умберту. Он вызывал ее к себе в кабинет, желая поговорить с ней о том, что его мучило. Но она не давала ему и рта раскрыть, отчеканивала предложения работниц по поводу улучшений трудового процесса, длины рабочего дня, величины отпуска, потом поворачивалась и уходила. Она не могла простить ему безразличия к жизни фабрики, к людям, работавшим на ней, и с каждым днем относилась к нему все враждебней.

Умберту, скрипнув зубами, откидывался в кресле, и перед глазами у него опять вставала красавица Нина, которую он был не в силах забыть.

Между тем Силвии понемногу становилось лучше. Она делала первые робкие шаги по комнате, и сама возможность ходить воодушевляла ее.

— Я мечтаю танцевать с тобой вальс, — сказала она вечером мужу, — закрываю глаза и вижу, как мы с тобой танцуем.

Умберту, закрывая глаза, вальсировал совсем с другой партнершей, но, когда это случалось при Силвии, ему становилось стыдно, и он бывал с ней особенно нежен. Силвия винила себя в любовных похождениях мужа.

«Будь я здорова, такого бы не случалось», — вздыхала она. Ей хотелось поправиться поскорее и наконец-то всерьез заняться делами фабрики. Почему-то она была уверена, что сможет вникнуть во все проблемы. И не только вникнуть, но и разрешить их. «Умберту не создан для того, чтобы работать с женщинами, он — настоящий мужчина», — таков был ее вывод относительно мужа.

Работать с женщинами пришлось и Дженаро. И еще с какими женщинами! Профессиональными обольстительницами, соблазнительницами и утолительницами всех телесных желаний.

Если бы прежде кто-нибудь сказал, что Дженаро будет работать пианистом в борделе, он бы убил злостного клеветника. И тем не менее он играл именно там вечерами, и клиенты заслушивались его игрой.

Теперь у Дженаро была работа и были деньги, но он очень тосковал по сыну. Видя вокруг себя молодежь, он вспоминал своего Тони, жалел о былом, мечтал о встрече. Но сколько он ни пытался найти сына, поиски ни к чему не приводили. Иногда надежда оставляла его, он впадал в отчаяние, и тогда в салоне борделя звучал тоскующий Шопен, под музыку которого плакал пьяными слезами какой-нибудь богач-эмигрант.