Читаем без скачивания Дядюшка Наполеон - Ирадж Пезешк-зод

— Ты заткнешься или нет?…

— Да ведь я же не спорю. Этот англичан правильно сказал «тысячу четырнадцать человек». И вы тоже верно насчитали — тысячу пятнадцать.

— Касем, что ты чушь городишь…

— Да вы мне, прости господи, договорить не даете… Тот, который лишний, помоги ему бог, Солтан Али-хан был, его как раз в этот день подстрелили.

— Да, да, ты прав. Одним словом, я хочу сказать, что в самый разгар битвы они были так точно осведомлены о численности наших солдат…

Маш-Касем вздохнул:

— Пусть господь воздаст им за тех убитых, святых мучеников за веру… Бедный Солтан Али-хан… А вообще, если бы не ага, я бы сейчас тоже до костей в земле сгнил… Ради меня, недостойного, он, словно лев, бросился под пули, взвалил меня на плечо и вынес с поля боя. Даже, англичаны от удивления остолбенели — что это за герой такой? Я собственными глазами видел, как у агличанов из косых глаз слезы брызнули… Англичаны, они почти все косые.

Тут дядюшка кивнул головой и пробормотал:

— Теперь видишь, Касем, как судьба повернулась? Сколько времени они выжидали, пока им снова представится случай! Да, сегодня надо нам воздать близким нашим… — Дядюшку охватило волнение, теперь он почти кричал: — Негодяи! Идите, мстите мне! Что вам нужно от моего бедного несчастного брата?…

— Не надо заранее предполагать самое худшее, — с серьезным видом проговорил Асадолла-мирза. — Пусть они захватили железную дорогу из-за вашего брата — еще неизвестно, сумеют ли они в этой суматохе его отыскать. Да и полковник не ребенок, он не растеряется… — И, чтобы переменить тему, он быстро добавил: — А на свадебный вечер вы намерены приглашать гостей? Близкие родственники все же должны присутствовать.

— Надо бы бракосочетание провести как можно скромнее, без шумихи, — вмешался Дустали-хан.

— Это вызовет еще больший шум, толки пойдут. Все будут говорить: верно, у них что-то неладно, раз решили без всякой огласки свадьбу устроить.

Азиз ос-Салтане отослала Гамар в другую комнату и, когда та вышла, сказала:

— Можно воспользоваться предлогом, что кто-то умер и у нас траур, — поэтому никакого праздника не устраиваем.

— Но кто? Последнее время, слава тебе господи, все члены семейства пребывают в добром здравии.

— Постучи по дереву, Асадолла… Дай бог, чтобы все здоровы были!

— Моменто, а кстати: что это Фаррохлега-ханум говорила про покойничка — кем он нам приходится?

— И не думайте об этом, — заявил дядюшка. — Говоря между нами, к этому поганому покойнику только одна Фаррохлега-ханум и имела отношение, да и то отдаленное. А уж что касается его связей с англичанами…

— В любом случае, кого-то найти надо, — настаивал Асадолла-мирза. — Скажи-ка, Дустали, как поживает твой дядюшка Мансур ос-Салтане?

— Чтоб у тебя язык отнялся! — завопил во всю мочь Дустали-хан. — Чем тебе насолил мой бедный дядюшка, что ты ему смерти желаешь?

— Моменто, когда это я желал его смерти? Мне просто пришло в голову, что давненько мы не слыхали ничего о дядюшке Мансур ос-Салтане, вот я и спросил, как он себя чувствует. Девяносто пять лет прожил, бог даст, несмотря на все свои болезни легких, почек и желудка еще девяносто пять проживет, чего нам скупиться… И вообще, вы сами виноваты — обидели Фаррохлега-ханум, а ведь она сейчас могла бы нам помочь. Она бы, если надо, из-под земли для нас покойника выкопала.

— О чем вы говорите? — вступил в разговор отец. — Если бы на днях предстояло какое-нибудь траурное собрание или поминки, Фаррохлега-ханум за те несколько минут, которые здесь пробыла, обязательно выложила бы все подробности.

Асадолла-мирза, смеясь, предложил:

— А если попросить мать Практикана Гиясабади, чтобы она в полночь явилась к дядюшке Мансур ос-Салтане? Может, он со страху-то…

Дустали-хан опять завопил, но Азиз ос-Салтане не дала ему разойтись:

— Ну и болваны мы все! Ведь можно сослаться на траур в семье жениха.

Это была прекрасная мысль, что и подтвердили все присутствующие.

В тот вечер мы допоздна дожидались возвращения дяди Полковника и его жены. Когда они наконец появились, вид у дяди был мрачный, жена следовала за ним со слезами на глазах: поезд пришел, но Пури в нем не оказалось.

Дядюшка Наполеон, пытаясь утешить брата, говорил, что они, конечно, не смогли выехать по непредвиденным обстоятельствам, но сам думал совсем по-другому. Утром, когда я увидал Маш-Касема, тот сказал:

— Ага всю ночь до рассвета не ложился, все по комнате ходил… Да и есть от чего расстроиться: наверняка англичаны что-нибудь сотворили с бедным барчуком… Англичаны, ежели на кого поглядят косо, так уж потом до седьмого колена не отвяжутся. Ослепи господь их косые глаза!

— Маш-Касем, а что англичанам делать с таким балбесом и губошлепом?

— Ох, милок, много еще времени пройдет, пока ты насчет англичанов разберешься… Я вот и до сих пор кой-чего не уразумел… Слышь-ка, я тебе расскажу, какая беда приключилась в Гиясабаде с моими сродственниками и земляками… Был у нас один земляк, англичанов честил на все корки, так что ты думаешь: они из лавки его свояка ученика забрали, привязали к лошадиному хвосту, да и уволокли по пустыне неведомо куда… Разве за англичанами усмотришь? Ну, бог не оставит агу — и меня вместе с ним. Да и над вами смилуется, как вы есть родичи аги, его племя, значит.

Дядя Полковник, который с раннего утра отправился на телеграф, возвратился счастливый, с известием, что Пури и Ханбаба-хан, несмотря на то, что взяли билеты, не могли выехать: в поезде не оказалось мест. При первой же возможности они прибудут в Тегеран.

Глава восемнадцатая

Вечер бракосочетания Гамар, к сожалению, почти не сохранился в моей памяти, так как все мое внимание было поглощено одним неприятным эпизодом. Я помню только, что со стороны невесты присутствовало около двадцати человек, а со стороны жениха, кроме его матери и сестры, пожаловал лишь знаменитый сыщик, инспектор Теймур-хан. Ярче других в воображении моем запечатлелся образ Практикана Гиясабади: в новом, чуть широковатом костюме, который заказала ему Азиз ос-Салтане, и в галстуке бабочкой, собственноручно повязанном Асадолла-мирзой, он выглядел опрятным, чистым и вместе с тем — смешным. Помимо наших близких родственников пришел мясник Ширали с женой, которые прислуживали гостям.

А неприятный эпизод, произошедший в тот вечер, был вот какой. В доме дядюшки Наполеона, где решено было провести церемонию бракосочетания, я лицом к лицу столкнулся с Пури, который приехал накануне вместе с Ханбаба-ханом. Склонив на бок свою лошадиную физиономию, он сидел на ступеньке у входа и, завидев меня, знаком пригласил пройти в сад, прошептав:

— Хочу сказать тебе несколько слов.

Он вытащил из нагрудного кармана сложенную бумажку и, стараясь держать так, чтобы мне не дотянуться, развернул ее. У меня чуть сердце не остановилось: это было письмо, которое я несколько дней назад написал и, вложив в какую-то книгу, передал Лейли. Пришепетывая, Пури спросил:

— С каких это пор наш молодой господин изволил влюбиться?

— Я… я…

— Именно ты.

Не отдавая себе отчета в том, что говорю, я выпалил:

— Я никакого письма не писал. И вообще я…

— Странно! Значит, молодой господин не писал?

И, продолжая следить, чтобы я не выхватил бумагу у него из рук, начал негромко читать:

— «Дорогая Лейли, ты знаешь, как я тебя люблю. Ты знаешь, что без тебя жизнь моя бессмысленна…»

— Пури, клянусь… — дрожащим голосом проговорил я.

— Извольте дослушать до конца! «С тех пор, как я услышал, что этот осел-губошлеп возвращается…» — Тут Пури поднял голову: — Если бы не сегодняшняя свадьба, губошлеп тебе так бы по губам вмазал, что ты бы и зубы проглотил! Я тебе такого осла-губошлепа покажу — до конца дней будешь помнить!

— Пури, жизнью отца клянусь…

— Заткнись! Твой отец сам такой же — нищий без роду, без племени!

Этого я уже не мог стерпеть, собрав все силы, я стукнул его по шее, пытаясь выхватить письмо, но мои старания были тщетными — я схлопотал только здоровенную затрещину. Кровь бросилась мне в голову, и я кинулся на него, словно барс, но меня встретила другая затрещина. И тогда я с досады отчаянно лягнул его в пах и, как ветер, понесся к нашему дому. По его воплям и тому переполоху, который вслед за тем поднялся, я понял, что удар получился крепкий.

Я забрался в убежище под скатом крыши, где я так часто прятался в детстве, и затаился там, прямо над головами тех, кто меня искал. Отец с матерью меня звали, уговаривали выйти, но я по-прежнему неподвижно и молча сидел в своем тайнике. Я слышал, как они говорили друг другу: он где-нибудь спрятался, ничего, найдется в конце концов. Когда суматоха улеглась, вдруг послышался голос Асадолла-мирзы, который обходил комнату за комнатой, окликая меня. Только он подошел ближе, я тихонько сказал: