Читаем без скачивания Избранные произведения - Лайош Мештерхази
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дорога шла опушкой леса, в долине среди высоких гор, и постоянно поднималась. Мы шли уже около получаса, и я оглох. Я спросил Белу — он оглох тоже. Во время войны я в Карпатах испытал то же самое: когда дорога поднимается вверх, в гору, и опускается вниз, на равнину, ухо человека реагирует на разницу в давлении воздуха. Мы шли по узкой, неудобной, выложенной булыжником дороге, но пыли не было. Полдень уже миновал, а роса здесь еще не высохла. Сияло солнце, но там, где тени было больше, на кончиках листьев сверкали кристальные водяные капельки. Среди гор, в лесу, ветра не было; душила июльская жара. Влажная жара, как в джунглях…
Солдаты стояли по обочине дороги или лежали на густых, цветущих лужайках. Поющая, гикающая группа солдат шагала нам навстречу; они шли, взявшись под руки, и заняли вширь всю дорогу. Мы обошли их, они недолго смотрели нам вслед, без особого внимания.
Я полагаю, их не очень интересовали ни поимка беглецов, ни награда. «Все равно нет счастья бедному солдату!..» Но надо думать, что мы сильно изменились; лишь опытный сыщик мог угадать по нашим безусым лицам, по измененной одежде тех двух мужчин, которые бежали из Ваца и шагали по шоссейным дорогам в коричневых парусиновых костюмах.
Когда мы по пути в Банфальву повстречались с первыми солдатами, наши сердца чуть-чуть ёкнули; позднее мы привыкли, ибо видели, что серьезной опасности нет, и всё с большей уверенностью шли им навстречу. Мы даже, как принято, здоровались с ними.
Если мне не изменяет память, дорога от Шопрона до Бреннберга тянулась добрых два часа.
Мы уже почти дошли до конца, уже показался на равнине, расстилавшейся среди гор, маленький старинный шахтерский поселок, когда обратили внимание на то, что сзади доносится резкое тарахтенье машины — звук мотора, с трудом одолевавшего гору. Но мы уже чувствовали себя в безопасности, ведь мы привыкли — это была все та же опасность, которая возникала с появлением каждой новой группы солдат. Машина? Наверное, везет провиант солдатам. И я лишь на всякий случай, просто из предосторожности, сказал Беле:
— Давай отойдем в сторонку, пусть она пройдет!
Мы перескочили через узкий, поросший травой овраг и стали за деревьями. Лес был кустистый, густолиственный, дубовый, но, когда мы удалились от Шопрона и приблизились к Бреннбергу, в нем все чаще стали появляться высокие сосны.
Едва мы укрылись под ветвями стоящего с краю дуба, как мимо нас промчался знакомый караван. Две большие открытые офицерские машины и позади — мотоцикл с коляской. В передней машине рядом с шофером я увидел Тамаша Покола. Он как раз смотрел в нашу сторону; быть может, он раньше видел, как мы свернули с дороги? Мне показалось, что взгляды наши на секунду встретились. И словно бы в его глазах вспыхнул огонек…
Как видно, у Тамаша Покола было то, что называют «шестым чувством» сыщика. Этого «шестого чувства» у него было гораздо больше, чем у шпиков, участвующих в розыске, и еще больше, чем у подполковника. Безусловно его подхлестывала личная заинтересованность, потому что, как мне помнится на основании наших нескольких встреч, он не был особенно умным человеком…
Жандармы устали, и у них медленно созревала мысль, что заработанные несколько крон и весьма слабая надежда на награду, назначенную за поимку беглецов, вряд ли перетянут чашу весов, когда другую их половину оттягивает масса неудобств и стыд многократных неудач. Теперь их несла вперед лишь привычка; служаку Покола заботило одно: сделать все возможное, согласно предписанию, и, если его привлекут к ответственности, чтоб нельзя было доказать, что он нарушил долг.
Подполковник решил, что сегодня последний день, который он тратит на это дело. Он объедет границу от Сомбатхея до Хедьешхалома и даст повсюду необходимые указания. Во второй половине дня он пожалуется на плохое самочувствие. В Хедьешхаломе покажется врачу пограничной заставы. А когда бывало, чтобы врач — старший лейтенант осмеливался сказать подполковнику, если тот жаловался на боль в желудке и колотье в сердце, «Tauglich».[24] И ночью он уедет домой, в Будапешт. Поедет в спальном вагоне первого класса. И пусть лопнет от злости это чучело, это исчадие ада! Пусть остается, он отдаст ему своих людей; пусть ходит, пока не сотрет себе пятки.
И тут он почувствовал, как несправедливо обошлось с ним министерство внутренних дел. Два коммуниста бежали из вацской тюрьмы! Ну и что? Стерегли бы их получше господа из министерства юстиции! А теперь он должен гоняться за ними, глотать пыль в ветхой открытой машине!.. И так всегда: жандарм и полицейский — собаки у государства. Да и вообще, разве не инспектор Тамаш Покол получил особую доверенность? А он все портит, все перечеркивает, что задумал опытный человек, который выше его по чину. Так пусть это будет на его совести…
Награда? О ней он теперь не думал. Как? Неужели он, настоящий барин, станет гоняться за несколькими дрянными тысячами?…
Тут он вспомнил, что тот самый партнер по карточной игре хотел устроить своего сына в министерство внутренних дел. Бездарный щенок — в двадцать лет уже успел подделать вексель: что ж, он подает прекрасные надежды! Для министерства внутренних дел это сойдет! Почему бы не попросить у них десять тысяч? Там деньги есть, папа зарабатывает достаточно. У него доллары, франки и другая валюта; что ему десять тысяч крон!.. А другой, еврей, директор банка, должен, так сказать, быть ему благодарен за жизнь! Разумеется, они дадут ему деньги под балатонскую виллу, и как еще дадут!.. Нет, он не нуждается в том, чтобы целыми днями бегать за этим сопляком «особо доверенным», — ведь он болен. Болен!..
В Кёсеге он вызвал к себе начальников полиции и жандармерии и командира пограничной заставы. Он начал с того, что обругал их за опоздание. Он приказал выстроить весь личный состав во дворе жандармской казармы и произвел смотр. Всех ругал, ко всем придирался; если бы Тамаш Покол не уговорил его уйти, он произвел бы смотры у полицейских, у пограничников и, может быть, у пожарников.
В Шопроне он начал с того, что заказал в ресторане завтрак и пригласил всех начальников местных вооруженных сил. Привезенные им из Будапешта или еще откуда-то трескучие слова и патриотическое вдохновение текли из него рекой; как видно, он и здесь собирался произвести смотр!.. Тамаш Покол не выдержал и, проглотив несколько кусков, выскочил
