Читаем без скачивания Экспедиция в один конец - Андрей Молчанов

— И как? — спросил Прозоров.

— На сей случай припрятан в трюме кислородный дыхательный аппарат. И знаю я, где есть люк, предназначенный в прошлом для вылазки наших тружеников–разведчиков. А потому слушайте разумного человека, божий дар жизни в себе сохраняющего благодарно и трепетно.

— Очень часто — за счет других, — буркнул Забелин, не отрывая взгляда от лежащего на ладони пульта.

— Так у вас есть план? — спросил Каменцев, вынимая из кармана убитого матроса пистолет.

— Еще какой! — с воодушевлением вскинул на него глаза Сенчук.

И в ту же секунду трюм наполнился глухим, стремительно приближающимся гулом десятков матросских башмаков, и Прозоров, подняв пистолет, открыл беспорядочный огонь в безудержно накатывающуюся на него лавину матросских роб, оглушенный яростным победным воем врага…

В искаженных неукротимой ненавистью лицах этого решительного вала не было ни намека на замешательство или страх, и в дымном алеющем полумраке казалось, что на него устремлено полчище вырвавшихся из преисподней вурдалаков…

И, запоздало соглашаясь с доводами старпома, он жал и жал на спуск, слыша попутное хлопанье "Макарова" в руках Каменцева, с удивлением постигая, что отчего‑то молчит автомат Забелина, а когда раму пистолета заклинил край второй опустевшей обоймы, полетел навзничь, опрокинутый натиском толпы, и уже на полу, изворачиваясь под ударами ног и рук, увидел пальцы поверженного рядом с ним кавторанга, вдавливающие кнопку на пульте…

И — полетел во тьму, ощутив напоследок взрыв, потрясший недра уже неразличимого трюма, застланного плавающей в глазах кровавой поволокой.

АУТОДАФЕ

Очнуться его заставила боль. Он сам стал болью — дребезжащей, вибрирующей, ломящей, острой, нудной, надсадной, и даже смутные первые мысли являлись частью этой боли–муки, выплеснувшейся словно бы в некое никуда из блаженного мрака забвения. А потом в эту боль плеснуло холодом воды, вылитой на него из ведра, и чей‑то злорадный голос изрек:

— И этот очухался…

Разлепились глаза, хлынул свет, и в нем, золотисто и сирене–во дробящемся, возник долговязый матрос с озлобленным лицом.

Отставив в сторону порожнее ведро, матрос ухватил Каменцева за волосы и резко приподнял, уместив спиной к лееру. Связанные за спиной онемевшие руки едва почувствовали холод упершейся в них металлической стойки.

Невольно постанывая, Каменцев скосил глаза, увидев сидевших плечо к плечу рядом с ним Прозорова и Забелина — с изуродованными, вспухшими от побоев лицами в коросте застывшей крови.

Издалека донеслись деловитые крики:

— Еще минимум пять людей в трюм!

— Вода сошла?

— У пробоины еще по пояс! Пять людей, слышите, боцман!

Сознание постепенно прояснялось. Взрыв, пробоина… Значит, все напрасно, значит…

Превозмогая боль, встряхнул головой, оглядевшись наконец по сторонам. Он находился в юте, среди мелькания белых роб, безразлично снующих мимо него и избитых, связанных товарищей, а неподалеку, на шканцах, располагались Сенчук и Крохин.

Вид старпома, мечтательно глядевшего в спокойное зеркало океанской шири, устланной золотом полуденного солнца, отличала столь безмятежная отрешенность от всего происходящего, будто он находился в прогулочной лодочке, дрейфовавшей на каком‑нибудь пригородном озерце средней российской полосы. Ему не хватало лишь удилища и панамы.

Вместо панамы на голове старпома красовалась фуражка с белым верхом и военно–морской кокардой. Одет он был, несмотря на жару, в просторную брезентовую робу, плотные темно–синие брюки и тяжелые ботинки на толстой подошве.

Составлявший ему компанию Крохин, в отличие от старшего товарища, был, напротив, взъерошен, взволнован, на потном лице его проступили, неровно чередуясь, красные и белые пятна, выдающие немалое смятение чувств и чудовищное напряжение вегетативной нервной системы.

— Привет, доктор, — констатировал Сенчук, равнодушно подмигнув Каменцеву. — Рад, что пришли в себя, а то мне померещилось, что вы отбыли, несмотря на мое заступничество, в светлые райские дали… Извините, что не приглашаю присесть рядом. Хотя в теории бы и мог… Вообще‑то, — поведал, — на шканцах боевых кораблей нежат задницы лишь капитан и флагман. Но поскольку в случае кончины капитана его заменяет старпом, он же — ваш покорный слуга, не очень‑то возвеличивающий над бытом разные там высокопарные формальности,.. Но, увы, сейчас у вас не тот статус, и меня превратно поймут.

— Выходит, вы все‑таки… — промямлил Каменцев разбитыми губами, но закончить обличительную фразу ему не удалось: раздалась гортанная команда на арабском, видимо, языке, кучковавшиеся на юте матросы мигом рассыпались, образуя строй, и тут же под крылом кормового мостика появились Ассафар и второй помощник.

Сенчук с появлением начальства с места не двинулся, более того — удержал судорожно привставшего со шканцев Крохина, не без опаски озиравшего возникшую поодаль грозную матросскую шеренгу.

Почтения к официальному построению не выказали и хозяева пришвартовавшейся яхты, сидевшие на низких складных стульчиках у платформы шпиля — с банками пива в руках и с дымящимися сигарами.

У ног толстяка с физиономией киношного гангстера стоял пластиковый кейс–холодильник, содержавший, вероятно, прохладительный алкогольный напиток.

Каменцев посмотрел на Ассафара. Лицо его, с заострившимися чеканно чертами, светилось угрюмой решимостью, сузились пылающие яростью глаза, нервно кривился тонкий бескровный рот.

Оглядев орлиным взором строй, араб отрывисто произнес:

— Братья! Вы уже знаете, что среди нас есть враги! И вот для них наступила минута расплаты! Среди нас не должно быть никакой нечисти! — Он замолчал, обернувшись на шум раздавшихся за спиной шагов: со шкафута, в сопровождении двух вооруженных автоматами охранников, брел Филиппов съежившийся, с сиреневым лицом мертвеца, только вытащенного из холодильной камеры. Кисти его рук перехватывала удавка из прочного капронового каната.

Глаза пленника бессмысленно пялились на настил палубы, по которому он ступал дергающейся неверной походкой паралитика. Его охранники, напротив, озлобленно и яро крутили головами по сторонам, выразительно потрясая оружием.

— Туда его! — махнул рукой араб, и арестанта подвели к огораживающим корму леерам, под алюминиевый шест флагштока.

Филиппов тут же опустился на колени и замер с понуро опущенной головой.

"А он‑то чем отличился? — мелькнуло у Каменцева. — Значит, тоже пытался пойти поперек…"

Араб, презрительно покосившись на Филиппова, перевел взгляд на сидевшую с независимым видом на шканцах парочку. Дернул щекой в саркастической ухмылке. Вежливо, на выдохе произнес:

— Вам, господа, придется тоже присоединиться к этим… — указал на томящихся под стволами узников.

— А как же наш договор, господин Ассафар? — поднимаясь, вопросил Сенчук. — Неужели я подло обманут?

— Я пришел к мысли, что довериться вам — слишком большой и неоправданный риск, — небрежно объяснил араб.

— Минуту! Сейчас вы совершаете непоправимую ошибку! — Сенчук торопливо, бочком, засеменил к хозяину экспедиции.

Вслед за ним, отставив под катушку лебедки недопитое пиво, поспешил, дыша в затылок старпома, прибывший на яхте толстяк, выдав этаким проявлением бдительности свою безусловную заинтересованность и причастность к происходящим событиям.

— Назад! — ткнув подошедшего к боссу Сенчука в грудь стволом автомата, выкрикнул Еременко.

Дрогнул, колыхнувшись, и строй матросов, но, повинуясь жесту араба, остался на месте.

Каменцев потерянно всмотрелся в лица стоявших на юте людей. Пустые мрачные глаза были везде.

— Так вот я хочу разъяснить вам вашу ошибочку, господин хороший, — не принимая во внимание настырные тычки автоматного дула, обратился Сенчук к арабу. — Она состоит в том…

— Назад, мразь! — уже в голос заорал второй помощник, а жирная ручища хозяина яхты упреждающе легла на плечо старпома.

— Она состоит в том, что вы не подумали о контрразведывательном обеспечении своей дури, — спокойно продолжил Сенчук. — А ты чего с ружьем, друг? — обратился он ко второму помощнику. — Здесь, между прочим, лето, а летом охотиться нельзя!

Терпение второго помощника иссякло, и он нажал на спуск.

Раздался тихий сухой щелчок.

Помощник, растерянно уставившись на автомат, вновь передернул затвор, снова дернул крючок, и в этот момент пудовый башмак старпома, как чугунное ядро, погрузился в его промежность.

У помощника закатились под лоб глаза.

В следующее мгновение, не сопроводив ни малейшим вниманием падение извивающегося от боли тела у его ног, Сенчук отпихнул стоящего за его спиной толстяка и коротко въехал мечом плотно сложенных пальцев в солнечное сплетение охнувшего араба. После — круто развернулся к толпе двинувшихся на него матросов, в чьем арьергарде шли, наставив на него стволы, охранники Филиппова, спешившие на помощь боссу и оставившие без присмотра своего, впрочем, беспомощного пленника.