Читаем без скачивания Астроном - Яков Шехтер

На корабле уже были все штабные офицеры во главе с генералом Стесселем, и японцы полностью передали бразды правления нашему начальству. В конце концов, все кое-как разместились, «Австралия» подняла якорь, повернулась носом в открытое море и начала потихоньку выбираться из бухты Нагасаки. Офицеры набились в кают-компанию, откупорили невесть откуда появившиеся бутылки, и принялись шумно праздновать освобождение из плена. Мы с Михаилом Ивановичем стояли на корме, провожая медленно уплывающие берега Японии.

– Что сказать? – спросил меня Михаил Иванович, – «прощай» или «до свидания»? Честно говоря, я был бы рад вернуться в эту очаровательную маленькую страну, правда, в ином качестве и при других обстоятельствах.

– Давайте, скажем «до свидания», – предложил я.

Лилье молча кивнул и мы, подняв руки, послали свой последний привет нашим врагам.

Миша осторожно закрыл тетрадку и несколько минут сидел молча. Уф, как он замерз. Труба за спиной из горячей превратилась в едва теплую, а серый день за окошком заметно налился темнотой. Пора, Кива Сергеевич ждет.

Он привстал, было, со своего места, но тут же сел обратно. Кива Сергеевич! Как быть с ним? Вчера ночью все казалось совершено понятным – сумасшедший со странными россказнями, – но сегодня, после дневника деда, реальность выглядела несколько по-другому. Впрочем, драконы ведь не выдумка Кивы Сергеевича, о драконах пишет сам Бэкон. Вот лунники и солнцевики – это больше похоже на бред. Смесь черного с белым, выдумки и правды, мух с котлетами. Поди попробуй отделить истину от плодов воспаленного воображения!

Несколько минут Миша просидел, бессмысленно постукивая пальцами по тетрадке. И вдруг его осенило.

– Нужно брать пример с деда Абрама! Как он ел червивое яблоко? Подозрительные ломтики откладывал в сторону, а чистые съедал. Вот так и я буду поступать с рассказами Кивы Сергеевича. Хм, но как разобраться, что подозрительно, а что нет? Тут ведь не увидишь черную головку червяка!

Он посидел еще несколько минут и решительно поднялся.

– Разберусь! Максимум – ошибусь разок или два. Волков бояться – в лес не ходить.

Ходики в кухне показывали без двадцати четыре. Ого, он просидел на чердаке несколько часов. На раскаленной плите мать разогревала суп.

– Сядь за стол, – не допускающим возражения тоном приказала он. – Без обеда я тебя никуда не пущу.

Яичницей дело не ограничилось. Пришлось выхлебать глубокую тарелку супа, съесть картошку с котлетами и запить стаканом компота. К еде Миша относился равнодушно, особенно в первой половине дня. Будь его воля, он ел бы только один раз, перед сном. Жареное мясо, соленые огурцы и редиску. Капуста тоже не помешает, но не каждый день. А утром – вполне достаточно выпить чаю. Мать называла это юношеским максимализмом и старалась впихнуть в него побольше еды, причем именно утром, или во время обеда. Миша терпел, но поглощал пищу без всякого аппетита и удовольствия. Допив компот, он перевернул над тарелкой пустой стакан и демонстративно потряс.

– Виду, вижу, – Полина Абрамовна собрала со стола грязную посуду и отнесла к раковине.

– Мама, – спросил Миша, усаживаясь на скамейку перед входной дверью и натягивая ботинки, – а ты видела у деда Абрама дудочку с желтым камнем?

– Видела, раз или два. Он никогда с ней не расставался и нам в руки не давал.

– А где она сейчас?

– Не знаю. Наверное, у дяди Ефима.

– Ты можешь у него спросить?

– Могу, при случае. Только не принимай на веру, все, что отец в дневнике написал. Я думаю, это не подлинный дневник, а что-то вроде повести, художественного произведения. Он очень читать любил, и говорил мне, что в юности пробовал сочинять. Возможно, это одно из его сочинений.

– Но ордена-то подлинные?

– Ордена да, – учительница литературы Полина Абрамовна улыбнулась, и Миша понял, что сейчас последует длинное наставление о том, как создается художественное произведение. Мать не раз и не два заводила об этом разговор, словно пытаясь подсказать или направить, но литература мало занимала Мишу, и рассуждения матери он пропускал мимо ушей.

– А можешь письмо написать? Спросить как дела, то да се, и заодно о дудочке.

Мать улыбнулась.

– Развесил ушки, зайчик? Я же тебе говорю, это художественное произведение, а не документальная запись. Если бы твой дед не забился в сибирскую глушь, он стал бы писателем, возможно, знаменитым.

– Так ты напишешь?

– Напишу, напишу. Вот ведь характер у тебя – вылитый татунечка. От одного упрямого бычка родился другой.

Миша улыбнулся, нахлобучил шапку и, не застегнувшись, выскочил за дверь. Зажав варежки под мышками, он быстро пробежал пальцами по пуговицам, одернул пальто, и, засунув руки в густой мех рукавиц, вышел со двора.

Полина Абрамовна домыла посуду и присела возле стола. Когда наступали каникулы, она чувствовал себя не своей тарелке. Привычное кольцо забот и обязанностей слегка разжималось, но возникшая свобода не радовала. Есть души, вмещающие в себя целый мир, души жадные до новых впечатлений, встречающие каждое утро с надеждой и радостью. Война, история с Джосовым и многолетнее ожидание Макса, завершившееся счастливым замужеством, полностью насытили душу Полины Абрамовны. Ей больше ничего не хотелось от жизни, самым страстным желанием было еще много лет видеть все таким, как оно есть сейчас. Приговорка матери – только, чтоб не было хуже – превратилось в главное житейское правило Полины Абрамовны. Дудочка отца, странный, проходивший через ее детство предмет, так много занимавший ее когда-то, полностью ушла из круга ее интересов. Она понимала любопытство сына, но вовсе не собиралась помогать ему в поисках. Ведь никогда не знаешь, чем может закончиться история, когда у ее истока находится такая таинственная вещь, как японская дудочка.

Она несколько покривила душой, сказав Мише, будто дневник полностью художественное произведение. Фотография Лилье в рамке долгие годы висела на стене их дома. На обороте фотографии выцветшими чернилами было написано: дорогому сослуживцу и другу Абраму на память о Порт-Артуре.

Она несколько раз спрашивала отца, кто этот офицер и почему его фото висит на почетном месте, но ответа так и не получила. Только прочитав дневник, она сопоставила факты и поняла, чей это портрет. Наверное, отец опасался рассказывать детям о своей дружбе с царским офицером. Что ж, сегодня она понимает его опасения. Слава Б-гу, времена изменились. Хотя…..

Полина Абрамовна припомнила присловье матери и прошептала:

«Лишь бы не хуже, чем вчера. Не надо лучше, только бы не хуже, чем вчера».

На улице, словно вода в глубоком колодце, неподвижно стояла тишина. Тиха курганская зима, толстый слой снега приглушает любые звуки, даже автомобили на холоде не рычат, а пофыркивают. Ветер стих, над заснеженными крышами вертикально поднимались белые столбики дыма. Крепкий морозный воздух студил лицо, освежал грудь. Спустя несколько минут Мише показалось, будто леденящая прохлада омыла все его нутро, и высквозила паутинку сомнений. Будущее представлялось ясным и крепким, как зимний воздух. Засидевшееся за день ноги гудели от желания пробежаться. Прямо перед собой Миша увидел черную полоску раскатанного льда. Мальчишки, пользуясь невнимательностью дворника, устроили небольшой каток посреди тротуара. Миша выхватил из сугроба веточку, разбежался, с разгону впрыгнул на полосу льда и помчался, полетел, растопырив для равновесия руки. Палочка на ходу задевала штакетины забора и частый, веселый перестук нарушил ватную тишину улицы.