Читаем без скачивания Афанасий Никитин. Время сильных людей - Кирилл Кириллов

Вроде нет, тихо все. Следующая клетка. Ага, вот и парни. Сидят, прижали маленькие мордочки с блестящими глазками к прутьям. Смотрят. Они-то его давно заприметили, не то что стража.

— Потерпите, сейчас я вас освобожу, — пробормотал он, примеряясь, как бы ловчее и незаметнее разрезать стягивающие прутья канаты, да еще так, чтоб не упало ничего.

Детишки заволновались, зашептались.

— Тише вы, сейчас уже, — осадил их купец, думая, что они рвутся на свободу.

Дети не унимались.

— Да замолкните вы уже! — рявкнул Афанасий почти в голос.

Один из мальчишек схватился за прутья коричневыми пальцами, закричал.

Кровь ударила Афанасию в голову. Ах ты гаденыш, я тебя спасаю, а ты тут… Он замахнулся на парня навершием кинжала. Почувствовал, что на запястье сомкнулись крепкие теплые пальцы. Другая рука попала в похожие тиски. На спину прыгнул кто-то маленький, но цепкий. Засада!

Купец дернул плечом, нападающий отлетел в сторону, но, едва коснувшись земли, прыгнул вновь. Повис на шее, лишая дыхания. Еще один вцепился в ноги. Афанасий встряхнулся, как поднятый из берлоги медведь, и «охотники» посыпались с него спелым горохом. Он развернулся, готовясь встретить новую волну нападения, но что-то тяжелое опустилось на затылок, и свет в его глазах померк.

Глава тринадцатая

Пол качался, отдаваясь каждым движением в ноющей голове. Дорожная пыль оседала на зубах и противно скрипела. Ныли стянутые веревками запястья и вывернутые плечи. Ноги затекли в непривычном положении.

Глаза открывались с трудом, а когда открывались, смотреть им было особо не на что. Вокруг толстые прутья, перевязанные разлохмаченными лианами. Сверху тоже. Внизу крепкие занозистые доски. Клетка.

Думы Афанасия были невеселы. Собирался вызволять детей из клетки, да сам попал в такую же. Да как попал! Хуже, чем кур в ощип.

Руки разведены в стороны и привязаны к боковинам — прямо распятие мученическое. Вот, значит, откуда в ребрах такая боль. Ведь казнь на кресте самая лютая не потому, что гвоздями ладони пробивают. И не от солнечных ожогов. Это все так, для пущих страданий. Основная беда, что при разведенных руках на вдох требуется сил много. Поначалу-то оно незаметно, а вот через несколько часов боль в натруженных ребрах становится нестерпимой. А когда силы заканчиваются, задыхаешься при обилии воздуха кругом. Судя по боли, едет он так уже не первый час. И ноги подогнуты неудобно — ни опереться, ни вытянуть.

Он задергался в своих путах, пытаясь хоть как-то разогнать кровь по телу. И вывернул голову, заглядывая в один из немногих просветов в опутывающих клетку лианах.

Просека сузилась, и вплотную к прутьям его клети подступал глухой непролазный лес. Впереди маячили спины впряженных в телегу людей, с ног до головы закутанных в серую материю. Перед ними задок другой клетки, за ним ничего не видать. Позади та же картина. Люди в серых хламидах с опущенными ниже бровей капюшонами, впряженные в сбрую из кожаных ремешков. Тянут двухколесную арбу с клеткой на ней.

Странные они. Капюшонов с голов не снимают, ровно монахи-францисканцы. Лиц не разглядеть. Руки в длинные рукава прячут. Накидки до самой земли, так что и ног не узреть. Вроде кривые какие-то да маленькие, ниже среднего мужчины, с высоты телеги разве поймешь?

Он поерзал, пытаясь найти более удобное положение. Бесполезно — страдания и боль окружали его, текли, омывали, словно вода в реке. Оставалось только терпеть и сожалеть о том, что сознание вернулось к нему слишком рано. Впрочем, терзания его продолжились недолго.

Вечер еще не наступил, а телеги выехали из леса и почти тут же вкатились в обезьянское городище через высокий стрельчатый проем в городской стене. Камень вокруг ворот был сплошь испещрен цветочными орнаментами и обезьяньими ликами. Время не пожалело многие изображения, но те, что остались, отличались невиданной доселе красотой и точностью. Ворота же были новые. Криво сколоченные из рассохшихся досок и навешенные на кованые петли, варварски прибитые к белокаменной стене огромными гвоздями. Полуразрушенные башни, укрепленные железными и веревочными стяжками, чтоб кладка не поехала под весом надстроенных бревенчатых наверший. За кожаными щитами, повешенными скорее для красоты, чем для прикрытия от неприятельских стрел, виднелись морщинистые лица городских стражников. В волосатых руках они сжимали толстые копья с посаженными на древки длинными зазубренными наконечниками — отличной ковки, отметил опытный глаз кузнеца.

Прибывавшую колонну они встретили улюлюканьем и гортанными выкриками на незнакомом купцу языке. Но никто из них даже не спустился с башен посмотреть, что привезли в деревянных клетках. Наверное, такое зрелище было им не в диковинку.

Миновав ворота, телеги вкатились в узкие городские улочки.

Поселение являло собой причудливый сплав невероятной древности и новодела. Наполовину разрушенные стены старинных храмов были надстроены и покрыты деревянными крышами. На фундаментах домов старой постройки с причудливой резьбой и огромными камнями в основании были возведены новые, легкие хижины из бамбука и тростника. Поверх дыр и провалов в каменных террасах с выщербленными временем перилами лежали дощатые настилы. Досками была застелена и городская площадь. Видать, слишком многие камни были вывернуты из мостовой и ходить по ней было просто опасно. Повсюду виднелись лестницы, веревки и просто высушенные лианы, по которым с невероятной ловкостью карабкались местные жители. Все больше маленькие, покрытые волосами и носившие минимум одежды. Наглухо опутанные тропической растительностью скульптуры грустно смотрели с портиков древних храмов на караван клеток. Афанасий разделял их грусть. Ничего хорошего ждать от этого места ему не стоило.

В порядке содержались только статуи обезьяньего бога. Явно древние, но тщательно очищенные от растительности и мха, вымытые щетками и отполированные, они словно подчеркивали картину всеобщего архитектурного запустения. Каменный Хануман был вытесан из гранита и песчаника. Изображен в доспехах и исподнем. Пригнувшийся, он закрывал голову огромной палкой. А то — распростертый, будто в полете, с раскинутыми в стороны руками и обвивающий себя хвостом. Веселый и грустный. Большой и маленький. Хануман. Хануман. Хануман…

Под взорами каменных изваяний процессия миновала главную, судя по размерам, городскую площадь и остановилась на другой, чуть поменьше. Большинство людей в балахонах как-то незаметно исчезли. Те, кто тащил телегу Афанасия, выпряглись из упряжи и, опустив оглобли на землю, тоже пропали. Пол наклонился, купца бросило вперед. Руки вывернулись в суставах. Он заскрипел зубами. Надо ж так, кроме казни крестной еще и дыба.[65]