Читаем без скачивания По старой доброй Англии. От Лондона до Ньюкасла - Генри Мортон

Он представляет собой полную противоположность тихим соборным городам, таким как Йорк и Кентербери.

Сталь является самой основой существования Шеффилда. Здесь все связано с ее производством и преобразованием во множество нужных и полезных вещей. В последнее время все чаще ведутся разговоры о зависимости человека от машин. Глядя на Шеффилд, можно было бы предположить, что его населяют такие же холодные и бездушные люди, как и те умные станки, которыми они управляют. Ничего подобного! Человеческая природа в очередной раз опровергает заумные гипотезы высоколобых теоретиков. В Шеффилде живут очень веселые и энергичные люди. Многие из них приехали из Шотландии и соседних графств. Они радостно улыбаются сквозь клубы разноцветного дыма. Чем больше дыма на улицах Шеффилда, тем шире улыбки на лицах его обитателей.

А еще шеффилдцы обожают своих женщин. И то сказать: прелестное девичье личико под задорной красной шляпкой гораздо больше радует глаз, когда оно возникает на фоне иссиня-черного дыма. Здесь оно выглядит подлинным подарком судьбы…

Огромные жароустойчивые горнила, соединяющие топки с изложницами, дымятся от жара расплавленного металла. Вот они медленно накреняются, и жидкий металл течет в сторону форм, там он остывает, затвердевает. И пожалуйста — Шеффилд выдал на-гора еще одну броневую плиту или пушку. Очередной вклад в дело победы над врагом!

Самой крупной деталью, которая производится на шеффилдских заводах, является стальной колесный бандаж для железнодорожных составов. А самой мелкой, наверное, будут граммофонные иголки.

На изготовление одной такой иголки уходит целый месяц, а срок службы ее составляет едва ли пять минут. Ученые установили множество интересных подробностей из жизни этого деликатного изделия. Оказывается, за время воспроизведения одной записи граммофонная иголка пробегает путь длиной в семьсот двадцать футов, и при этом нагрузка на нее составляет три с половиной унции. Поскольку площадь острия иголки (если тут вообще уместно говорить о площади) чрезвычайно мала — примерно три тысячных дюйма, то давление составляет колоссальную цифру — двенадцать тонн на квадратный дюйм. Сами понимаете, какой прочностью должна обладать иголка при таких нагрузках. Обычно их изготавливают из специальной закаленной стали.

Я побывал на фабрике и понаблюдал за процессом изготовления граммофонных иголок. На моих глазах девушки брали пучки тонкой стальной проволоки около фута длиной и пропускали их через устройство, которое каждый кусок проволоки заостряло с обоих концов. Следующий станок «откусывал» заостренные концы, получая, таким образом, по две иголки с каждого куска проволоки. Что дальше? А дальше все повторялось сначала: куски проволоки снова заострялись и шли на «обрезку». Так продолжалось до тех пор, пока из-под резца не выходила последняя пара иголок.

Миллионы заготовок выкладывались на особые подносы и отправлялись в недра раскаленной печи. Здесь иголки раскалялись до ярко-оранжевого цвета, по их поверхности пробегали ослепительные искры. Выждав, когда заготовки в достаточной степени прокалятся, подносы накреняются и сбрасывают их в масляную ванну. Так происходит процесс закалки.

Затем иголки полируются на специальных токарных станках. Через месяц после того, как проволоку заострили и настругали, граммофонные иголки готовы к исполнению «Зампы».

Боюсь, я настолько увлек читателей описанием шеффилдского дыма, что они позабыли о главном достоинстве этого города — я имею в виду ту легкость, с которой можно из него сбежать. Ровно полчаса понадобилось нам с моим приятелем-шеффилдцем, чтобы попасть из самого задымленного пекла на безлюдные и прохладные вересковые холмы. Я не знаю другого крупного промышленного города, который бы предлагал столько легких и быстрых путей к отступлению.

Кроме того, Шеффилд знаменит своими живописными пригородами — здесь тоже ему нет равных (если не брать в расчет Бристоль).

И все-таки главной отличительной особенностью Шеффилда, его, так сказать, визитной карточкой, является дым. У большинства англичан само имя города ассоциируется с клубами разноцветного дыма — черным, белым, серым, коричневым. Если приглядеться повнимательнее к этим клубам, то можно разобрать в них очертания канонерских лодок, крейсеров и пушек, безопасных лезвий для бритья, ножей и вилок, граммофонных иголок, гальваностереотипов и множества других вещей, больших и маленьких, которые человеческий гений научился извлекать из самого сердца твердой, неподатливой стали.

Глава двенадцатая

Бирмингем по Диккенсу

Бирмингем и способ, каким этот город хранит свои деньги. Читателю предстоит заглянуть на «Булл ринг» субботним вечером, оживить свои воспоминания о Чарльзе Диккенсе и узнать кое-что новое о мячах для гольфа, машинах и ювелирных изделиях.

Бирмингем…

Поезд замедляет ход. Пассажиры в вагоне-ресторане начинают суетиться со своим багажом — перед ними уже маячит сладостный призрак предместья Эджбастон. Предвкушение радостных встреч и домашнего уюта озаряет их простые, честные лица. Болтливый коммивояжер прикидывает в уме, что времени еще достаточно, и при известной доле везения он успеет опрокинуть пятую рюмку виски с содовой. А поезд все тормозит.

Вечереет. Солнце незаметно скрывается в туманной дымке, окутывающей город. Чудесные зеленые долины Уорикшира остались позади, им на смену пришла черная земля. Теперь до самого горизонта тянутся мрачные городские улицы, фабричные здания отсвечивают желтыми окнами. Глаз пытается охватить суетливый каменный муравейник, в котором мужчины и женщины как раз завершают свой рабочий день.

Коммивояжер ставит пустой стакан на обтянутую зеленым сукном столешницу и говорит:

— Бирмингем не похож на другие города. Здесь производят все на свете, за исключением кораблей… Буквально от булавок до железнодорожных вагонов. Именно поэтому Бирмингем не страдает от безработицы, как другие промышленные города. Здесь всегда что-нибудь да делают.

Он поднимается из-за стола и подхватывает свой саквояж.

— Но это еще то местечко, доложу я вам, — продолжает он. — Уж коли вы умудритесь продать свой товар в Браме, как мы его называем, то можете спокойно ехать в любой город на земле.

Он поднимает с пола второй саквояж.

— Больно они здесь несговорчивые! — жалуется коммивояжер.

Он исхитряется подхватить и третий чемодан, после чего окидывает вагон-ресторан быстрым взглядом и шепчет на прощание:

— Гнилая дыра! Ненавижу этот город. В десять часов вечера все уже спят!