Читаем без скачивания Рассечение Стоуна - Абрахам Вергезе

Шива вполне освоился в сарае, где мы спрятали мотоцикл. От Фаринаки он научился ремеслу сварщика и держал там горелку и прочее оборудование. Где-то через месяц я заглянул в сарай: задняя стенка была свободна, ни мотоцикла, ни дров, ни рогожек, ни штабелей Библий, за которыми мы прятали мотоцикл.

— Я его разобрал, — пояснил Шива и показал на основание тяжелого верстака: фанерная обшивка скрывала двигатель, а завернутая в промасленную тряпку рама была зарыта в землю. Прочие части мотоцикла были разложены по коробкам и коробочкам, аккуратно расставленным на железных стеллажах, которые он сварил сам.

— Расскажи мне про это, Шива, — прошептала Генет, склонившись над своими «Основами химии». Над книгой она просидела минут десять, не больше.

— Рассказать про что? — Шива не потрудился понизить голос.

— Про свой первый раз — про что же еще? Почему ты мне раньше не сказал? Узнала от Мэриона, что ты уже не девственник.

Рассказ Шивы о заветном событии, о котором я стеснялся спросить сам, был поразительно прост.

— Прихожу на Пьяццу. Знаешь, комнаты в переулке у пекарни «Массава», одна за другой? У каждой двери женщина, разноцветные огоньки мигают…

— Как ты договорился?

— Я и не договаривался. Подошел к первой двери, вот и все. — Он улыбнулся и опять взялся за книгу.

— Нет, не все! — Генет вырвала у него учебник. — Что было дальше?

Я напустил на себя скучающий вид, хотя каждая клеточка у меня в мозгу дрожала от нетерпения. Хорошо, что допрос ведет Генет.

— Спрашиваю — сколько? Она говорит — тридцать. Я говорю — у меня только десять. Она говорит — ладно. Раздевается и ложится в постель…

— Полностью раздевается? — вырвалось у меня, и Шива удивленно обернулся.

— Полностью. Остается в одной блузке, которую задирает.

— А лифчик? Что на ней вообще было? — полюбопытствовала Генет.

— Сверху что-то такое с короткими рукавами. И мини-юбка. Голые ноги и высокие каблуки. Ни трусов, ни лифчика. Скидывает туфли и юбку, задирает блузку и ложится.

— Ничего себе! Ну же, ну, — ерзала на месте Генет.

— Раздеваюсь. Говорю — я в первый раз. Она мне: да поможет нам Бог. Я ей: при чем тут Бог? Забираюсь на нее, она помогает мне начать…

— Ей было больно? А как у тебя обстояло с…

— С эрекцией? Полный порядок. Нет, кажется, ей не было больно. Ведь стенки у вагины растягиваются, при родах проходит голова ребенка.

— Хорошо, хорошо, — поторопила его Генет. — Что потом?

— Она показывает мне, что делать, и я следую ее указаниям, пока не наступает эмиссионная фаза.

— Пока не наступает… что? — не поняла Генет.

— Сперма проходит по эякуляторному тракту, смешиваясь с жидкостью из семенных пузырьков, простаты и бульбоуретральных желез, и эякулят извергается из уретры с помощью ритмичных сокращений бульбоспонгиозной мышцы…

— Пока он не кончает, — пояснил я.

Этому слову меня научил грязненький памфлет Т. Н. Рамана, автора затейливой прозы. Мой одноклассник Сатиш привез целую кучу таких памфлетиков из Бомбея, где проводил каникулы. Т. Н. Раман оказался кладезем знаний о сексе, из которого обильно черпали индийские школьники.

— О… А потом? — не отстает Генет

— Встаю, одеваюсь и ухожу.

— Тебе самому было больно? — спросил я.

— Никакой боли. — С таким же выражением лица Шива мог описывать, как заказывал у Энрико мороженое.

— И это все? — захлопала глазами Генет. — И потом ты с ней расплатился?

— Нет, я заплатил заранее.

— Что она сказала, когда ты уходил? — Шива задумался.

— Сказала, ей понравилось мое тело и моя кожа. Сказала, в следующий раз мы займемся этим… по-собачьи!

— В смысле?

— Я ответил — зачем ждать следующего раза, покажи мне прямо сейчас.

— У тебя еще оставались деньги?

— Она тоже об этом спросила: «Деньги есть?» Но денег у меня не было. Ничего, она и так согласилась. По-собачьи — значит, сзади. По-моему, на этот раз у нее у самой было… извержение.

— Боже, — простонала раскрасневшаяся Генет, сползая со стула. — Что с тобой, Мэрион? Ты куда?

Я поднялся со своего места. Исходящий от Генет запах кружил голову, перед глазами плясали розовые звездочки.

— Что со мной? Ты еще спрашиваешь! Здесь совершенно невозможно заниматься!

Меня охватило жуткое возбуждение: рассказ Шивы, горящие вожделением глаза Генет, этот запах течки, это тело в двух шагах от тебя… Если я не уйду, у меня у самого наступит извержение. Не до занятий по биологии сейчас…

Розина стояла у самой двери кухни и изображала, что ее чем-то заинтересовала плита. Если даже она не подслушивала или утратила нюх, то уж мерцающее розовое облако в гостиной должна была заметить. Она отвела глаза. Мать и дочь не прятались друг от друга, но Генет вела себя вызывающе, а Розина ей не спускала, и кто был виновником конкретной ссоры, непонятно. В определенном смысле Розина, блюдя невинность дочки, была мне союзником. Но постоянная слежка меня бесила.

— Пойду схожу в лавочку, — угрюмо буркнул я.

— Но ты ведь только сел заниматься, Мэрион.

Я мрачно посмотрел на нее: попробуй останови меня!

Выйдя через главные ворота, я добрел до лавки, купил бутылку кока-колы, заглянул в сторожку и отдал напиток Гебре. Тело и разум все никак не могли прийти в норму. Я посидел с Гебре, выслушал длинную историю про его бедолагу-племянника и немного успокоился.

Наконец я попрощался с Гебре и двинулся домой. С поворота к нашему бунгало я заметил свет в сарае. Шива часто работал допоздна.

Всякий раз, когда я проходил мимо места, где мотоцикл сбросил с себя солдата, меня охватывала дрожь. В бетонном бордюре, там, где об него ударилось колесо, была щербина.

Деревья скрипели, зловеще шелестели листья. Вот сейчас, сию минуту убитый солдат выйдет ко мне из мрака. После стольких лет страшных фантазий это будет почти облегчением. У Шивы-то небось таких страхов нет в помине, не боится же работать в сарае в поздний час. Столько лет прошло, а легче ничуть не стало, вот разве ужас сделался привычным. Я понимал людей, которые признавались в убийстве, совершенном давным-давно, они стремились положить конец внутренним терзаниям. Поворот я миновал быстрым шагом.

Из сарая доносилась музыка: у Шивы работал приемник.

Я уже почти прошел мимо сарая и тут увидел, что с холма прямо ко мне спускается темная фигура. Послышалось бормотание — человек что-то бубнил. Мне стало не по себе, хотя голос был вроде женский. Только когда мы оказались вплотную друг к другу, я узнал Розину. Куда это она направлялась в такой час? Розина остановилась передо мной, всмотрелась в лицо, словно желая увериться, что это я, а не Шива. Не успел я оглянуться, как она влепила мне пощечину. Потом левой рукой вцепилась мне в волосы, а правой принялась хлестать по щекам.

— Я тебя предупреждала! — взвизгнула она.

— Розина! Что это с тобой? — оторопел я.

Это ее только пуще разозлило. Наверное, я бы мог схватить ее за руки или убежать, но я до того обалдел, что с места сдвинуться был не в состоянии.

— На пять минут оставила их одних — и вот вам, пожалуйста! И ведь хитрые какие, он, видите ли, идет в лавку, а она — в сортир!

— Да объясни же, в чем дело?

На этот раз я дернул головой и получил по затылку.

— Я выжидала, — кричала она, — сомневалась! Потом бросилась тебя искать. Увидела, как ты спускаешься с холма. Ее вперед себя отправил, да? Если она забеременеет, что тогда? Из нее выйдет служанка вроде меня. Весь английский, вся учеба — псу под хвост!

— Но, Розина, я и не думал…

— Не ври мне, мальчишка! Ты никогда не умел врать. Я видела, какими глазами вы смотрели друг на друга. Не надо было выпускать ее из дома!

Я в молчании уставился на нее.

— Доказательства нужны? Так, что ли? — крикнула она, вытащила из кармана какую-то тряпку и швырнула в меня. Это были женские трусы. — Ее кровь… и твое семя.

Я поднес улику к лицу. В темноте ничего не было видно. Но я чувствовал запах крови, запах Генет… и спермы. Моей спермы. В нем имелась крахмальная нотка. Ни у кого больше этой нотки не было.

Ни у кого, кроме моего брата-близнеца.

Сил у меня хватило, только чтобы доползти до постели. Я был весь разбит. Мне стало очень одиноко. Шива лег спать значительно позже. Я все ждал, не заговорит ли он. Но он заснул, а ко мне сон не шел. В Эфиопии есть метод определения виновного, именуемый лебашаи. На место преступления приводят маленького мальчика, на кого он покажет пальцем, тот и преступник. К сожалению, малышу всякое может померещиться, и нередко человек, которого побивают камнями или топят, невиновен. В империи лебашаи официально запрещен, но кое-где в деревнях еще применяется. Вот и меня ложно обвинили, показали пальцем, и поди защитись.