Читаем без скачивания Рассечение Стоуна - Абрахам Вергезе

Могу засвидетельствовать, что «симптом Адама» у Салима проявился — при сжатии бедра больной застонал и вскочил на ноги.

Редактор ответил — все прочие нововведения ему понравились, но «симптом Адама» остался камнем преткновения. Гхош стоял на своем:

Уважаемый доктор Джайлс!

…Есть симптом Хвостека, симптом Боаса, симптом Курвуазье, симптом Квинке — кажется, белых людей ничто не сдерживает в том, чтобы называть явления в свою честь. По-моему, пришла пора увековечить в эпониме имя скромного рецептурщика, который своим одним глазом видел больше больных возвратным тифом, чем вы или я за всю жизнь увидим нашими двумя.

Гхош, работающий в захудалой африканской больнице, вдали от научных центров, добился своего. Статья была опубликована в престижном журнале, и, несомненно, благодаря ей Гхоша попросили написать главу в «Учебник медицины Харрисона», библии студентов-старшекурсников. А теперь он стал профессором медицинского факультета. Хема приобрела нашему профессору два прекрасных костюма в полоску, черный и синий, и твидовый пиджак с кожаными заплатами на локтях, как будто желая заключить слово «профессор» в кавычки. Галстук-бабочку он нацепил себе сам. Гхош во всем старался оставаться собой, особенно если это обходилось недорого и не доставляло неприятностей окружающим. Галстук объявил всем, как Гхош любит жизнь и свою профессию, которую сам он называл «погоня за романтикой и страстью». Да он и вправду жил и работал именно так.

Глава двадцатая

Прогностические знаки

Жизнь полна знаков. Штука в том, чтобы уметь их прочитать. Гхош называл искусство решать проблему без готовой формулы «эвристикой».

Небо на рассвете красное — значит, жди дождя.

Гной везде и нигде — значит, гной в животе.

Низкие тромбоциты у женщины означают волчанку, если не доказано обратное.

Берегись мужчину со стеклянным глазом и большой печенью…

В поликлиническом отделении Гхош как-то наткнулся на задыхающуюся молодую женщину, щеки у нее пылали, несмотря на общую бледность. Он заподозрил сужение митрального клапана, хотя сам не мог толком объяснить почему. Тщательно выслушав сердце, он различил шепоток митрального стеноза, который, как Гхош сам выражался, «услышишь, только если знаешь, что он там». Головку стетоскопа ему при этом пришлось прижимать к верхушке сердца.

Я старался развивать свою собственную эвристику, смесь разума, интуиции, физиогномики и обоняния. Ни о чем таком в книгах не сообщалось. В момент смерти от солдата, пытавшегося украсть мотоцикл, исходил особый запах, от Розины — тоже, и эти два запаха были идентичны — они говорили о кончине.

Но я не поверил своему носу — а зря, — когда он уловил некие тревожные сигналы от Гхоша. Я отнес их на счет его новой работы, посчитал побочными эффектами новых костюмов и нового окружения. Рядом с Гхошем было легко убедить себя в этом. Ведь он всегда лучился радостью, а последнее время — особенно. Счастливая душа, он жил в ладу с самим собой.

В годовщину свадьбы Хемы и Гхоша я проснулся в четыре утра, чтобы взяться за книги. Спустя два часа я прошел через старое бунгало Гхоша к дому, Шива к тому времени перебрался обратно в комнату, где протекали наши детские годы. На дворе было еще темно. Я собирался тихонько проскользнуть к нам в комнату и проверить, не повесила ли Алмаз по ошибке мою постиранную рубашку к Шиве в шкаф. В дверях я столкнулся с Алмаз — она перекрестила мне лоб и пробормотала молитву.

Хема спала. Из открытой двери ванной сочились клубы пара. Подпоясанный полотенцем Гхош склонился над раковиной. Что это он так рано? И почему решил воспользоваться именно этой ванной? Чтобы не разбудить Хему? Еще не видя его самого (а уж он-то меня и подавно не заметил), я услышал его тяжелое дыхание. Помылся — и такая одышка? В зеркале передо мной мелькнуло лицо Гхоша. Усталость. Грусть. Мрачные предчувствия. И тут он увидел меня. Не успел он повернуться, как жизнерадостная маска снова оказалась на месте.

— Что случилось? — У меня екнуло сердце. Вот он, тот самый запах. Надо просто связать два факта воедино.

— Ровным счетом ничего. Ужас, правда? — Он перевел дыхание. — Моя красавица жена спит сном ангела. Моими сыновьями можно гордиться. Сегодня вечером я приглашу жену на танец и попрошу продлить брачный договор еще на год… плохо только то, что грешник вроде меня не заслуживает такого счастья.

Зевая и потягиваясь, в прихожую вышла Хема. Гхош послал мне тревожный взгляд и, насвистывая, повернулся к зеркалу. Пока он шлепал себя по щекам наодеколоненными пальцами, мелодия «Saints Come Marching In»[83] дрожала и прерывалась, как будто ему стоило больших усилий поднять руки.

Занятия у меня в тот день начинались рано, пропускать их не годилось. Но меня вел инстинкт, интуиция, нос… Я оделся и спрятался в сарай Шивы. Скоро из тумана показался «фольксваген», за рулем сидел Гхош. Я бросился за ним.

Возле приемного покоя я оказался вовремя: спина Гхоша как раз мелькнула в дверях кабинета матушки. Такая рань, а она на месте, и не просто на месте, а ждет его. Что бы это значило? Тут появился Адам с пробиркой крови в руках, тоже вошел в кабинет и через некоторое время вышел с пустыми руками. Увидев меня, он испугался и попытался закрыть дверь, но я сунул в щель ногу.

Гхош лежал на кушетке, ноги кверху, под головой подушка, на лице улыбка. На стареньком проигрывателе вертелась пластинка — «Глория» Баха. Матушка переливала Гхошу кровь в вену на локтевом сгибе. Они подняли на меня глаза, полагая, что это Адам вернулся за чем-нибудь.

Гхош шевельнул губами:

— Сынок, я, видишь ли…

— Только не надо мне врать, — сурово произнес я. Он беспомощно посмотрел на матушку.

Та вздохнула:

— Это судьба, Гхош. Я всегда считала, что Мэрион должен знать.

Никогда не забуду возникшую тишину. На лице Гхоша проступила нерешительность и черта, которой я раньше за ним не замечал, — хитрость. Потом оно сделалось каким-то далеким. На мгновение я увидел в его глазах целый мир, в них промелькнули Гиппократ, Павлов, Фрейд и Мария Кюри, открытие стрептомицина и пенициллина, Ландштейнеровы группы крови, в них промелькнули инфекционное отделение, где они встретились с Хемой, Третья операционная, где он трудился хирургом и где мы появились на свет, в них промелькнули наше рождение и будущее, его жизнь и то, что лежало за ее рамками. И только сейчас все это сошлось воедино, обрело четкие очертания, сейчас, когда любовь между отцом и сыном, казалось, можно было пощупать и сама мысль о том, что эта любовь закончится и останется только в памяти, представлялась кощунственной.

— Ну так и быть, Мэрион, подающий надежды клиницист. Как считаешь, что это?

Он обожал Сократов метод. Только теперь он был пациентом, а я должен был показать свои эвристические способности.

Мне и раньше бросалась в глаза его бледность, только я старался ее не замечать. И еще вспомнились синяки — за последние несколько месяцев они то и дело выступали у Гхоша на ногах и руках, правда, у него всегда имелось дежурное объяснение. А ведь всего неделю назад он порезал бумагой палец, и кровь все текла и текла, и даже через несколько часов кровотечение не остановилось целиком. Как я мог упустить это из виду? Вспомнились долгие часы, которые он проводил возле древнего рентгеновского аппарата «Келли-Коэт», налаживая его снова и снова, пока Миссия не получила наконец новую установку. Старинное устройство разбили на куски молотками и утопили в трясине, где они составили компанию останкам солдата-мародера. Авось его кости начнут светиться.

— Рак крови? Лейкемия? — выдавил я. Сами эти слова показались мне необычайно мерзкими. Имя новорожденной болезни дано, и теперь никуда от него не денешься.

Он просиял, глянул на матушку:

— Слышали? Мой сын настоящий клиницист.

Голос его упал, все напускное слетело подобно осенней листве.

— Что бы ни случилось, Мэрион, не говори ничего Хеме. Года два назад я через Эли Харриса отправил свою кровь на анализ в Солт-Лейк-Сити, в США, доктору Максвеллу Винтроубу. Он замечательный гематолог. Мне нравится его книга. Он лично мне ответил. То, что во мне сидит, — вроде действующего вулкана, рокочет и плюется лавой. Не просто лейкемия, а гремучая смесь; прозывается эта штука «миелоидная метаплазия». — Он особо тщательно выговорил научный термин. — Запомни название, Мэрион. Любопытная болезнь. Уверен, проживу-то я еще долго. Единственный тревожный симптом — это анемия. Переливания крови — вроде смены масла в моторе. Сегодня я собираюсь с Хемой на танцы. Знаменательный для нас день. Надо быть пободрее.

— Почему ты не сообщил маме? Почему мне ничего не сказал?