Читаем без скачивания Анжелика и дьяволица - Анн Голон

— Поймите, не могу же я в самом деле поддерживать тех, кто покровительствует пособникам Сатаны.

— Но вы можете сказать отцу д'Оржевалю, чтобы он оставил нас в покое.

— Это цельный человек, для которого существуют только точные и определенные цели.

— Вы можете попытаться…

Ей так хотелось, чтобы отец де Верной уступил, дал полуобещание, хоть малую толику надежды на то, что она тронула его каменное сердце. Но он был непреклонен.

— В таком случае, когда вы увидите отца д'Оржеваля, спросите его кое о чем от моего имени, — решительно попросила Анжелика. — Он не сможет мне в этом отказать, будь я даже самым злейшим его врагом.

— О чем же?

— Узнайте у него секрет изготовления зеленых свечей. Никто другой не может мне в этом помочь. Отец де Верной рассмеялся.

— Вы неподражаемы! Хорошо, я передам отцу д'Оржевалю вашу просьбу.

Он протянул Анжелике руку, словно скрепляя их договор. Это был жест не иезуита, но моряка, честного компаньона, который, не желая произносить лишних слов, жестом выражает свое глубокое чувство.

Анжелика горячо пожала в ответ руку аристократа, которая от корабельных снастей стала мозолистой и коричневой. В ее голове промелькнула мысль: «Он не должен уезжать, если он уедет, то никогда.., я его больше никогда не увижу…» Тень от пролетающей шумной стаи птиц на миг окутала берег, и словно легла на сердце Анжелики, и сдавила его. Она почувствовала: вот-вот должно произойти нечто непоправимое. Будто Судьба готовилась постучаться в дверь. Ей почудилось, что сама Судьба стоит за спиной Джека Мэуина. Ужас, который читался в глазах Анжелики, заставил иезуита обернуться. Позади, в нескольких шагах от него, неподвижно стоял преподобный Томас Пэтридж.

Он был похож на тяжелое каменное изваяние. И только его налитые кровью глаза вращались и метали молнии. Отец де Верной поморщился.

— Добро пожаловать, пастор, — сказал он по-английски. Казалось, тот не расслышал. Пастор был охвачен гневом, невероятным даже при его вспыльчивом характере. Его пурпурно-лиловое, изуродованное шрамами лицо выражало, неистовую ярость.

— Сатанинское отродье! — наконец прорычал он, приближаясь к иезуиту.

— Добились своего! Вы оскверняете святое пристанище, нарушаете законы гостеприимства.

— Что вы там бормочете, старый безумец! Сами вы сатанинское отродье!

— Лицемер! Не думайте, что вам так просто удастся отправить нас в Квебек. Я дрался с индейцами, защищал свою паству. Я буду драться и с вами.

Он поднял свой мощный кулак и с криком «Умри, Сатана» ударил Мэуина прямо в лицо. Кровь хлынула из носа, потекла по губам и белым брыжам иезуита. Пэтридж нанес ему еще один удар в живот и собирался нанести третий, но Мэуин отскочил назад и ногой ударил противника в подбородок. Челюсти неистового пастора с треском сомкнулись.

— Умри и ты, Сатана! — закричала иезуит.

И они накинулись друг на друга с безумной яростью. Один работал кулаками, другой, избегая ударов, так стискивал противника, что трещали кости.

В одно мгновение вокруг дерущихся образовался круг. Все стояли, не в силах раскрыть рта, потрясенные, не решаясь разнять соперников, одержимых ненавистью и дикой жестокостью.

Драка началась столь внезапно, что Анжелика не успела понять, что же произошло. Птицы вдруг подняли в небе страшную суматоху. Их оглушительные крики и шум крыльев заглушали звуки ударов и проклятий, стонов и прерывистого дыхания противников, лишали дара речи сбежавшихся зрителей и придавали этой смертельной битве зловещий, таинственный смысл.

Когда соперники упали, не разжимая адских объятий, кое-кто решился приблизиться, но остановился в бессилии перед бешеной жаждой уничтожения, придававшей обоим нечеловеческие силы. Наконец Анжелика бросилась к противникам, заклиная их успокоиться и разойтись. Но ее едва не опрокинул пастор, который, резко подскочив, освободился от железных объятий Мэуина и нанес ему страшный удар коленом, который пришелся сопернику в печень. У иезуита вырвался хриплый крик.

Словно клещами, одной рукой он схватил англичанина за плечо, а ребром другой принялся наносить ему удары по темени. Лицо пастора почернело от прилившей крови.

Анжелика изо всех сил старалась перекричать адский шум, который подняли птицы.

— Найдите Колена Патюреля! Только он может их разнять! Скорее! Скорее! Они же убивают друг друга!

Она бросилась навстречу Патюрелю, уже спешившему К месту сражения.

— Скорей, Колен, умоляю тебя! Они схватились насмерть!

— Кто?

— Пастор и иезуит!

Колен устремился вперед и властно разорвал круг зевак. Но внезапно воцарилась тишина.

В отдалении стая чаек и бакланов опустилась на скалы, удобно устраиваясь на выступах. Ленивая волна выкатилась на берег, нарушая тишину своим мягким шорохом.

В ужасе, не произнося ни слова, все взирали на два тела, безжизненно распростертые на песке, словно сломанные куклы.

— Он раскроил ему череп, — сказал кто-то.

— Он разорвал ему нутро, — проговорил другой. Пастор был мертв. Его глаза остекленели и вылезли из орбит. Его соперник еще шевелился. Анжелика упала на колени возле отца де Вернона, приподняла восковые веки. Видит ли он ее? Зрачки потускнели и приобрели слепой металлический оттенок.

— Святой отец! Отец мой! Вы видите меня? Вы слышите меня?

Он посмотрел на нее невидящим взором и произнес затухающим голосом:

— Письмо.., д'Оржевалю… Оно не должно…

Голос иезуита сорвался, из горла вырвался хрип, и он умер.

Прошла долгая минута, прежде чем Колен снова наклонился над поверженными телами.

Анжелика пыталась объяснить дрожащим голосом:

— Я не поняла, что произошло. Пастор появился внезапно, вне себя от ярости, и ударил святого отца… Они всегда были врагами… Когда мы плыли по заливу Каско, они постоянно были готовы пустить в ход кулаки…

— Какое страшное несчастье! — произнес Колен. Он разъединил тела, положил их рядом: оба статные, могучие, в церковных одеяних. Закрыв умершим глаза, он попросил два платка и, взяв у женщин косынки, накрыл распухшие лица священников.

— Кто может прочесть заупокойную молитву над ним? — Патюрель указал на пастора.

Смертельно бледный пастор Бокер вышел вперед. Он прочел отрывок из заупокойной молитвы, и присутствующие протестанты вторили ему вполголоса.

— А над иезуитом?

— Я, — робко проговорил молодой монах-капуцин, брат Марк, который все еще находился в Голдсборо.

Он волновался и путался в латинских словах, невпопад посылая крестные знамения. Великий Джек Мэуин жалостливо улыбнулся бы, видя такое.

— Кто из мужчин понесет тела? Из толпы вышли четверо.