Читаем без скачивания Домино - Росс Кинг

Да-да. Леди У***. О, если бы только Тристано можно было поместить в карантин для защиты от нее, от прекрасного — и опаснейшего — создания! Но простите: я слишком забегаю вперед.

Тристано скоро оправился, был освобожден из плена и возвращен в Лондон. К тому времени, спустя две недели, хотя на дворе был только август, город разительным образом изменился. Когда Тристано въехал в Лондон через Гайд-Парк-Корнер (в карете, запряженной шестеркой; лорд У*** находился тут же), к ним приблизился странный низкорослый субъект, на котором красовались одни только подштанники, туго затянутые вокруг пояса. Он просунул искаженное ужасом лицо внутрь кареты и пронзительно завопил, обдав Тристано жарким дыханием:

— Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! Он стал как вдова! [118]

Эта иеремиада была вознаграждена оплеухой, которую лорд нанес оборванцу тыльной стороной ладони; сверзившись в канаву, тот разразился еще более громкими ламентациями, однако, когда карета вкатилась на Пиккадилли, Тристано убедился, что жалкий проходимец не слишком ошибся в характеристике города. Представители высшего света разъехались по своим поместьям или же отправились на воды — в Бат, Эпсом, Танбридж-Уэллс; ввиду их отсутствия особняки были заперты; новые площади выглядели сумрачными и безжизненными. Слышно было, впрочем, как там и сям по-прежнему что-то пилили, стучали молотками, работали долотом, однако делалось все это вполсилы, словно строители предвидели неизбежное прекращение своих трудов. В самом деле, запасы строительных материалов и особенно принадлежностей для внутренней отделки жилищ — ситца, шелка, батиста, муслина, индиго, кошенили, гобеленов — быстро иссякали, ибо лондонский порт, отнюдь не пустовавший, безмолвствовал; многим кораблям не разрешалось разгружаться; иные даже задерживались в низовьях или на Медуэе; их команды вместе с грузом подвергались карантину. Чума, таким образом, перекрыла каналы, по которым новые символы благосостояния текли в Лондон: те пути, что обеспечивали доставку сокровищ из Аравии и обеих Индий, теперь могли доставить заразу к порогам нуворишей. В результате даже Биржевая Аллея опустела, сутолока в ней почти утихла.

Лорд У*** сохранял полнейшую невозмутимость. Завтра же, объявил он, как только в особняке на Сент-Джеймской площади распакуют их чемоданы, он отправится в контору Компании Южных морей на Олд-Брод-стрит и подпишется еще на какое-то количество акций — заплатит наличными за те, что были возвращены, по глупости, излишне нервными инвесторами, «вялыми ипохондриками с душонкой старухи-кухарки». Он козырьком приложил руку к глазам, разглядывая блоки и лебедки, облепившие стены его роскошного обиталища; бечевки, болтавшиеся наподобие неведомо чьих хвостов; груды кирпичей, подмостки и веревочные лестницы с рабочими, которые проворно карабкались по ним, точно мартышки по лианам.

— Все эти россказни о падении акций, о близкой чуме — все это сущий бред, сплошной вздор!

Заговор тори и якобитов с целью отвлечь внимание нации! Они мечтают отнять у нас наши вольности и возвести на трон претендента. Вот они-то, на мой взгляд, и есть доподлинная чума!

Легкое облачко тончайшей пыли ссыпалось с карниза, заставив Тристано чихнуть.

Только спустя неделю, в канун дня святого Варфоломея и открытия большой ярмарки в Смитфилде, Тристано наконец-то увидел воочию важных покровителей, сговорившихся зазвать его в Лондон.

В назначенный день они с лордом У*** отправились в карете, запряженной шестеркой лошадей (это неизменно был один из самых внушительных на вид экипажей в столице), на отдаленную улочку близ Кларкенвелл-Грин, окрестности которой взгляд ничем не радовали. Некие местные жители уделили самой карете и ее пассажирам особое внимание, причем острое любопытство покинуло их только после того, как лорд У***, словно бы невзначай, вытащил дорожные пистолеты. Тем не менее вскоре на пути возникли и другие опасности. Улица, куда они свернули, оказалась чрезвычайно узкой и почти непроезжей, едва способной вместить ручную тележку, не говоря уже про объемистую карету. Его светлость громко проклинал возчика, когда бока кареты шаркали о препятствия то справа, то слева: стоило бедняге удачно миновать Сциллу эркера, как он тут же врезался в Харибду палисада. Выбравшись из кареты, лорд У*** поклялся отремонтировать ее поврежденное фанерное покрытие на средства, которые будут вычтены из жалованья незадачливого возчика: претерпев три удара собственным кнутом, тот был вынужден подчиниться приказу хозяина поправить ему галстук, сбившийся набок в процессе экзекуции. Далее его светлость провел Тристано к Двери; там им пришлось одолеть еще более узкий проход и вступить на лестницунад темной конюшней, где в уложенных штабелями мешках хранилось что-то вроде угля.

— Да-да, это уголь, он самый и есть, — подтвердил лорд У***, поднявшись первым на три или четыре ступени вперед и забросав при этом Тристано ошметками грязи с подошв, — Разве я не давал обещания познакомить вас в лондонском свете только с бриллиантами чистой воды? Вот я и держу слово: тот, кто здесь живет, — лучший в Англии угольщик!

Тут лорд расхохотался и угодил левым сапогом мимо ступеньки (кстати говоря, отсутствовавшей), больно проехавшись по лбу Тристано.

На верхушке лестницы Тристано ожидало новое неудобство: потолок, о который он тотчас же ударился макушкой, нависал так низко, что в продолжение всего визита, длившегося в общей сложности три часа, ему пришлось горбиться и вытягивать шею. В этой позе он и был представлен немногочисленному обществу; большинство гостей тоже склоняло голову из почтения к этому архитектурному капризу, так что собравшиеся напоминали вкупе не «бриллианты чистой воды», но скорее уродцев, сбежавших из крытых соломой хижин графа Провенцале. Кроме того, на чердаке со столь низким потолком царила полутьма — и за отсутствием окон воздух наполняло безжалостное зловоние, источаемое курительными трубками. Неровные стопки книг вырастали от пола к потолку подобно сталагмитам, придавая помещению сходство с пещерой, которую, впрочем, неуместным до нелепости образом украшали крылообразный клавесин и небольшой комнатный орган.

Пещеру украшало также и созванное здесь общество избранных. Ее владелец, звавшийся мистером Бриттоном, благодаря жилке предприимчивости заметно возвысил престиж своего скромного жилища тем, что устраивал у себя на тесном чердаке концерты с участием настоящих знаменитостей. Лучшие музыканты, наиболее зажиточные и знатные лондонские горожане — все охотно стремились вскарабкаться по узкой лестнице, с тем чтобы вволю насладиться музыкой. В тот вечер уникального импресарио посетил и граф Берлингтон, в тесном интимном кругу известный как Дик: это был хорошо одетый молодой человек приятной наружности, едва ли старше Тристано, в алонжевом парике. Выступив вперед, он обратился к Тристано по-итальянски, вежливо осведомился о синьорах Скарлатти и Вивальди (с тем и с другим Тристано виделся лишь однажды) и выразил сожаление по поводу недавней кончины маэстро Гаспаро Пьоцци. Тристано сердечно приветствовал (также на его родном наречии или на разновидности оного) сосед лорда Берлингтона — ирландский священник в черной сутане, с добрым лицом и сверкающими глазами, представленный как знаменитый философ Джордж Беркли из Тринити-колледжа в Дублине.

Другие явившиеся вослед гости особой общительностью не отличались и внешностью не блистали. Рядом с философом поместился крошечный человек, которому горбиться было вовсе незачем, однако казалось, что он делает это намеренно — возможно, из солидарности с прочими. Свое скрюченное туловище он изогнул в самой неудобной на вид позе, однако не менял положения до конца вечера. Чуть помедлив, он отвесил поклон — неловкий не то по причине застенчивости, не то из-за вызванной им боли в спине. Это, как оповестил лорд У***, был всеми почитаемый поэт Александр Поуп.

Бок о бок с мистером Поупом стоял еще более необычный человек, чье редкостное обличье затмевало уродливость мрачно настроенного поэта-карлика. Когда он, шагнув вперед, поклонился, Тристано едва не ахнул от испуга: столь диковинным показалось ему лицо, представшее в свете фонаря. Небывалый физиогномический набросок — поистине крайний предел безобразия! В самом деле, трудно было поверить, что эту ужасающую внешность могла произвести благодетельная Природа: тут, скорее всего, позабавился при свете факела какой-нибудь жестокий изготовитель масок. Лоб этого человека состоял из нескольких симметричных шишек; из-под неровных бугров свирепо выглядывали глаза — один был значительно больше другого и расположен гораздо выше. Под ними свисали объемистые рябые щеки, поверхность которых была так изрыта оспой, что на них без труда можно было играть в криббедж. Немалой длины темные волоски произрастали из этих ямок как бог на душу положит; наиболее заметные торчали из ноздрей, ошеломляя стороннего наблюдателя подозрением, что в носу выбрал себе место для жительства черный паук. Этот покрытый струпьями придаток отличался несоразмерной длиной и явно жаждал коснуться ничуть не уступавшего ему по величине подбородка в точке, где эти две громадные выпуклости — багровые и бесформенные — почти что сходились, едва не скрывая собой пару толстых губ.