Читаем без скачивания Домино - Росс Кинг

В обмен колонии получат — что же? Ну, конечно, рабов-негров. Испания обладала одной-единственной торговой концессией, которой усиленно добивалась: это асьенто — право ввозить невольников в Испанскую Америку по договоренности с частными лицами. Поскольку римский папа избавил народы своих доминионов от унизительного рабского статуса, колонии остро нуждались в притоке африканских невольников, не подлежавших такому освобождению. Согласно Утрехтскому миру, заключенному в 1713 году, наша держава получила привилегию вводить свои корабли в порты Буэнос-Айреса, Каракаса, Картахены, Панамы, Порто-Белло, Гаваны — всюду, где они требовались, и снабжать земли испанского монарха пятью тысячами негров ежегодно. За каждую голову платили по десять фунтов, четверть дохода поступала на цивильный лист королевы — на содержание двора, дворцов, на жизнь, на жалованье министров в Уайтхолле. Морским капитанам выплачивалось комиссионное вознаграждение, определенные суммы отчислялись испанскому королю — и, наконец, остаток шел на счета владельцев Компании. Одним из них являлся, между прочим, мистер Гендель, который в 1715 году инвестировал пятьсот фунтов и в обмен на свою щедрость получил приличные дивиденды.

Торговля продолжалась многие годы — во всяком случае, до недавнего времени. Однако надежды на большие прибыли не оправдались. Оборот был невелик, и целые партии груза приходилось сбывать в наших собственных колониях в Новом Свете с убытком, тогда как испанские должностные лица проявляли медлительность и даже враждебность по отношению к этой новой договоренности. На прочие торговые возможности был наложен запрет: невольники были единственной статьей импорта, никаким другим товарам пересекать границы не дозволялось.

И только с последующего десятилетия — начиная с 1720 года (именно этот период я и описываю) — Компания, пусть на короткое время, сделалась более выгодным предприятием. Деньги, собранные посредством подписки, и доходы от работорговли были направлены на другие спекулятивные начинания.

После того как билль о «Компании Южноморских пузырей» был утвержден парламентом (дело, согласно традиции, не обошлось без крупных взяток), а затем встретил высочайшее одобрение, акции Компании немедленно взмыли в цене на тысячу процентов. Ничего подобного раньше не наблюдалось: такой наплыв богатства трудно было даже вообразить. За одно утро сколачивались умопомрачительные состояния. Лакеи вскоре обзавелись старинными поместьями по берегам Темзы, лавочники вселились в новехонькие особняки на Хановер-Сквер. Повально все — от кухарок до священников и вдовствующих герцогинь — отдавали в залог последние ценности, расставаясь с фамильными сокровищами по бросовым ценам, лишь бы заполучить наличные деньги с тем, чтобы вложить их, если удастся, в Компанию Южных морей — или, на худой конец, в только что организованные предприятия, подписка на которые проводилась в кофейнях на Биржевой Аллее. Золотые и серебряные монеты — закономерный результат честного трудолюбия — обменивались на невесомый кредит, на мнимое благосостояние, взлетевшее ввысь на бумажных крыльях Дедала, на бесплотные посулы, на пустые тени. Да, именно тени: подобно собаке из басни, люди хватались за призрак богатства — за его иллюзию, отказываясь от реальной собственности.

Но сколь соблазнительна была эта иллюзия! Стоимость акций Компании в апреле составляла 375, в мае — 495, в июле — 870. Поговаривали, что тем летом каждый раз в восемь утра по городу с шуршанием проносился ветерок: все поспешно разворачивали газеты, желая узнать о котировке акций. Акции Королевской академии музыки росли в цене соответственно с акциями Королевской африканской компании, обязанной по контракту поставлять негритянских рабов торговцам Южных морей. Росла стоимость и всего остального. Например, земли. Участки близ Лондона вздорожали в сорок пять раз против прежней годовой ренты. На южной стороне Сент-Джеймского парка предполагалось разбить новую величественную площадь — площадь Южных морей. Беннет-стрит, Кок-ярд, узкая Сент-Джон-стрит подлежали сносу: требовалось место для возведения пышных особняков новоявленных богачей. В Сити на Треднидл-стрит должно было вырасти великолепное новое здание Компании Южных морей — недалеко от ее главного соперника, Английского банка. В западной части города — по берегам Темзы в Челси, Чизуике, Ричмонде — приступили к строительству вилл.

Вдруг — таково было первое впечатление Тристано от Лондона — весь город превратился в одну сплошную строительную площадку. Тем летом везде громоздились горы строительного камня, груды булыжника, штабеля шиферных плит, мешки с известью.

Отовсюду слышались стук молотков, скрежет мастерков, визжание пил. Старые дома разрушались до основания, на их месте возводились новые, напоминая собой ступни и икры рукотворных колоссов. Глыбы мрамора, пирамиды из красного кирпича и тяжелые кули с песком валялись по краям свежевырытых ям, будто спящие непробудным сном пьяницы. Вереницы подвод на улицах походили на кочующие стада. Над головой — лебедки, леса, всползающие вверх по стенам наполовину достроенных зданий, тысячи деревянных настилов. Рабочие на привязи, снующие вверх и вниз по веревочным лестницам. Громкий перестук молотков на кучерских дворах, а к востоку и к югу — на корабельных верфях. Все только и делали, что покупали, строили, продавали, подстрекаемые обманчивыми соблазнами и гибельной финансовой западней, безумной лихорадкой спекуляции, азартной одержимостью. Жадность, своекорыстие, тщеславие, стяжательство и расточительность, неудержимая тяга к роскоши, потворство порокам, распутство, всевозможные капризы, хвастовство, преступные страсти — вот куда устремились всеобщие помыслы. Люди метались от кофейни к кофейне в надежде вложить свои деньги в акции. Треднидл-стрит и Биржевая Аллея превратились в конторы, до отказа забитые клерками за бухгалтерскими столами. Река задыхалась от новоприбывших барж, улицы — от потока новехоньких экипажей, чудовищно громадные дома — от свежеизготовленной мебели и роскошных драпировок; все это не успевали сгружать с торговых суден и лихтеров, которые заполнили лондонский порт. И всюду в воздухе витала, казалось, подобно туману, мельчайшая белая пыль, оседавшая всюду тонким зернистым слоем, как будто феи рассеяли над городом волшебный порошок, ввергнув жителей в безумие.

Незадолго до прибытия Тристано это безумие, впрочем, пошло на убыль — или, вернее, потекло по другому руслу. Лорд У*** ожидал, что его новый певец будет представлен лондонскому обществу на нескольких вечерах, устроенных в лучших домах: солист споет под аккомпанемент клавесина после охоты или отстрела пернатой дичи в парке, после грандиозного пиршества, где подаются жареные на вертеле кабаны и морские черепахи с Ямайки, — или еще на какой-нибудь из подобных оказий. Однако под воздействием вездесущей субстанции, покрывавшей всякий оконный выступ, всякое колесо и поля всякой шляпы, Тристано провел свой первый день в Лондоне, немилосердно чихая, второй день — кашляя, а третий — в мучительно беспрерывной борьбе за глоток воздуха. Вероятно, предвидя упадок своего благосостояния, лорд У*** баржей спешно перевез несчастного певца из особняка на Сент-Джеймской площади на виллу в Ричмонде. Там Тристано мог бы мирно поправить здоровье, если бы в ту же неделю два портовых грузчика, перетаскивая тюки шерсти с торгового судна в доки Марселя, по горестному совпадению, тоже не раскашлялись и не расчихались, а в придачу не пожаловались на головокружение — и, наконец, без лишнего шума, не скончались на месте. Чума.

Как сообщалось, за две недели на юге Франции — в Марселе, Арле, Эксе — заразилось чумой и умерло тридцать тысяч человек. Бедствие стремительно распространялось на север, и потому на французских реках были выставлены кордоны. В Тулоне солдаты убили 178 человек за нарушение карантина. В северных портах торговым судам было воспрещено разгружаться; некоторые корабли, направлявшиеся в Голландию, сожгли в море; их судовые команды вынуждены были либо тоже гибнуть, либо выбираться на берег без гроша в кармане. В лондонских газетах связанные с карантином предписания и списки умерших во Франции публиковались по соседству с финансовыми отчетами. И на вилле в Ричмонде Тристано, по указанию обеспокоенной леди У***, был заточен на пять дней в отдельной комнате, то есть подвергнут карантину. Певчая птица, посаженная в клетку.

Да-да. Леди У***. О, если бы только Тристано можно было поместить в карантин для защиты от нее, от прекрасного — и опаснейшего — создания! Но простите: я слишком забегаю вперед.

Тристано скоро оправился, был освобожден из плена и возвращен в Лондон. К тому времени, спустя две недели, хотя на дворе был только август, город разительным образом изменился. Когда Тристано въехал в Лондон через Гайд-Парк-Корнер (в карете, запряженной шестеркой; лорд У*** находился тут же), к ним приблизился странный низкорослый субъект, на котором красовались одни только подштанники, туго затянутые вокруг пояса. Он просунул искаженное ужасом лицо внутрь кареты и пронзительно завопил, обдав Тристано жарким дыханием: