Читаем без скачивания Сиверсия - Наталья Троицкая

Глава 4. Хрустальная сиверсия

Первый луч солнца доверчиво заглянул в спальню.

– Доброе утро, родная.

Ладонью Хабаров коснулся ее щеки, погладил теплую кожу. Алина счастливо улыбнулась, потянулась к нему, обняла.

– Я люблю теб…

Он не дал ей закончить фразу. Слова утонули в опьяняющем поцелуе.

Порыв нежности. Жаркие ласки. Восторг страсти, уносящий двоих к зардевшимся рассветом небесам.

Им больше не нужно было жить только верой и надеждой. Настало время для всепобеждающей любви.

– Леш, ты прекратишь нянчиться со мною, как с маленьким? Давай еще сестрицу твою позовем. Вместе будете надо мною измываться! Кстати, вчера у нас в гостях ты мне показался куда более добрым и сострадательным.

Хабаров не любил больницы вообще. Его всегда охватывал панический страх перед этими учреждениями. После многочисленных процедур анализов и исследований на спецаппаратуре предложение Тасманова пройти томограф показалось ему явным перебором.

– Нормально со мною все. Ты слышишь меня, Леша?! Нор-маль-но! Из-за тебя меня сегодня Сомов к работе не допустил!

– Не ори. Здесь больница.

– Тасманов, ты упрям, как твоя сестра. Это Алина тебя попросила?

– Нет.

– Врешь!

– Нет.

– Я тебе восьмой раз объясняю, доктор: меня не били, ожоговых травм, обморожений у меня нет! Какого черта?! Да ответишь ты, наконец?!

Хабаров остановился посреди коридора и резко развернул за плечо Тасманова. Тот невозмутимо взял Хабарова за руку выше локтя и тоном, не допускающим возражений, сказал:

– Пойдем на томограф. Я хочу, чтобы Астахов на тебя посмотрел. Он очень хороший нефролог.

Еще лежа в медленно возвращавшейся в исходное положение капсуле томографа по напряженному лицу Тасаманова Хабаров понял: что-то не так.

– Сергей Юрьевич, взгляни, вот здесь и вот здесь, – говорил Тасманов Астахову, указывая на экран монитора.

Поймав обеспокоенный взгляд Хабарова, Тасманов отвернулся.

– Спина болит? – спросил Астахов.

– Нет. Вернее, под землей прихватило пару раз. А что, ваша «машинка» и радикулит показывает?

В только что открывшемся баре кроме них посетителей не было.

Поставив перед Хабаровым и Тасмановым заказанный коньяк, блюдечко с колечками лимона и две пепельницы, бармен негромко включил диск модного в этом сезоне певца и ушел протирать стоявшие на подносе бокалы.

– Ну, и зачем ты меня сюда притащил?

Хабаров бросил на барную стойку пачку сигарет, щелкнув зажигалкой, закурил.

– Давай выпьем, – предложил Тасманов и поднял свой бокал.

– Я за рулем.

– Саша… – медленно, подбирая слова, начал врач. – У тебя проблема.

Он крутил в суетливых руках бокал коньяка и смотрел, как бьется о стенки чайного цвета жидкость.

– Когда у тебя начала болеть спина?

– Не помню. Всякое было. Я на заре моей туманной юности каскадером был. Профессия предполагает травмы. Почему ты спрашиваешь?

– Я не о травмах. Я о приступообразных болях. Таких, что ни двинуться, ни дохнуть.

– Было пару раз. Давно. Потом, вроде бы, прошло.

– Ты обследовался?

– Я сидел! Не знаю, говорила тебе Алина или нет… – его начинал выводить из себя этот разговор. – В солнечном Магадане! Девять лет!

– Не ори! Саша, у тебя опухоль. Злокачественная. Не операбельная.

Тасманов поставил коньяк на столешницу, придвинулся к Хабарову, обнял его за плечи.

– Уже затронута вторая почка. Отсюда боли.

Рука Хабарова с зажатой в ней сигаретой замерла на полпути к пепельнице.

– Что?

– Это рак, Саша.

Хабаров судорожно сглотнул. На его лбу мелкими бисеринками выступили капельки пота.

– Что-то нехорошо мне…

Он рванул ворот пуловера.

– Выпей.

Тасманов подал ему коньяк, зажал рюмку в его непослушных пальцах.

– Выпей… – еще раз повторил он и подтолкнул руку Хабарова.

Хабаров вылил содержимое в рот, облокотился о столешницу, запустил пальцы в волосы. Тасманов не трогал его. Он виновато сидел рядом. Просто сидел, коснувшись плеча Хабарова своим плечом, и ждал.

– Леш, это совсем не лечится? – тоном человека, не надеющегося на положительный ответ, спросил Хабаров.

– В твоем случае – нет. Время упущено. Прости.

Хабаров обернулся к нему, грустно улыбнулся.

– Ах, доктор-доктор… Как ты меня…

Он усмехнулся, надолго замолчал.

Внешне Хабаров был абсолютно спокоен, разве что была легкая дрожь в руках, которую мог заметить только внимательный наблюдатель.

– Любезнейший! – наконец, крикнул он бармену.

– Слушаю вас! – мгновенно отозвался тот.

– Плесни-ка нам коньячку по стакану. И пожрать чего-нибудь… Леш, – Хабаров обернулся к Тасманову, – а что с нею будет?

– О себе ты думать не хочешь?

– Что тут думать… Как она это переживет? Как я ей скажу? – он склонил голову к сложенным на столешнице рукам. – Ума не приложу… Легче… – он запнулся.

– Даже думать забудь! Тяжкий грех это!

– Грехом больше, грехом меньше… Алине не говори. Я сам.

– Обещаю.

Бармен поставил перед ними коньяк, мясную нарезку, фрукты.

– Давай выпьем, – Хабаров поднял свой стакан. – Будь здоров, док!

Коньяк растекался приятным теплом по каждой жилочке, только мозги он не отключал. На них он сегодня не действовал совершенно.

– Леш, сколько мне осталось?

– Саша, я не Господь Бог.

– Прости. Вопрос звучит некорректно. Я спрошу по-другому. Сколько обычно остается у подобных больных. Я «больных» правильно употребил?

– Правильно. Только я не буду тебе отвечать. Это бывает по-разному.

Хабаров нервно рассмеялся.

– Тебе придется мне ответить. Поверь! Прямо в лоб! Без сантиментов.

Тасманов украдкой вытер глаза.

– Сколько?

Взгляд Хабарова был жестким. Тон вопроса не допускал возражений.

– Месяца два. Смотря, какое сердце. Бывает, живут дольше. Черт! Это преступление!

– Спасибо!

Хабаров посмотрел на часы.

– Прости, мне ехать пора. У меня встреча, которую ни пропустить, ни отменить я не имею права.

Из-за пробок на похороны Василия Найденова он опоздал. Когда Хабаров подъехал к кладбищу, процессия уже разъезжалась. Люди в погонах, люди в штатском садились в автобус и в припаркованные у ворот кладбища на расчищенной от снега площадке машины.

Шум моторов всполошил окрестных ворон. С пронзительными криками они кружили над головами. Это действовало на нервы.

По главной аллее он пошел вглубь кладбища.

– Хабаров! Подождите.

Он обернулся и увидел Гамова.

– Здравствуйте, генерал.

– Здравствуйте. Я думал, вы приедете раньше.

– Обстоятельства.

– Да. Да…

– У вас дело ко мне?

– Вы были другом Василия. Он вас очень ценил и…

Хабаров не дослушал.

– Какая теперь разница?

Он отвернулся и пошел по заснеженной главной аллее в конец кладбища. Он был совершенно один. Он шел медленно, сосредоточенно глядя куда-то вдаль, слушая шепот ветра в кронах берез и мерный скрип снега под ногами.

Свежую могилу Хабаров увидел издали. Увидел и сбавил шаг. Мерзлые комья рыжей глины, то маленькие, то большие, были свалены продолговатой горкой – рыжей кляксой на белом снегу. Горка была неуклюже прикрыта четырьмя венками и еловыми ветками. Между венков стояла серая металлическая табличка с написанными коряво черной краской номером и фамилией.

Хабаров достал телефон, набрал номер.

– Реваз? Хабаров. Приветствую тебя, дорогой! Я тут вспомнил, у тебя мастерская по изготовлению памятников есть. Заказ срочный. Черный гранит: памятник, гробница. Реваз, и чтобы установить. Здесь глина, так что песку придется подвезти. Я завтра заеду, привезу фотографию и текст, рассчитаюсь. Спасибо. Увидимся.

Он опустился на колени перед могилой.

«А у меня планида до девяносто одного дожить. Цыганка нагадала… Не дрейфь, командир, прорвемся! Никто, как Бог и маленькие боженятки…» – улыбающееся лицо друга стояло перед глазами.

– Что ж они тебя, подполковник Найденов, как бомжа-то…

Защипало глаза. Он поднял взгляд к небу.

Низкие серые облака, гонимые ветром, бесконечной вереницей все плыли и плыли за горизонт. Неспешно падал снег, укрывая белым саваном замерзшую без тепла землю. Крепчал мороз, отчего воздух делался легким и прозрачным. Вдалеке, через поле, черной стеной шумел лес, а справа пестрой лентой четырьмя потоками вливалось в город перегруженное шоссе. В городе бурлила жизнь: суета, дела, события… Люди не перестали любить и ненавидеть, страдать и мстить, маяться и окунаться в страсти, не перестали надеяться, не перестали предавать, искать легких путей, они не стали лучше или хуже. Все было, как всегда. Все и дальше пойдет заведенным порядком. День по-прежнему сменит ночь, за зимой обязательно придет весна, за молодостью наступят зрелость и старость. Оттого, что его не стало , ничего в этом мире не изменилось.

«Не изменилось? Неправда…» – подумал Хабаров.

Найденов был сложным. Иногда трогательно нелепым, иногда чересчур правильным, иногда непростительно жестким, даже жестоким, и всегда – непонятым .