Читаем без скачивания Феодальное общество - Марк Блок

Само собой разумеется, дело было совсем не в названиях и не в словах. Дело было в том, что определенного рода ущемления в правах, которые традиционно сопутствовали рабскому состоянию, были перенесены на «несвободных», по сути, совершенно новую социальную категорию, которая, однако, не ощущалась как новая. Ущемления были следующими: запрет вступать в монашеские ордена, отсутствие права свидетельствовать в суде против свободного человека (как привилегию такое право получали королевские сервы и сервы некоторых церквей), что безусловно характеризовало положение этих людей как униженных и презираемых. И, с другой стороны, для этих людей разрабатывались особые уложения, перечисляющие множество самых разных повинностей. Повинности, разнообразие которых зависело от специфики местных обычаев, имели вместе с тем и нечто общее, все они совпадали в главном, потому что у общества, в котором они сформировались, несмотря на бросающуюся в глаза дробность, был единый фундамент. Главным побором был поголовный. Затем большой выкуп за возможность заключить брак с представителем другого сословия, так как в принципе этим людям было запрещено вступать в брак со свободными и сервами, принадлежащими другому сеньору. И наконец, нечто вроде налога на наследство. В Пикардии и Фламандии побор на наследство носил регулярный характер: при каждых похоронах сеньор брал или небольшую сумму денег, или, что бывало гораздо чаще, забирал лучшее из движимого имущества, например, лучшую корову. В других местах сеньоры считались с тем, что собственность была общесемейной: если у покойного были сыновья (иногда братья), которые жили вместе с ним «вокруг одного очага», то сеньор не получал ничего. Если же подобного не было, то все имущество отходило сеньору.

По существу дела, какими бы тяжелыми ни были эти поборы и ущемления, по самой своей сути они противоречили состоянию раба, потому что предполагали наличие в руках должника настоящего наследственного владения. В качестве держателя серв имел равные со всеми остальными обязанности и права: владение его было надежно обеспечено, обязанности определены и он был вправе распоряжаться своими доходами. Положение его не похоже и на положение колона, который был прикреплен к своему участку земли. Хотя, безусловно, сеньоры старались удержать своих крестьян. Что значила земля без человека? Но помешать перемещениям в те времена было трудно: с одной стороны, из-за дробности власти все принудительные меры становились неэффективными, с другой, было много незаселенных земель, поэтому угроза лишить беглого надела никого не пугала — беглец был уверен, что непременно найдет себе новое пристанище. Сеньоры боролись с побегами как таковыми, кто именно будет бежать, их не интересовало. Вот два сеньора договариваются не принимать друг от друга беглых, ни слова не сказано о том, будут ли свободными или сервами те, чьему передвижению они хотят таким образом помешать.

Социальное положение человека и тип земельной собственности никак не были соотнесены между собой. Ничего не мешало тому, чтобы во владении серва оказался аллод, высшая форма земельной собственности. Примеры владений подобного рода встречаются вплоть до XIII века, при этом серв не вносил за свою землю чинша, но не мог продать своего аллода без разрешения сеньора, которому принадлежал, что, по существу, сводило на нет независимое владение. Гораздо чаще встречался другой случай: серв, являясь держателем земли, держал ее не от того сеньора, с которым был связан. Иными словами, он принадлежал одному господину, а жил на земле другого. Но когда в эпоху феодализма страшились путаницы владений? «Я отдаю «Святому Петру» в Клюни этот участок со всей принадлежностью, — читай: со всеми правами владения землей, — кроме виллана, который его обрабатывает, его жены, сыновей и дочерей, поскольку они мне не принадлежат», — гласит бургундский акт конца IX века{198}. Подобная двойственность была органически присуща положению некоторых покровительствуемых. Частые перемещения населения, характерные для того времени, делали это положение не исключительным. Разумеется, время от времени возникали деликатные проблемы раздела, и какой-нибудь из многих хозяев — либо земли, либо слуги — терял свои права. Но что знаменательно, — все единодушно признавали первенство отношений человека и человека. Так, например, если раб совершал преступление, за которое карали «кровью», то судить его должен был не кто иной, как только господин «его тела», вне зависимости от того, имел ли тот право быть судьей, и невзирая на то, на какой территории жил подсудимый. Подводя итоги, скажем, что не связь с землей определяла положение серва, его клеймом была излишне тесная связь с другим человеческим существом, и, где бы он ни оказался, он не мог разорвать этой связи, приковавшей его к прошлому.

И раз сервы средневековья в большинстве своем не были потомками римских рабов, их положение и условия существования не были смягченным вариантом старинного рабства или античного колоната. При помощи старых слов и позаимствованных в разных слоях прошлого характеристик социум заявлял о своих нуждах и представлениях, сформировав совершенно новый социальный институт. Удел сервов безусловно был очень тяжелым. За бесстрастными строками документов встает порой жестокая и трагическая действительность. Генеалогия семьи серва, восстановленная в Анжу в XI веке, в силу необходимостей судебного процесса завершается словами: «Нив был зарезан Виалом, своим господином». Часто вопреки обычаю, господин настаивал на самовластном произволе: «он мой от подошв до макушки», так говорил об одном из своих сервов аббат из Везеле. Но многие из «принадлежащих душой и телом» всяческими уловками, а то и бегством стремились избавиться от своего ярма. Думется, что не все лживо в описании сервов своего аббатства монахом из Арраса: они-де всячески открещиваются от своей зависимости в мирные времена, но кричат о ней, как только возникает реальная опасность, и они нуждаются в защите{199}. Покровительство и притеснение — между этими двумя полюсами колеблется любое племя зависимых. И они же являются краеугольными камнями того порядка, который порождает рабство.

Но не все крестьяне оказались в рабстве, даже если их земли попали в зависимость, или так в ней и пребывали. Документы, которые сопутствуют, сменяя друг друга, всей эпохе феодализма, упоминают наряду с сервами и тех, кто недвусмысленно обозначен как «свободный».

Не будем представлять их себе крестьянами-арендаторами, которые связаны с главным владетелем земли деловыми отношениями должников и кредитора. Мы изучаем социум, где все связи высших и низших были проникнуты в первую очередь чисто человеческими отношениями, поэтому главной обязанностью свободных крестьян было не столько исполнение повинностей, выплата оброка и работы по дому или в поле, сколько помощь и послушание. В свою очередь, они рассчитывали на его покровительство. Солидарность, которая таким образом устанавливалась, была настолько крепка, что сеньор был вправе рассчитывать на компенсацию, если кто-нибудь из его «свободных» слуг получал рану, точно так же, как в случае кровной мести ему вполне могли мстить слуги обиженного без различия статуса, и это считалось вполне законным. Значимость этой солидарности подтверждает и то, что ее ставили выше тех обязательств, которые, казалось бы, должны были быть самыми главными. Трудно увидеть рабов в обитателях городка, которым владели как общей собственностью Людовик VI и сир де Монфор, раз их обязывали специальным указом в случае войны между их двумя сеньорами соблюдать нейтралитет, причем одним из этих сеньоров был сам король{200}. Но как бы ни была тесна эта связь, она таила в себе всевозможные неожиданности. Однако вернемся к терминологии: «виллан» означает обитатель сеньории, которая по-латински именовалась виллой; «хозяин» (hôte), «житель» (manant), «легвстал» (couchant et levant) — во всех этих наименованиях содержится идея обитания и их относили ко всем держателям без исключения, в том числе и к сервам. И точно так же именовались и «свободные» держатели, потому что они и были в подлинном смысле жителями. А если свободный продавал, отдавал или оставлял землю, чтобы отправиться куда-то? Попрощавшись с землей, он прощался и с господином, с которым отныне его ничего не связывало. Именно поэтому виллан, хозяин, житель — правда, после некоторого периода раздумий и неуверенности — считался все-таки свободным и в конечном счете был избавлен от ограничений в отношении брака и налога на наследство, которые для «слуг плотью и кровью» служили дополнительным подтверждением той суровой зависимости, в которой находился как «хозяин», так и его семья.

Как много для изучения проблемы свободных и несвободных крестьян могла бы нам дать карта! Но, к сожалению, набросок ее получится очень приблизительным. Мы знаем, например, по какой причине Нормандия, преображенная скандинавскими нашествиями, представляла бы на этой воображаемой карте белое пятно в силу отсутствия там рабства. Попадались бы на ней и другие белые пятна, которые куда труднее было бы объяснить: например, Форез. Остальная страна была бы достаточно густо заселена рабами, но рядом с ними, словно засеянные поля — то большие, а то не очень, соседствовали бы свободные вилланы. Иногда свободные и сервы жили бы рядом, друг напротив друга, под рукой одного сеньора, а иногда свободные жили бы обособленно целой отдельно стоящей деревней. Даже если бы у нас было гораздо больше сведений, и мы могли бы определять причины, по которой одна семья приняла наследственное рабское состояние, а другая, наоборот, удержалась в свободном состоянии, многое все равно осталось бы для нас загадкой. Иногда к решению подталкивал акт насилия, который трудно заметить и вычленить, иногда простая случайность. Но может быть, поучительнее всего именно эта пестрота различных человеческих состояний. В идеальном феодальном обществе вся земля должна была бы представлять собой феоды или держания вилланов, а значит, каждый человек должен был бы быть или вассалом или рабом. Но факты еще и еще раз нам напоминают, что общество вовсе не геометрическая фигура.