Читаем без скачивания День гнева (сборник) - Александр Бачило

— В том-то и дело, что не могли. Знаешь, человек, который проиграл свои деньги, мог заметить кое-что…

— Что же он такое мог заметить?

Билл усмехнулся, видно, что-то вспомнив.

— Он мог заметить, что у меня было пятьдесят два различных имени! Они набирали каждый раз один и тот же номер — телефона общественного пользования, который есть в некоторых сигарных лавках — но один раз мой партнер просил их позвать мистера Пармли, другой раз — Хендерсона, третий раз — Бэнкрофта, а иногда — мистера Конроя или Хэнфорда. Разумеется я всегда был рядом с этим телефоном. Тони наморщил лоб.

— Так в чем же главная идея?

— Ты еще не понял? — расхохотался Билл. — Каждое имя соответствовало своей карте. “Пармли” было валетом пик — у моего партнера были свои понятия о юморе. “Хендерсон” соответствовал даме червей, “Хэн-форд” — даме пик. Нет ничего проще: первая буква указывала на тип карты, первая гласная — на масть. Мы просто запомнили этот код — и все.

— Ну и ну! — присвистнул Тони.

В одной и той же компании это могло сработать только один раз, — признался Билл. — Это был единственный недостаток нашей системы. Но в достаточно большом городе мы собирали неплохие урожаи.

Он повернулся к своему другу, который, разинув рот, озадаченно смотрел на него.

— Тони, — сказал Билл, — всякий раз, когда ты узнаешь, что где-то проводится сеанс телепатии, более интересный, чем тот, о котором я тебе сейчас рассказал, сразу сообщи мне — я хочу пойти и посмотреть…

— Обязательно, — ответил Тони. Он был настолько подавлен, что безропотно дал Биллу выспаться, который так устал от разговоров, что не просыпался всю оставшуюся дорогу.

2

Когда человек принадлежит к одному клубу, он нередко становится членом и второго. Но когда он принадлежит к двум, вступление в третий почти так же неизбежно, как смерть и налоги. Тони был членом “Виндзора” и “Гималаев” — он вступил в первый, потому что там можно было чем-то заниматься, а во второй — в знак протеста против угнетающей респектабельности первого.

“Виндзор” был богатым, чопорным и гордым своей исключительностью. “Гималаи” был богатым, не чопорным и исключительным в противоположном смысле. Разделив свое время между обоими клубами, Тони решил, что не будет ни слишком уважаемым, ни слишком бесславным, ни скучным партнером и ни спортсменом, и неторопливо шагал по золотой середине, чувствуя себя глубоко правым во всем. Веселая и шумная попойка в “Гималаях” искупалась очень положительным и степенным поведением в “Виндзоре”. А после недолгого пребывания в высоко моральной атмосфере этой второй организации приход Тони в первую переводил его опять в менее возвышенную плоскость, к которой он тоже чувствовал свою близость. Принадлежность только к “Виндзору” оставила бы на Тони печать сноба. Принадлежность к одним “Гималаям” навесила бы на него ярлык прожигателя жизни. Участие в обоих давало ему гораздо более привлекательную репутацию человека широкого кругозора, истинного демократа, чувствующего себя в любом обществе, как дома.

Но для полного счастья все-таки нужен был еще третий клуб, и в конце концов несколько членов обоих клубов, принимая в расчет частые каникулы — неизбежный атрибут праздной жизни, основали еще одну почетную организацию под названием “Ассоциации Риггс Айленд”.

Правда, злые языки говорили, что “Ассоциация” была создана только потому, что Хантли Торнтон, который был владельцем Риггс Айленд — заросшего кустарником песчаного островка у побережья Южной Каролины — очень хотел продать его и, взявшись за дело по-настоящему, расписал его прелести в ярких красках всем друзьям. Это, однако, были только слухи, не имевшие под собой оснований. И совершенно естественно, что Хантли Торнтон стал первым энтузиастом, давшим жизнь “Ассоциации Риггс Айленд”, и что его друзья, нимало не стесненные в средствах и в восторге от мыслей об островковом рае, куда всегда можно сбежать от тягот жизни, дружно поддержали его.

Для них не имело значения, что вся собственность Торнтона состояла лишь из нескольких акров бесплодной земли, десятка чахлых соеен и неисчислимого множества комаров. Ландшафтные эскизы, выполненные под личным руководством владельца территории, включали в себя поле для гольфа, полдюжины теннисных кортов, каменное строение для клуба и роскошный пляж, без какого-либо упоминания об уже существующих постройках. Друзья Торнтона смотрели во все глаза на акварели в красивых рамках, восхищались деталями, хвалили генеральный план и лезли в карманы за суммами, которые должны были превратить эти мечты в действительность. Так первоначальные подписчики щедро и благородно делали взнос за взносом, пока Чэт Молтон вдруг не сказал: “Раз мы затратили целое состояние на здание клуба, нам нечего скупиться на расходы по волнорезу. Если мы, черт побери, об этом не позаботимся, наш клуб в один прекрасный день будет смыт в Атлантический океан!” Правда, волнорез оказался лишь одной из обязательных дорогостоящих конструкций, о которых архитектор Хантли Торнтона не счел нужным сообщать, поскольку в проекте забыли и многое другое.

Когда было закончено здание клуба, появились гладкие, как зеркало, теннисные корты и поле для гольфа, друзья Торнтона поехали туда большой компанией. Они обошли весь остров, восхитились качеством построек и пришли к выводу, что это именно то, что им нужно. Тони Клэгхорн с глубокомысленным видом обошел все корты, выразил сомнение в прочности покрытия, и больше к ним не подходил. Чэт Молтон бросил, одобрительный взгляд на разметку площадок для гольфа, высказал Мнение, что отметка на первой ямке должна равняться четырем, а не пяти, и тоже ни разу не сыграл. Стив Форрестер зашел в биллиардную, бросил томный взгляд на ряд тускло мерцающих киев, но даже не снял плаща, чтобы разыграть пару карамболей. По молчаливому соглашению все посетители более старшего возраста — которым было уже за тридцать — сразу же отказались от всех спортивных развлечений в пользу более молодых.

Наконец, все участники поездки собрались на пляже с чистым, как утренний снег, песком, недалеко от уже известного нам волнореза. Чэт Молтон первый надел плавки, картинно попробовал пальцем ноги воду н заявил во всеуслышание, что Атлантический океан в том месте, где он огибает Риггс Айленд, вызывает у него одобрение. Вода была не слишком теплой и не слишком холодной, а течение — вполне умеренным — все это он открыл, зайдя поглубже. Волны были как раз такими, чтобы заставить Чэта, которому было тридцать четыре года, почувствовать себя, как он потом выразился — на двадцать лет моложе.

Но именно Стив Форрестер открыл, что этот пляж, плавно спускающийся к воде, удобный и теплый, идеально приспособлен для карточных игр и других столь же напряженных видов отдыха. “Вы только представьте себе, юноши! — воскликнул он. — Я вернусь домой загорелый, как бронзовая статуя, и когда меня спросят, где я загорел, я небрежно брошу: просто я слегка подрумянился, пока играл в покер”.

Эта тирада показалась самому Стиву вершиной юмора. И действительно: проснувшись утром, сразу же одевать плавки; после завтрака двинуться на пляж; оставаться там целый день, взяв немного еды — пакетик хрустящей картошки и побольше холодного питья — и с утра до вечера резаться в карты — что может быть прекраснее! Все с восторгом восприняли эту идею, сказав только, что надо запастись лосьонами, а то в первые дни можно обгореть. Так потом и получилось. Но уже через неделю все участники пляжных игр закалились, и почти всегда несколько молодых людей, сверкая морским загаром, сидели на пляже, слушая плеск волн и глубокомысленно рассуждая о том, поднимать еще ставки или уже открывать карты.

Теннисные корты пустовали, как и поле для гольфа. И только пляж был захвачен так прочно, что уже нельзя было пройти, не наступив на картофельный огрызок. “Ну так что же вам шепчут дикие волны? — спрашивал Чэт Молтон. — Хлюп-хлюп? Ничего подобного. Они шепчут: бери еще карту!”.

В играх, как и во всем остальном, ведется борьба за существование и за выживание наиболее достойных. В лагере “Риггс Айленд” пляжный покер, как его сразу назвали, быстро вытеснил все остальное. Теперь играли все — за исключением Хантли Торнтона, который единственный предпочел участию в играх простое их созерцание. Облаченный в ослепительно белый костюм из шерстяной фланели и элегантную панамку, с сигареткой в шестидюймовом мундштуке, блистая целый день очаровательной улыбкой, Торнтон ходил от группы к группе, поздравляя победителей, сочувствуя проигравшим, и рано или поздно оказывался там, где игра шла по-крупному.

Сколько его ни просили присоединиться к играющим, он всякий раз отказывался.

— Может быть, это и смешно, — признавался он с улыбкой, — но я в своей жизни еще ни разу не играл в покер.