Читаем без скачивания Кристальный грот - Мэри Стюарт

Сам Кадаль, наверное, услыхал, как я поднимаюсь верхом по долине, ибо, едва я успел спешиться, он бегом спустился по тропе у скалы, принял уздечку из моих рук и, поднеся мои ладони к губам, поцеловал.

— Послушай, что случилось? — удивленно спросил я. Ему нечего было бояться за мою безопасность: я регулярно присылал о себе успокоительные известия. — Разве до тебя не дошла весть о моем приезде?

— Да, я получил ее. Но с тех пор прошло много времени. Ты хорошо выглядишь.

— И ты неплохо. Здесь все в порядке?

— Да, сам все увидишь. Если уж приходится жить в месте вроде этого, то есть немало способов неплохо в нем устроиться. А теперь пойдем наверх, ужин готов.

Он пригнулся, расстегивая у коня подпругу и предоставив мне одному подниматься к пещере.

Чтобы сделать все, что он сделал, времени у Кадаля было немало, но при всем том я был потрясен, это казалось маленьким чудом. Все стало по-прежнему на залитой солнцем зеленеющей лужайке.

Между зеленых завитков молодого папоротника сквозь траву проглядывали звездочки маргариток и анютиных глазок, спешили скрыться с глаз, юркнув в усыпанный цветами терновник, молодые кролики. Струилась кристально чистая вода, и в кристальной ее прозрачности на дне источника видны были серебрящиеся камешки. Над источником, в своей нише из папоротника, стояла резная фигурка божества; должно быть, Кадаль нашел ее, когда очищал источник от засорявшего хлама. Он нашел даже чашечку из рога. Она стояла там же, где всегда. Я отпил из нее, плеснул несколько капель богу и вошел в пещеру.

Прибыли мои книги из Малой Британии; вплотную к стене пещеры был приткнут огромный сундук, как раз там, где находился раньше ящик Галапаса. Там, где был его стол, стоял теперь другой, я признал его, это был стол из дворца моего деда. Бронзовое зеркало снова висело на своем месте. В пещере было чисто, сухо и приятно пахло. Кадаль сложил из камней очаг, в нем лежали теперь дрова — оставалось только зажечь огонь. Я почти ожидал увидеть у очага сидящего Галапаса, а на выступе у входа — сокола, устроившегося там в ночь, когда маленький мальчик со слезами на глазах покинул эту пещеру. Над скальным выступом в глубине, среди густых теней выделялась одна, особенно плотная, скрывавшая кристальный грот.

Ночью, когда огонь угас, я лег на подстилку из папоротника, завернувшись в одеяла и, слушая шелест листьев у входа в пещеру и чуть более далекое журчание ручья — единственные звуки, оставшиеся в этом мире, — закрыл глаза и заснул, как не спал с далекой поры моего детства.

8

Подобно тому, как лишенный на время вина пьяница считает, что излечился от своих вожделений, я полагал, будто излечился от своего стремления к тишине и одиночеству. Но уже в первый раз проснувшись в пещере Брин Мирддина, я осознал, что место это было для меня не убежищем, но жилищем. Апрель, наконец, сменился маем, на холмах перекликались кукушки, среди молодых папоротников расцвели колокольчики, вечерами доносилось блеяние ягнят, а я ни разу не подошел к городу ближе вершины холма в двух милях к северу, там я собирал листья и побеги салата. Кадаль ежедневно отправлялся вниз за припасами и последними новостями, да дважды вверх по долине поднимались гонцы, один со свитком зарисовок от Треморина, другой — с новостями из Винчестера и деньгами от моего отца — письма он не привез, но подтвердил, что Пасцентий в самом деле собирает войска в Германии, и война непременно начнется еще до конца лета.

В остальное время я читал, гулял по холмам, собирал растения и готовил лекарства. Сочинял и музыку, и песни пел — некоторые заставляли Кадаля поглядывать на меня искоса и качать головой. Какие-то из них по-прежнему поют, но большую часть лучше забыть. Одной из последних была вот эта, я спел ее, когда май обрушился на город во всей силе своего безудержного цветения и среди кустов зажглись синие огоньки колокольчиков.

Кругом серо и голо, обглоданным костям подобны                                                          стоят деревья;Наряд их летний сорван с них, блескСиних вод, травы краса и ивы косы —И даже птичий свист — украдены.Похитила их девушка, она гибка, как ива,Беспечна, словно пташка по весне,И голос ее звонок.Она танцует над поникшим тростникомИ след ее сияет во траве увядшей.Я дар готов принесть принцессе девНо есть ли здесь, в пустой долине, нечтоДостойное ее вниманья?Свист ветра в камыше, дождя алмазыПушистый мох, одевший камень…Что мне осталось для нее? Лишь мох на камне.И отвернувшись сонно от меня, она смыкает веки.

На следующий день я шел по заросшей лесом долине в миле от дома, пытаясь отыскать дикую мяту и горько-сладкий паслен, когда, словно в ответ на мой зов, навстречу мне вышла она. Девушка поднималась по тропе среди колокольчиков и папоротников. Возможно, что это я призвал ее. Стрела остается стрелой, кто бы из богов ни направил ее.

Я замер у группы берез, глядя на нее так, будто она могла раствориться в воздухе, будто она на самом деле соткана из сна и желания, осиянный солнцем призрак. Я не мог шевельнуться, хотя все тело и душа мои рвались навстречу ей. Она заметила меня, на лице ее промелькнула смешинка, и она легкой походкой направилась ко мне. В игре пляшущего света и колеблющихся теней она по-прежнему казалась нематериальной, шаг ее будто и не тревожил травы, но она приблизилась, и я убедился, что это не видение, но та Кэри, которую я помнил, в коричневом платье из домотканой материи и пахнущая жимолостью. Но теперь на ней не было капюшона, волосы свободно ниспадали на плечи и на ногах ничего. Лучи солнца проглядывали сквозь шелестящие на ветру листья и играли в ее волосах отблесками света на воде. В руках она держала букетик колокольчиков.

— Милорд!

Слабый ее голос звучал приветливо. Я стоял неподвижно, с достоинством, окутывавшим меня подобно плащу, но все мое тело трепетало, как конь, который чувствует одновременно узду и шпоры. Подумалось, не намерена ли она поцеловать мне руку и на этот раз, а если так, то что мне делать.

— Кэри! Что ты здесь делаешь?

— Собираю колокольчики. — Взгляд ее был так невинен, что это совершенно обезоружило меня. Она подняла букет и со смехом посмотрела на меня поверх него. Одному богу ведомо, что могла увидеть она в моем лице. Нет, она совсем не собиралась целовать мне руку. — Разве ты не знаешь, что я ушла из обители Святого Петра?

— Да, мне сказали. Я подумал, что ты, должно быть, ушла в какой-то другой монастырь.

— О, только не это. Я ненавижу монастыри. Там как в клетке. Некоторым нравится, они чувствуют себя там в безопасности, но это не по мне. Я не создана для такой жизни.

— Однажды и со мной собирались проделать нечто подобное, — заметил я.

— Ты тоже убежал?

— Да. Но я убежал еще до того, как меня заперли. А где ты живешь теперь, Кэри?

Она, казалось, не расслышала вопроса.

— Ты тоже не предназначен для этого? Я хочу сказать, не хочешь быть скованным?

— По крайней мере, не такими цепями.

Она удивилась такому ответу, но я и сам толком не знал, что хочу сказать, поэтому придержал язык и лишь смотрел на нее без всякого выражения, всем существом своим наслаждаясь счастьем этого момента.

— Мне было жалко твою матушку, — сказала она.

— Спасибо, Кэри.

— Она умерла вскоре после твоего отъезда. Наверное, тебе все уже подробно рассказали?

— Да. Я побывал в монастыре, как только возвратился в Маридунум.

Она чуть помолчала, глядя вниз. Провела босой ногой по траве скромным танцующим движением, от которого зазвенели золоченые бубенчики на ее поясе.

— Я знала, что ты вернулся. Все об этом говорят.

— Правда?

Она кивнула.

— Мне в городе сказали, что ты не только великий маг, но еще и принц…

Говоря это, она подняла взгляд, и в упавшем голосе ее прозвучало сомнение. Я был одет в самые старые из своих одежд, на тунике виднелись оставленные травой пятна, которые даже Кадаль не смог отстирать, накидка была вся в репейнике и порвана колючками ежевики. Мои сандалии были сделаны из холста — такие носят рабы; в кожаных по длинной сырой траве не очень-то походишь. Даже по сравнению с тем просто одетым молодым человеком, которого она видела раньше, я выглядел, должно быть, просто бродягой. И она спросила с наивной прямотой:

— А теперь, после смерти матери, ты по-прежнему принц?

— Да. Мой отец — Верховный король.

Губы ее приоткрылись.