Читаем без скачивания Одиночное плавание - Николай Черкашин

Если в крови Василики жила не только жрица огня, но кое-что перепало и от бродячих факиров-заклинателей, то тем лишь и можно объяснить наш благополучный проход Змеиного Солярия. Мы прошли его так поспешно, что я ни разу не успел ужаснуться высоте, ниспадающей за обрывом карниза.

Тропа вилась по каменной стене и продолжала сужаться. Когда она достигла ширины газетной страницы, я вдруг сообразил, что пути обратно нам уже нет - кони просто не смогут развернуться. Я хотел поделиться столь неприятным открытием с Василикой, но понял, что она сама обо всем догадалась, потому-то мы и идем вперед и вверх безостановочно. Высота росла, и очень скоро я почувствовал себя так, будто стою на балконе десятиэтажного дома и балкон этот без перил. Я с детства боюсь неогороженной высоты и сейчас, сделав несколько шагов, ощутил в коленях знакомую дрожь с томительно сосущей отдачей под ложечку. Боязнь высоты - сладостный страх, ибо где-то в глубинах сознания живет предчувствие: смертельный удар твой будет предварен упоительнейшими секундами полета, пусть отвесного, пусть недолгого, но всё-таки полета, гибельное блаженство которого суждено узнать лишь парашютистам с нераскрывшимися куполами.

Чтобы избавиться от страха я стал смотреть только на тропу. Перекрученная, как тесьма, она отвлекала от жутковатого соблазна глядеть вниз: каждый шаг приходилось обдумывать, словно шахматный ход. И все же боковым зрением я видел, что мы поднялись примерно на уровень стрелы башенного крана. Я представил, что мы и в самом деле стоим с Граем на ажурном пролете где-нибудь в Черёмушках, и на минуту сделалось смешно.

«Ну хорошо,- усердно обманывал я себя,- а если бы эта тропа пролегала на поляне?! Я бы прошел по ней не покачнувшись, даже не заметив, что иду по идеальной прямой. Мне бы хватило ширины стопы. В конце концов, там, внизу, ничто не соразмерно привычным вещам, ничто не выдаёт высоту. Почему бы мне не представить тогда, что в ста метрах подо мной течёт не горная речка, а ручеёк, такой же узенький, каким он видится мне сейчас? А все валуны и каменья внизу - всего-навсего галька. Да-да, я иду вдоль ручья и вижу его с высоты своего роста. Только и всего».

И я пошел почти безбоязненно. Во всяком случае, высота не манила и не притягивала к себе.

Поодаль от тропы и чуть внизу пролетели две птицы, и я увидел их серые в крапинку спины. Я видел спины летящих птиц! Я стоял так высоко, что видел птиц сверху, и парящие птицы были ближе, чем земля.

Высота - близкая, зовущая, пьянящая - ощутилась так остро, что в глазах закачалось ущелье, а каменная стена сама собой стала отдаляться от правого плеча. Плеча, которое так жаждало втиснуться в нее, но не могло почему-то приблизиться к спасительной тверди ни на йоту. Закричи я в ту секунду от ужаса, и уж точно бы свалился вниз. Но спазм перехватил горло. Я промолчал. Удержался.

Василика же бодро шагала по карнизу, едва видная из-за крупа Гнедко. Конь покорно шел следом, но копыта он ставил по самому краю тропы. Держаться ближе к стене ему мешал правый вьюк - в самый раз было перерезать перекидные ремни, и черт с ними, с этими спальниками! Но нож остался в левой суме, а та давно уже свисала над пропастью.

Грай, как и все животные, избегает встречаться глазами с человеком, но сейчас он явно ловит мой взгляд, а поймав, заставляет меня отвернуться. «Куда завел, хозяин?» - не мигая, спрашивал конь.

Тропа-ловушка начиналась от Змеиного Солярия. Ступив на нее с конём, не свернешь назад- лошадь пятиться не умеет, а обойти её ты не сможешь. Похоже, что Василика и сама не знает, куда выходит эта тропа. Да и выходит ли она вообще куда-нибудь? Может быть, дальше, вон за тем поворотом, она обрушена камнепадом или завалена осыпью? Я не хотел думать, что будет, если так оно и случится. Но картина рисовалась сама собой: две лошади медленно и плавно, словно в рапидной киносъемке, кувыркаясь, летят вниз. Летят вдоль отвесных каменных столбов-кристаллов, из которых сплошь составлена наша стена, летят, оглашая ущелье истошным ржанием…

Чтобы освободить дорогу назад, придётся, выбрав самый неожиданный для коня момент, с силой рвануть за повод к пропасти…

Грай шел за мной, приглядываясь, куда и как я ставлю ступни. Правый вьюк истёрся о стенку до дыр. Перед каждым новым перекосом карниза я оборачивался и спрашивал коня глазами: «Пройдешь?» - «Пройду»,-отвечал тот и осторожно обнюхивал накрененные к обрыву плиты.

К полудню случилось самое страшное - мы стали. Путь преградила плита, вылезшая из стены до середины и без того узкого карниза. Ни вперед, ни назад. Я стою на каменном припае шириной чуть больше книги. В метре от меня сечет воздух хвост Гнедко, сзади подпирает лбом Грай. Эх, вертолёт бы сюда, вертолёт…

Но винтокрылая машина могла бы зависнуть лишь в стороне, в нескольких метрах от тропы, и то если бы за её штурвалом сидел очень рисковый летчик.

И вдруг я явственно вижу качающийся в стороне трап. Чтобы вцепиться в него, нужно решиться на хороший цирковой прыжок. Ноги мои напряглись, стена отвалилась от спины и огромное полетное пространство - от далекой низины до перистых стратосферных облаков - стало медленно надвигаться, вбирать, втягивать меня в себя.

Что это? Горная болезнь? Головокружение? Галлюцинация? Я раскидываю руки, хватаюсь за выступы стенки, закрываю глаза. Ноги ослабли, а в коленях опять задрожали невесть как там оказавшиеся пружины. Приподнимаю веки - трап исчез, зато неподалеку кружит огромная птица - не то гриф, не то орлан. «На перевале его укусил орёл», - вспомнились строчки из «Двенадцати стульев» и отец Фёдор, вскарабкавшийся на неприступный утёс. Все это кажется сейчас ужасно смешным, и я хохочу так, что Гнедко удивлённо оглядывается, а Василика кричит мне: «Ты что, тронулся?!» Смеяться в эдаком положении не менее безрассудно, чем видеть «небесные лестницы».

У Новикова-Прибоя есть эпизод: подводники в отсеке затонувшей «Мурены» слушают из граммофонной трубы «Блоху». Шаляпинское «бло-ха-ха-ха!» ввергло их в гомерический хохот. Они хохотали почти до удушья.

- Тяк-тяп-тяк!- Это не водолазы стучатся в корпус затонувшей субмарины. Это цыганка рубит топориком злополучную скалу.

Скорее всего то, что она делает, - сизифов труд. Сколько их там ещё впереди, таких выступов?

Я нахожу в кармане кусок хлеба. Грай ест его с ладони медленно, по частям, как кошка. Крохи он подгребает нижней губой. Она у него вроде квадратной коробочки из чёрной губчатой резины.

Василика рубит скалу. Я вижу, как сыплется вниз каменное крошево; иногда ей удаётся отбить увесистый кусок, но звук, с каким он прыгает по дну ущелья, до нас не доносится…

Пройти к Василике мешает Гнедко - его не обойдешь. Пролезть под брюхом? А если испугается, шарахнется? Тогда наверняка сорвется сам да и меня спихнет. Даже к самому смирному коню нельзя подходить сзади - может сработать оборонительный рефлекс, и он взбрыкнет. Затаив дыхание, я оглаживаю Гнедка, ласково похлопываю по бедру, улучив момент, на четвереньках, извернувшись боком, проскальзываю у него между задних ног, а затем точно так же - между передних. Жеребец недовольно вскидывается, переступает с ноги на ногу, но я уже рядом с Василикой.