Читаем без скачивания Фурии Кальдерона - Джим Батчер

Дорога тоже встал.

— Неужели вождь Драга-га нарушит мир хорто?

Клыкастый марат злобно переводил взгляд с Тави на Дорогу и обратно. Когда он заговорил, голос его тоже напоминал рык — басовитый, хриплый, едва разборчивый. Если бы волк умел говорить, подумал Тави, это звучало бы именно так.

— Вождь Сабот-га уже осквернил святость хорто этими чужаками.

Дорога улыбнулся.

— Хорто рад принять всех, кто приходит с миром. — Улыбка его стала чуть шире. — Но, может, я не прав? Ты полагаешь, что это именно так, Скагара?

— Я полагаю, — вмешалась женщина, не вставая, — он считает, что ты не прав, Дорога.

Скагара оскалился на женщину, и взгляд его с опаской заметался между ней и Дорогой.

— Не лезь в это, Хашат. Я не хочу, чтобы ты или Кеврас-га объясняли мне, как я считаю.

Дорога сделал шаг к Скагаре и, угрожающе хрустнув суставами, сжал кулаки.

— Это только между нами, волк. Ты считаешь, что я не прав?

Скагара снова оскалился, и на мгновение между ними повисла напряженная тишина. В конце концов, он громко зарычал и отвел взгляд.

— Нет нужды выносить это на суд Единственного.

— Раз так, довольно, — сказал Дорога.

Не сводя взгляда с соперника, он медленно уселся обратно на камень. Скагара последовал его примеру.

— Мы пришли к Единственному на этот хорто. — Он запрокинул лицо, зажмурился на солнечные лучи и пробормотал что-то на своем языке.

Остальные двое маратов повторили это за ним, только слова у каждого звучали по-своему. На пару секунд на вершине холма воцарилась тишина, потом все трое сразу опустили взгляды.

— Меня зовут Дорога, вождь Сабот-га, клана Гарганта.

— Меня зовут Хашат, вождь Кеврас-га, клана Лошади.

— Меня зовут Скагара, вождь Драга-га, клана Волка. — Скага-ра нетерпеливо вскочил. — У меня нет нужды в этом хорто. С нами пленные враги. Давайте же напитаемся их силой и ринемся в бой.

Дорога рассудительно кивнул.

— Да. Они наши враги. Так говорил Ацурак, вождь Шишкрак-га. — Он повернулся к Тави. — И никто не возразил ему.

Тави судорожно сглотнул и сделал шаг вперед. Голос его дрожал, но он собрался с силами, слова его громко прозвучали среди древних камней.

— Меня зовут Тави из Бернардгольда, из связующей долины. И я говорю, мы не враги маратам.

Снова воцарилась тишина, на этот раз потрясенная. Затем Скагара вскочил, взвыв от злости. Снизу до них донеслись злобные выкрики десятков глоток — мужских и женских, — которым вторил, заглушив их, пронзительный волчий вой.

Дорога тоже вскочил, сверкая глазами. Хотя сам он молчал, внезапное басовитое мычание нескольких дюжин гаргантов прогремело под зимним небом раскатами грома, отозвавшись эхом далекого конского ржания.

Со всех сторон к камням на вершине сбегались мараты, и хотя ни один из них не ступил внутрь каменного круга, глаза их возбужденно блестели и они крепче сжимали оружие, вытягивая шеи, чтобы видеть происходящее. Даже так они продолжали держаться тремя группами: плечистые, крепко сложенные мараты клана Гарганта; молчаливые, клыкастые волки с голодными взглядами и высокие, поджарые мараты клана Лошади с причудливыми конскими гривами на головах. Пустынная вершина сразу превратилась в центр кипящей толпы, полной ропота, оружия и угрожающих взглядов. Напряжение и насилие повисли в воздухе грозовой тучей, готовой в любое мгновение разрядиться разрушительной молнией.

Дорога вспрыгнул на камень и поднял руки высоко над головой.

— Молчать! — проревел он так, что голос его прокатился эхом по всему склону. — Молчать на хорто! Молчать, ибо вопрос этот выносится на суд Единственного!

Тави смотрел на него, на реакцию, вызванную его словами, и вдруг обнаружил, что давно уже повернулся и стоит, прижимаясь спиной к Линялому. Руки его тряслись от напряжения. Оглянувшись через плечо, он увидел, что лицо Линялого так и хранит отсутствующее выражение, а взгляд блуждает где-то вдалеке, хотя рука его крепко сжала Тави за плечо.

— Линялый, — шепнул Тави. — Ты в порядке?

— Тихо, Тави, — прошептал тот в ответ. — Не шевелись.

На холме воцарилась тишина, нарушаемая только завыванием ветра. Краем глаза Тави видел Скагару, пригнувшегося рядом со своим камнем; тот смотрел на Тави с почти нескрываемой ненавистью. Какой-то инстинкт подсказал Тави избегать встречаться с ним взглядом — это лишь разъярило бы марата еще сильнее, и тогда весь клан Волка ринулся бы вслед за своим вождем, превратив священный круг в кровавую бойню.

Тави не шевелился. Он и дышал-то едва-едва.

— Мы — мараты, — произнес Дорога, медленно поворачиваясь по кругу. — Мы — народ, живущий по законам Единственного. Мы готовимся выступить против алеранцев. Мы идем на войну, по словам Ацурака из Шишкрак-га. Ацурака Кровавого. — В голосе Дороги Тави послышалось презрение. — Ацурака — убийцу щенков.

Рык вырвался из глоток десятков собравшихся на холме маратов-волков, и снова им вторил вой державшихся поодаль, вне поля зрения волков.

Дорога повернулся к ним лицом.

— Наш закон дает ему такое право, если никто не выступит и не скажет, что он не прав, и не вызовет его на Испытание крови. — Палец его уставился в Тави. — Этот алеранец говорит, что Ацурак не прав. Этот алеранец говорит, что его народ не враг нашим кланам.

— Он не из кланов, — прорычал Скагара. — У него нет права голоса здесь.

— Он обвиняемый — вместе с его народом, — возразил Дорога. — А обвиняемый имеет право голоса на хорто.

— Только если так решили вожди кланов, — буркнул Скагара. — Я говорю, не имеет. Ты говоришь, имеет. — Он прищурился и повернулся к Хашат. — А что говорит клан Лошади?

Только теперь Хашат сменила свою небрежную позу. Она поднялась с камня и с полминуты молча смотрела на Скагару. Ветер трепал ее гриву как знамя. Потом она повернулась, шагнула к Дороге и скрестила руки на груди.

— Пусть мальчик говорит.

Мараты на склоне оживленно загалдели.

— Линялый, — шепнул Тави. — Что происходит?

Линялый покачал головой.

— Не знаю. Осторожнее.

Дорога повернулся к Тави.

— Говори, что думаешь, мальчик из долины. Изложи это Единственному.

Тави сглотнул, оглянулся на Линялого, потом шагнул в сторону от раба и выпрямился. Он огляделся по сторонам: все мараты смотрели сейчас на него — кто с любопытством, кто с презрением, кто с ненавистью, а кто и с надеждой.

— М-мой народ, — начал было он и закашлялся; желудок его свело такой судорогой, что он испугался, как бы его не стошнило снова.

— Ха! — воскликнул Скагара. — Смотрите на него. Так струсил, что говорить даже не может. Боится высказать, что думает, пред Единственным.