Читаем без скачивания Собрание сочинений (Том 4) - Альберт Лиханов

Из письма:

"Когда я встречаю сына после школы, то приношу ему еду или те лакомства, фрукты, какие он любит. Принесла пирожки, говорю: "Сынок, придешь домой, попей чай с пирожками". И вот недавно он мне так зло ответил: "А где этот чай?" И я поняла, что если дома нет бабки, ребенок остается голодным или ест всухомятку. Это при живой матери?"

Еще из письма:

"Мой сын, как все дети, лишенные элементарного внимания со стороны родителей и чувствующие давление на их психику со стороны одного из них, очень замкнутый, тихий, занятия для себя находит сам, он любит сидеть в уголочке, чтобы никому не мешал, и все что-то плетет из проволоки или возится с велосипедом. Ему необходимо посещать какую-нибудь спортивную секцию, так как у него развивается искривление позвоночника и сутулость. Но, как видно, отца это мало беспокоит".

Опять из письма:

"Я как мать знаю все нюансы детского сердца моего сына. У нас взаимопонимание обоюдное. Мы обходим теперь вопрос о встречах. Сын звонит и сам напоминает мне: "Сегодня я буду кататься на велосипеде". Или: "Сегодня, в три, я иду в библиотеку". Я иду к нему, и мы вместе бродим по улицам. Иногда просто молчим, ни о чем не говорим, но я понимаю, что творится в сердце сына. Я ужасно измучена, как и мой сын, этими встречами украдкой. На сколько хватит нас с ним? Не могу ответить. А как жить? Как жить дальше? Ответа не нахожу".

* * *

В этой истории есть еще один пик, еще одно напряжение душевных сил и матери, и отца, и сына. Если бы можно замерить осциллографом силу их порывов, все три кривые рванулись бы до предела вверх, означив свое чувство.

Клаву вызвали в опекунскую комиссию гороно. Она удивилась, ничего не поняла и пришла. В комнате, кроме незнакомой безликой женщины, сидели Павел и его мать. Женщина из комиссии говорила сухо, выспросила у Клавы уже, бесспорно, известное ей, попросила паспорт, унизительно долго листала его. В прежние времена уже за одно это Клава бы выдала этой селедке по первое число, объяснила бы ей, что такое человеческое уважение, а теперь приходилось молчать. Впрочем, прошлые времена, справедливости ради надо заметить, Клава вспоминала редко. Была сила, были и возможности, теперь и возможности и сила были не на ее стороне.

Что же на ее? Одна вера? Одно упорство?

- На вас поступила жалоба, - сказала женщина, со вздохом возвращая паспорт, точно очень сожалея, что не смогла ни к чему придраться. - Жалоба от вашего бывшего мужа и его матери. Что вы уводите сына к себе, не поставив их в известность, не соблюдаете предшествующей между вами договоренности в воспитании ребенка.

- Договоренности?

- А разве у вас нет договоренности? - удивилась женщина.

- Его договоренность, - кивнула Клава в сторону Павла, - означает лишь одно: я не имею права видеться с сыном.

- Какая ерунда! - рассмеялся Павел. - И потом...

- Знаете, что я скажу вам всем, - проговорила женщина, обрывая Павла. - Главное - если вы любите ребенка, это должно быть решающим в ваших отношениях - благо сына. С кем он хочет жить? С матерью или отцом? Это его выбор. Между прочим, суд тоже учитывает это не в последнюю очередь. Ваше право - подать дело в суд. Но даже и в этом случае одному из вас придется регулировать с другой стороной время, продолжительность, место встреч.

- Скоро я подам документы, - воскликнула Клава.

- Ваше право, - согласилась женщина из комиссии, - но...

Она замялась, и Клава поняла ее.

- Главное - воля ребенка, - повторил Павел. И спросил у своей матери: - Верно?

- Я уверена, - сказала Клава, - он захочет быть со мной. И потом...

Она приготовилась говорить про сутулость и искривление позвоночника, про то, что Леня ест всухомятку, когда он один, про продленку - при живой-то матери.

- Давайте спросим его, - сказала мать Павла.

- Давайте! - воскликнул Павел.

- А где он? - спросила Клава.

Павел с подозрительной готовностью выскочил из комнаты и вернулся с Ленечкой. Он подталкивал сына впереди себя, но далеко не отпускал.

- Ну! - проговорил он.

Леня молчал.

- Мальчик, - голосом, смазанным повидлом, спросила женщина, - с кем ты хочешь жить? С мамой или с папой?

Леня опустил глаза, помолчал мгновение и ответил:

- С папой.

Павел продолжал держать его за оба плеча, и Клава даже рассмеялась: до чего же все ясно, до чего очевидно - Павел со своей матерью обработали Ленечку, обкатали его, уговорили, что надо сказать именно так.

Еще смеясь, она оглядела Ленечку внимательнее и вздрогнула. На нем были кордовые джинсики. Может быть, те самые.

Она заплакала. Женщина из гороно гладила ее по плечу, выйдя из-за стола, уговаривала успокоиться, совершенно не понимая, из-за чего плачет Клава.

А Клава плакала оттого, что ей пришла гадкая мысль - заподозрить собственного ребенка. Будто его купили за эти штаны.

Разве можно купить любовь? Да еще любовь чистого ребенка?

Это просто к ней вернулось на миг ее прошлое.

Действительно, грязное прошлое. А Ленечку подговорили, это ясно с первого взгляда. Капали, капали на него без передыху, не давали встретиться с ней, наговорили всякого, вот он и не выдержал, маленький.

"Не подумай только, малыш, что я тебя ругаю, нет, мой милый, ты тут ни при чем".

* * *

Опять из письма:

"Может, я пишу зря, звоню напрасно, как говорится, со своей колокольни?

Стоит ли мне так упорно врываться в мир отца и сына? Мне, грешнице, хоть и отбывшей свой срок - и все же грешнице до конца дней. Ведь в конце концов сын отвык от меня за три года и его по-детски устраивает положение, в котором он находится.

Особенно если не будет меня рядом.

Но ведь есть же, есть еще и другое, что движет матерью, - неземная любовь к своему ребенку. Кто может ответить на вопрос: что движет матерью, если ради спокойствия своего ребенка она согласна уйти из жизни? Что не сделает мать ради своего сына?

Кто имеет право разлучить мать и ребенка?"

* * *

Что ж, вопрос повисает в воздухе.

Клава решила не отступать, и есть надежда, что суд прислушается к ее доводам, а Павел, который не прочь устроить личную судьбу, наконец уговорит свою мать отдать Ленечку бывшей жене.

И все же вопрос повисает в воздухе.

Точнее, он обращен к самой Клаве.

Ей нравились когда-то рассуждения о сильной личности. Сильная личность может, считала она, даже счастье построить.

Но сильная личность может выстроить и несчастье, вот в чем дело.

Невозвратимое не вернешь, что там говорить, речь не о том, чтобы отремонтировать карточный домик, рухнувший от первого порыва ветра.

Речь о том, что обломки ложного способны погрести истинное.

Без чего жизнь становится бессмысленной. Пустой. Никчемной.

* * *

Дай-то бог, чтобы Ленечка вернулся к ней.

Для нее он - единственная и, может, последняя надежда.

Она переступила дозволенное и наказана, ей труднее, чем Павлу, и моя душа теперь на ее стороне.

Нельзя терять человека.

Доколе можно - надо надеяться. Надо протягивать надежду.

Но тетя Паша права...

Закон наказывает на время, а совесть - навсегда.

В Ы Б О Р Ц Е Л И,

И Л И

Р А С С У Ж Д Е Н И Я О С М Ы С Л Е Б Ы Т И Я

Все реже встречаются ситуации - даже самые личные, самые частные, которые бы так и оставались делом сугубо личным и частным.

Все чаще ситуации, когда личное, собственное, порой даже интимное, наполнено такой взрывчатой силой общественного значения, что умолчать это частное было бы, если хотите, преступлением - пусть нравственным, а все же преступлением.

Умолчание явного, нежелание анализировать общественную ситуацию, а особенно сложные ее повороты, есть не что иное, как сокрытие того, что следует судить. Не по такой ли порой причине, не по причине ли отсутствия истин или неповторения истин, - а истина должна повторяться, и неповторение ее тоже тяжкий грех, - или стыдливого необсуждения этих истин, или превратного, субъективного, немногостороннего, обывательского, мещанского, примитивного толкования важных правил, не по причине ли, одним словом, умолчания или неверного толкования и выстраиваются в результате такие судьбы, какие предстают перед нами в двух письмах, пришедших в редакцию журнала "Смена" и которые я пытаюсь обсудить на этих страницах с помощью читательских мнений.

ХОЧУ БЫТЬ ПЕРВЫМ

"Уважаемая редакция!

Вопрос, который я хочу вам задать, может показаться на первый взгляд и странным и нескромным. Но я почему-то уверен, что этот вопрос сегодня волнует многих моих сверстников (мне 27 лет). Для себя я, конечно, ответ на него уже давно нашел, но вот то, как реагируют на мой образ мыслей и поступков некоторые знакомые, мне не дает покоя. Расскажу все по порядку.

Встретился я недавно со своим бывшим однокашником - мы с ним в одном институте учились и даже распределились на один завод. Полгода назад Володя перебрался от нас на другое предприятие, и с тех пор мы с ним не встречались. И вот узнаю, что теперь он уже не инженер-конструктор, а обыкновенный наладчик станков. Оказалось, что это обстоятельство его вполне устраивает: "Отработал восемь часов - и свободен. И отвечаю только за себя, не то что ты, бедолага". Поговорили мы с Володей еще о том и о сем и расстались без особых эмоций, но одна его фраза не выходит у меня из головы: "Ну, как твоя карьера? Куешь помаленьку?"