Читаем без скачивания Царь Алексей Михайлович - Александр Боханов

Конечно, никто не производил никакого вскрытия, никакой врачебный синклит по поводу смерти Повелителя России врачебного заключения не давал. Не было того принято в русской традиции; подобные приемы оповещения появились в обиходе значительно позже. Не известно, как причащали и исповедовали перед кончиной Царя Алексея Михайловича. Но что можно утверждать наверняка, так это то, что он, как истинно верующий человек, не боялся смерти. Его душа стремилась к Богу, Которому он служил, Которого беззаветно почитал всю свою жизнь. И на эту встречу он шел с чистой совестью, незамутненной неправедными делами.

Погребение Алексея Михайловича состоялось в Архангельском соборе Московского Кремля, где его бренные останки пребывают по сию пору рядом со всеми правителями Москвы, начиная с Ивана Даниловича Калиты (†1340).

Глава 9. Неисповедимы пути русского бытия

Царь Алексей Михайлович почил в период расцвета Московского Царства. Казалось, что мощная и цветущая твердыня будет стоять века, только укрепляя и расширяя свою силу. Однако этого не случилось. Прошло всего двадцать лет после смерти «Тишайшего Царя», и Русь-Россия вступила в период потрясений, который с полным правом можно назвать «Русской Реформацией».

За последующие четверть века все в стране было переиначено, изменено и преобразовано, да так существенно, что время Алексея Михайловича начало представляться какой-то далекой и небывшей сказкой, а вся жизнь в Московском Царстве уже людям XVIII века стала казаться каким-то сонным, скучным и темным прозябанием.

Наступала эпоха европейского «политеса» и «картуаза», эпоха «Петербургской Империи». И эта вселенская пертурбация, это немыслимое самоотречение связано с именем и делами младшего сына Алексея Михайловича, его любимого «Петруши». В историческом контексте самое печальное, что ощутимый удар духовной силе Московского Царства нанес не внешний враг, а Русский Царь. В этом отношении Петр I — национально-духовная катастрофа в истории России.

Почему так случилось, почему сын стал ненавистником и отвергателем дела отца и деда, да и усилий всех прочих царей, созидавших и охранявших Московское Царство? Это великая социопсихологическая загадка, неразгаданная доныне, хотя количество сочинений о Первом Императоре не поддается учету…

Сокрушив правление сводной сестры и расправившись со стрельцами в августе — сентябре 1689 года, клан Нарышкиных делает Петра, по существу, повелителем России. К тому времени ему едва минуло семнадцать лет. После смерти в 1696 году старшего сводного брата, Петр Алексеевич сделался единоличным неограниченным правителем.

Разрыв с русским прошлым начался для Царя Петра Алексеевича летом 1698 года, когда он вернулся из длительной поездки за границу и подавил восстание стрельцов. Именно тогда Петр явил свой дикий лик, не только расправляясь с личными врагами, но со всеми, кто смел ему перечить. И впервые в Русской Истории Самодержец лично рубил головы «преступникам» (стрельцам), получая от этого кровавого занятия явное удовлетворение…

В положительной оценке Петра сходились совершенно разные люди: от Екатерины II и Вольтера, до Карла Маркса и русских революционеров[427]. Все они приветствовали главное дело повелителя Руси — разрушение Московского Царства, Третьего Рима, на место которого теперь выдвигался цивилизационный фетиш, а по сути — Рим Первый, языческий. Православный Святорусский идеал подменялся и заменялся секулярной идеей Великой России. Понятия «смысл жизни» и «цель жизни» наполнялись светским, внецерковным смыслом; содержательная обусловленность установочных понятий начала терять сакральную ориентированность и надмирную устремленность.

В сознании власть имущих место «Святой Руси» занимают категории иного порядка: «польза Отечества», «величие империи», «слава России». Наверное, красочней всего эта идейная переориентация запечатлелась в великолепной фразе Петра I в день Полтавского сражения, которая позже была увековечена на памятнике-кресте: «…а о Петре ведайте, что жизнь ему недорога, лишь бы жила Россия, благочестие, слава и благосостояние ее»[428].

Понятие «благочестие» в указанном наставлении можно воспринимать по-разному, в том числе и в смысле, весьма далеком от подлинного понимания благочестия именно как Богопочитания. Фактически же при Петре I благочестие перестает выступать в качестве высшего и универсального небесного управленческого предначертания, теряет значение непререкаемого поведенческого эталона, отодвигаясь в область частного, индивидуального дела.

Петровская Россия, или, как ее иронически называли славянофилы, с подачи пресловутого маркиза де Кюстина (1790–1857), — «имперские фасады», вырастила поколения людей, не знавших и не чувствовавших, что за этими «фасадами» может скрываться полноводная и многоцветная жизнь. Русский исторический опыт был ошельмован и предан долгому забвению, а все привычки, нормы, эталоны начали черпаться извне — «из Европы». Как точно выразился Н.М. Карамзин, с Петра «мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России».

Представляется вполне обоснованным историческое заключение известного русского мыслителя князя Н.С. Трубецкого (1890–1938). «Петр Великий в начале своей деятельности хотел заимствовать у «немцев» лишь военную и мореплавательную технику, но постепенно сам увлекся процессом заимствования и перенял многое лишнее, не имеющее прямого отношения к основной цели»[429]. Можно даже резче сказать: Петр Алексеевич начал заимствовать весь порядок западноевропейского мироустроения, уже буржуазного в своей первооснове, включая самые мелкие черты бытового уклада.

Россия не просто стала «учиться у Запада»; сама по себе полезность «учения» не подлежит сомнению. Она начала заимствовать, перенимать, копировать, часто без всякого разбора и без всякой критической оценки, не только технические, технологические, цивилизационные новации, но и весь строй культурной жизни. Подобное безоглядное копирование и позволяло таким националистам, как Германский Император Вильгельм II потом презрительно называть Россию «страной-обезьяной»[430]. Государственная власть, а в широком смысле весь монархический истеблишмент, формировались теперь под знаком западо-центричных координат. Потому уже в XVIII веке многие были искренне уверены, что «настоящая история» России начинается именно с Петра I и его пресловутого «окна в Европу».

Когда в XIX веке заявила о себе русская интеллигенция, с самого своего начала настроенная крайне негативно уже и по отношению к «имперским фасадам», то в этом проявился великий исторический парадокс. По сути дела дети «гнезда Петрова», славословя «отца», задыхались «от возмущения» по поводу его творения. Замечательно это органическое противоречие западнического сознания прокомментировал известный почвенник И.С. Аксаков (1823–1886). «В России, — писал он в 1865 году, — торжество бюрократизма начинается для нас с Петра I, с того знаменитого переворота, к числу поклонников которого принадлежат именно наши противники! Они в наивности своей и не подозревают, что поклонение Петру есть поклонение тому самому началу, на которое они теперь, с такою простодушною яростью, нападают!»[431].