Читаем без скачивания Шестой прокуратор Иудеи - Владимир Паутов

Мы раньше с ней как-то не разговаривали на религиозные темы, и вообще не затрагивали ни своих, ни чужих богов. Слишком мало времени было у меня, чтобы рассуждать с ней на философские темы. Я никогда прежде не предполагал, что Клавдия может серьёзно воспринять чьи-то посторонние, по существу варварские, мысли. И только после нашего с ней разговора мне вдруг стало совершенно ясно, что она являлась давней поклонницей проповедника из Капернаума. Я был удивлён этим увлечением моей жены, но посчитать её взгляды недостойными, а тем более преступными просто не мог. Может, действительно, в словах Назорея содержалось что-то полезное для людей, и Клавдия нашла в его учении для себя какой-то смысл, но меня проповедник ни в чём не убедил. Хотя я всегда соглашался с утверждениями своей жены, что нужно уважать чужих богов, дабы потом не обидеть своих. Однако рассказы Клавдии и Валерии, её рабыни, о чудесных проповедях Назорея, которые в редкие наши встречи мне настойчиво излагали, а я весьма внимательно и с большим удовольствием слушал. Они были очень интересны, но не более того, ибо меня всегда переполнял скептицизм.

– Какой-то мужчина в белых одеждах у входа в пещеру, которого они потом не видели. Глупости всё. А женщины всегда склонны к преувеличению. Это всё проделки Каиафы и его тестя, бывшего первосвященника Ханана. Вот истинные злодеи всего! – таковы были мои окончательные выводы относительно странной пропажи тела умершего Назорея.

Да, кстати, крестики, что каким-то неведомым и необъяснимым способом оказались в моей руке, я отдал Клавдии. Правда, она очень сильно встревожилась, когда услышала мой рассказ о том, как попали ко мне эти две маленькие железные вещицы, ведь я был вынужден рассказать ей своё необычное сновидение. Клавдия тут же к одному из них привязала тонкую шёлковую нить, а потом и к другому, совершенно не обращая внимания на мой изумлённый взгляд. Затем она осторожно, и я бы даже сказал торжественно, надела себе на шею этот маленький крестик, который тут же сиротливо затерялся среди её золотых украшений. Клавдия хотела и второй надеть, правда, уже на меня, но я уклонился от её попыток сделать это, чем вызвал явное огорчение своей любимой жены.

– Дорогой мой! Ну, прощу тебя, надень крестик! Он сохранит тебя от внезапной опасности, злых наветов и чёрного глаза! Поможет тебе в трудный момент! – упрашивала она меня. Только усилия её были напрасны.

– Какие здесь опасности, Клавдия? Что ты говоришь? – отшучивался я, – здесь всё тихо и спокойно, как в Риме. А с подлыми доносами первосвященника я и сам справлюсь!

Но Клавдия продолжала настаивать на своём и, в конце концов, добилась, что крестик всё-таки оказался на моей шее, но только произойдёт это не сразу, не в тот же вечер, а многие годы спустя.

А пока я вновь оставил свою жену на попечение рабынь, чтобы ещё раз перед отъездом из Иерусалима осмотреть, как идут приготовления к строительству водопровода. Ровно год назад мной было принято решение провести в город воду, дабы снабдить ею гарнизон крепости Антония. Акведук, по которому следовало протекать живительной влаге, должен был протянуться от источника в долине Енном и далее через Нижний город к царскому дворцу, а уже оттуда достигнуть крепости.

Начинало вечереть. С небольшим отрядом в двадцать всадников я только выехал за ворота Иерусалима и даже не успел ещё покинуть его окрестностей, как наткнулся на правоверных иудеев. Они столь громко кричали, спорили и о чём-то ругались, что в запале своей перебранки даже не заметили меня и мою свиту. Люди были очень разгорячёны и взбудоражены. Мы остановились и стали с интересом издали наблюдать за толпой, ожидая, когда же, наконец, перессорившиеся иудеи кинуться в драку между собой, но вдруг спорщики внезапно и резко отхлынули в сторону, оставив перед собой одиноко стоявшего человека. С большого расстояния, что мы находились от толпы, я не мог никак разглядеть: мужчина ли то был, женщина ли?

Да, это собственно и не имело большого значения, ибо было вполне очевидным, что сейчас как всегда последует более всего любимое иудеями наказание. И я не ошибся в своих предположениях, так как буквально через мгновение в несчастного человека полетел град придорожных камней. Мне ужасно не хотелось в очередной раз вмешиваться в их разборки, но долг прокуратора повелевал прекратить самосуд, ибо личным указом я запретил устраивать побитие кого бы то ни было без расследования Синедриона и утверждения мной вынесенного приговора. Я подал рукой знак, и мои воины тут же повернули в сторону бесновавшейся толпы.

Мы шли рысью, своими флангами охватывая людскую массу. К сожалению, не известно мне было в тот миг, что мои извечные споры и раздоры с первосвященником Каиафой так и не закончились, а напротив, наша неприязнь ещё более усилится именно после этого случая моего вмешательства. Видимо, слишком уж тесно переплелись, спутались, перемешались между собой нити моей судьбы и первосвященника, вовлекая, как оказалось потом, в этот образовавшийся большой клубок всё большее и большее количество людей и многочисленные чужие жизни. ***

Первосвященник Иосиф Каиафа был вне себя от ярости и оттого не находил себе места.

«Этот нечестивец, – думал главный жрец обо мне, – практически уже прекратил поиски и отпустил всех учеников самозванца на свободу, вместо того, чтобы повесить их рядом с Назореем».

Он метался по дому, срывая зло на всех, кто попадался ему на глаза. Стражников, что проспали злоумышленников, которые похитили тело, Синедрион осудил быстро очень жестоко, но если бы это могло помочь в поисках преступников. Только на этом неприятности жреца не закончились.

Много, очень много неожиданных и весьма неприятных для себя новостей получил первосвященник в первый день новой недели. У него от них уже голова шла кругом. Нужно было что-то предпринимать, но вот что, Иосиф пока не знал.

«Надо бы сходить к тестю. Старик мудр и наверняка даст дельный совет», – размышлял про себя Каиафа, когда к нему прибежал запыхавшийся слуга. Этот молодой парень как раз и принес ещё одно сообщение, которое настолько поразило Каиафу, что его чуть, было, не хватил удар. На какое-то мгновение первосвященник даже лишился дара речи, услышав неожиданную новость, но за много лет интриг и борьбы он научился держать удары судьбы. С ранней юности ему пришлось сражаться за то, чтобы занять достойное место в обществе, добиться уважения и скопить богатства, а потому, имея столь богатый опыт, Иосиф умел быстро брать себя в руки и не впадать в отчаяние, даже в самых сложных ситуациях, преподносимых ему жизнью.

Итак, весть, необычную и поразительную, Каиафе принёс его слуга, которого он послал в крепость Антония следить за всем, что там будет происходить. Первосвященник строго наказал ему, чтобы тот своими глазами увидел бы, как поведут осуждённого Назорея из крепости на Лысую гору, дождался бы смерти проповедника, и после донёс об этом сразу же и во всех подробностях. Главный жрец желал первым узнать о кончине самозванного пророка, дабы потом немедленно приступить к осуществлению задуманного им секретного плана: тайно похоронить Назорея и обязательно в общей могиле.

Рувим, так звали молодого слугу, был прытким парнем, и Каиафа ему полностью доверял. С самого утра, когда суд Синедриона ещё только проходил в доме жреца, а слуга уже стоял в готовности на площади в крепости Антония, где на брусчатке лежали сколоченные деревянные кресты, ожидая, когда приведут проповедника. Однако там слуга пробыл недолго. Даже не дождавшись, когда преступников уведут на место казни, юноша в крайне взволнованном состоянии покинул площадь и быстро побежал в сторону дома первосвященника. Рувим шумно ворвался в комнату главного жреца и начал ему с самого порога что-то быстро-быстро шептать, будто слова его мог услышать кто-нибудь посторонний.

– Погоди, погоди Рувим! Не спеши! Что ты там бормочешь? Я ничего не могу понять. Подойди ближе и, не торопясь, говори толком, что случилось? – строго и недовольно пробурчал Каиафа, ибо ничего не понял из торопливого и сбивчивого рассказа своего слуги.

– Хозяин, хозяин, – чуть отдышавшись после скорого бега, вновь зашептал слуга, – я слышал, у неё ребёнок будет, она здесь в городе, он сказал…

– Говори толком! Не спеши! Кто и кого ждёт? Что за ребёнок? Чей? – не вытерпев, заорал во всё горло первосвященник. Он вдруг понял, всей своей сущностью главного ревнителя Закона догадался, что новость, принесённая слугой, будет не только неожиданной и весьма неприятной, но скорее сногсшибательной, и не ошибся в своих предположениях. Первосвященник строго взглянул на дрожавшего от возбуждения парня и вдруг отвесил своему слуге звонкую пощёчину. Казалось, что этот удар произвёл положительное воздействие на Рувима. Юноша часто заморгал, вытер выступившие на глазах слёзы, потом немного потёр покрасневшую щеку и успокоился. Не прошло и мгновения, как слуга, уже не торопясь, стал рассказать Каиафе обо всём, что увидел и услышал на Мостовой площади, когда осуждённого на распятие плотника выводили из подземелья крепости. Новость, действительно, оказалась ошеломляющей.