Читаем без скачивания Певец во стане русских воинов - Василий Жуковский

Вслед за толпою от своих дверей,

Не зная сам куда, и в ней исчез.

Тем временем утих Ерусалим.

Во мгле громадой безобразной зданья

Чернели. Жители все затворились

В своих домах, и все тяжелым сном

Заснуло. И вот над этой темной бездной

От туч, их затмевавших, небеса,

Уж полные звездами ночи, стали чисты:

В их глубине была невыразима

Неизглаголанная тишина,

И слуху сердца слышалося там,

Как от звезды к звезде перелетали

Их стражи – ангелы, с невыразимой

Гармонией блаженной, чудной вести. Прямо

Над Элеонскою горой звезда

Денницы подымалась.

́   Агасфер,

Всю ночь по улицам Ерусалима

Бродив, терзаемый тоской и страхом,

Вдруг очутился за стенами града

Перед Голгофой. На горе пустой,

На чистом небе, ярко три креста

Чернели. У подошвы темной

Горы был вход в пещеру, и великим камнем

Он был задвинут; невдали, как две

Недвижимые тени, в сокрушенье

Две женщины сидели, устремив

Глаза – одна на камень гроба, а другая

На небеса. Увидя их, и камень,

И на горе кресты, затрепетал

Всем телом Агасфер; почудилось ему,

Что грозный камень на него идет,

Чтоб задавить, и, как безумный,

Он побежал ко граду от Голгофы.

* * *

Есть остров; он скалою одинокой

Подъемлется из бездны океана;

Вокруг него все пусто: беспредельность

Вод и беспредельность неба.

Когда вода тиха, а небеса

Безоблачны, он кажется тогда

В сиянье дня уединенно-мрачным

Пустынником в лазури беспредельной;

В ночи ж, спокойным морем отраженный

Между звездами, в двух кругом него

Пучинах блещущими, он чернеет,

Как сумрачный отверженец созданья.

Когда ж на небе тучи, в море буря

И на него со всех сторон из бездны

Бросаются, как змеи, вихри волн,

А с неба молнии в его бока

Вонзаются, их ребр не сокрушая,

Он кажется, в сем бое недвижимый,

Всемирного хао́са господином.

На западном полнебе знойно солнце

Горело; воздух густо был наполнен

Парами; в них как бы растаяв, солнце

Сливалось с ними, и весь запад неба

И все под ним недвижимое море

Пурпурным янтарем сияли; было

Великое спокойствие в пространстве.

В глубокой думе, руки на груди

Крест-накрест сжав, он, вождь побед недавно

И страх царей, теперь царей колодник,

Сидел один над бездной на скале,

И на море – которое пред ним

Так было тихо и, весь пламень неба

В себя впивая всей широкой грудью,

Им полное, дыханьем несказанным

Вздымалося – смотрел. Пред ним широко

Пустыня пламенная расстилалась.

С ожесточеньем безнадежной скорби,

Глубоко врезавшейся в сердце,

С негодованьем силы, вдруг лишенной

Свободы, он смотрел на этот хаос

Сияния, на это с небесами

Слиявшееся море. Там лежал

И самому ему уже незримый мир,

Им быстро созданный и столь же быстро

Погибший; а широкий океан,

Пред ним сиявший, где ничто следов

Величия его не сохранило,

Терзал его обиженную душу

Бесчувственным величием своим,

С каким его в своей темнице влажной

Он запирал. И он с презреньем взоры

От бездны отвратил, и оком мысли

Перелетел в страну минувшей славы.

Там образы великие пред ним,

Сражений тени, призраки триумфов,

Как из-за облак огненные Альпов

Вершины, подымались, а в дали далекой

Звучал потомства неумолчный голос;

И мнилося ему, что на пороге

Иного мира встретить ждут его

Величества всех стран и всех времен.

Но в этот миг, когда воспоминаньем

В минувшем гордой мыслью он летал, орел

Ширококрылый, от бездны моря быстро

Взлетев на высоту, промчался мимо

Его скалы и в высоте пропал.

Его полетом увлеченный, он

Вскочил, как будто броситься за ним

Желая в беспредельность; воли, воли

Его душа мучительную прелесть

Отчаянно почувствовала всю.

Орел исчез в глубоком небе. Тяжким

Свинцом его полет непритеснимый

На сердце пал ему; весь ужас

Его судьбы, как голова смертельная Горгоны,

Ему предстал; все привиденья славы

Минувшей вдруг исчезли; и один

Постыдный, может быть и долгий, путь

От тьмы тюремной до могильной, где

Ничтожество; и он затрепетал;

И всю ему проникло душу отвращенье

К себе и к жизни; быстрым шагом к краю

Скалы он подошел и жадном оком

Смотрел на море, и оно его

К себе как будто звало, и к нему

В своих ползущих на скалу волнах

Бесчисленные руки простирало.

И уж его нога почти черту

Между скалой и пустотой воздушной

Переступила…

   В этот миг его

Глазам, как будто из земли рожденный,

На западе скалы, огромной тенью

Отрезавшись от пламенного неба,

Явился некто, и необычайный,

Глубоко движущий всю душу голос

Сказал: «Куда, Наполеон!» При этом зове,

Как околдованный, он на краю скалы

Оцепенел: поднятая нога

Сама собой на землю опустилась.

И с робостью, неведомой дотоле,

На подходящего он устремил

Глаза и чувствовал с каким-то странным

Оттолкновеньем всей души, что этот

Пришелец для него и для всего

Создания чужой; но он невольно

Пред ним благоговел, его черты

С непостижимым сердца изумленьем

Рассматривал… К нему шел человек,

В котором все нечеловечье было:

Он был живой, но жизни чужд казался;

Ни старости, ни молодости в чудных

Его чертах не выражалось; все в них было

Давнишнее, когда-то вдруг – подобно

Созданьям допотопным – в камень

Неумираюший и неживущий

Преобращенное; в его глазах

День внешний не сиял, но в них глубоко

Горел какой-то темный свет,

Как зарево далекого сиянья;

Вкруг головы седые волоса

И борода, широкими струями

Грудь покрывавшая, из серебра

Казались вылитыми; лоб

И щеки бледные, как белый мрамор,

Морщинами крест-накрест были

Изрезаны; одежда в складках тяжких,

Как будто выбитых из меди, с плеч

До пят недвижно падала; и ноги

Его шли по земле, как бы в нее

Не упираяся. – Пришелец, приближась,

На узника скалы вперил свои

Пронзительные очи и сказал:

«Куда ты шел и где б ты был, когда б

Мой голос вовремя тебя не назвал?

Не говорить с тобой сюда пришел я:

Не может быть беседы между нами,

И мыслями меняться нам нельзя;

Я здесь не гость, нe друг, не собеседник;

Я здесь один минутный призрак, голос

Без отзыва… Врачом твоей души

Хочу я быть, и перед нею всю

Мою судьбу явлю без покрывала.

В молчанье слушай. Участи моей

Страшнее не было, и нет, и быть

Не может на земле. Богообидчик,

Проклятью npеданный, лишенный смерти

И в смерти жизни, вечно по земле

Бродить приговоренный, и всему

Земному чуждый, памятью о прошлом

Терзаемый, и в области живых живой

Мертвец, им страшный и противный,

Не именующий здесь никого

Своим, и что когда любил на свете —

Все переживший, все похоронивший,

Все пережить и все похоронить

Определенный; нет мне на земле

Ни радости, ни траты, ни надежды;

День настает, ночь настает – они

Без смены для меня; жизнь не проходит,

Смерть не проходит; измененья нет

Ни в чем; передо мной немая вечность,

Окаменившая живое время;

И посреди собратий бытия,

Живущих радостно иль скорбно, жизнь

Любящих иль из жизни уводимых

Упокоительной рукою смерти,

На этой братской трапезе созданий

Мне места нет; хожу кругом трапезы

Голодный, жаждущий – меня они