Читаем без скачивания Грустные и веселые события в жизни Михаила Озерова - Леонид Соловьев

– Мальчики, нельзя ли потише?

Это их до того поразило и напугало, что они притаились за трубами, затем тихонько спустились по лестнице и молча пошли со двора. Чижов вернулся в комнату, подумал; чем бы еще украсить ее, достал из ящика пачку фотографий и прилепил веером над столом. Эти фотографии он привез в позапрошлом году с курорта, и каждая из них была снабжена пояснительной надписью, например: «Я, садящийся в лодку», или: «Я, гуляющий в парке…»

…В этот день мужьям долго пришлось ждать послеобеденных самоваров. Женщины со всего двора собрались у водяной колонки. Пересудам и разговорам не было конца, и все заранее жалели молодую. А когда узнали, что это Клавдия, – ахнули: нашла себе сокола, нечего сказать! Слух пошел из дома в дом и дальше, по всему поселку, и докатился, наконец, до Михаила.

Он только что вернулся из поездки и с паклей в руках ходил вокруг раскаленного паровоза, в железном брюхе которого медленно затихала гудящая, напряженная дрожь.

– Здорово! – сипловато окликнул его знакомый парень, вратарь местной футбольной команды – маленький, черный, жилистый, весь туго закрученный, как пружина. Он был в одних трусиках и в бутсах, на черной голове – платок с завязанными уголками.

– Играем нынче с городскими, – сообщил он. – Реванш захотели, мы им покажем реванш. Приходи. Пятерку унесут они с поля, это уж факт!

Поговорили о том, о сем; словно бы мимоходом, парень сказал:

– Клава замуж выходит. Слышал?

В груди у Михаила все опустело; низко пригнувшись к горячей стали, он глухо спросил:

– За кого же это? За Чижова?

– За него… – Парень сплюнул. – Дура!

– Ее частное дело, – сказал Михаил чужим голосом.

На этом их разговор закончился. Парень ушел, а Михаил так и остался стоять у паровоза с паклей в руках.

Дома нашел он записку от Клавдии. «Дорогой Миша! – писала она. – Я перед тобой очень, очень виновата. Приходи вечером в сад на танцевальную площадку, нам надо серьезно, очень серьезно поговорить. Обязательно приходи, смотри не забудь». Михаил смял записку, бросил вялым движением в окно. Со всех сторон к ней побежали куры, но, разглядев, опять улеглись в горячей пыли на солнцепеке и закрыли круглые янтарные глаза.

В сад Михаил не пошел. Он все знал, и больше не о чем было ему разговаривать с Клавдией. Знакомая дорога повела его в степь. Солнце накалило голую землю, стоял тяжелый ленивый зной, полусон, тишина, над серыми лысинами холмов струилось марево, поднимался от земли сухой, горячий, сгустившийся за день полынный запах. Михаил повернул с дороги. Мертвая, сожженная солнцем трава зашуршала и захрустела под ногами. Он был теперь один на всей земле, а над ним в пустой синеве повис на распластанных крыльях беркут – один во всем небе. Незаметно опустилось за холмы солнце, озолотило высокие облака, а Михаил все шел и шел, все дальше в степь, сам не зная куда.

…Клавдия обегала все закоулки сада, разыскивая Михаила. Может быть, он где-нибудь задержался? Она присела на скамейку в глухой боковой аллее.

Большая липа накрывала ее своей тенью, выше беззвучно плясали в резком электрическом свете мошки и бабочки. Очень тоскливо было смотреть сквозь листву на фонарь. Клавдия опустила глаза. «А если он совсем не придет?» Она подумала вслух и вслух же сама ответила себе: «Если не придет, значит совсем не любит». Она долго сидела, оцепенев, точно бы эта мысль лишила ее жизни. Она не чувствовала в себе волнения – одну пустоту. За день она так устала волноваться, что теперь ей было все равно.

Вдруг она встрепенулась и выпрямилась на скамейке. «Что это со мной? Вот еще новости – совсем раскисла!» Она достала из сумочки пудреницу, круглое зеркальце. Ну, конечно! В письме назначила на танцевальной площадке, а сама ушла куда-то в закоулок! Она пудрилась торопливо. Наверное, давно уже пришел и ждет. Удивляется – почему нет?

Она встала, чтобы идти на площадку, и вдруг увидела тень, выдвинувшуюся из кустов на аллею. Тень была в кепке. Сердце застучало часто и нервно. Клавдия прерывисто вздохнула, но виду не показала – пошла себе потихоньку, будто ничего не заметила. Шаги нагоняли ее. «Нашел и здесь, – подумала она с благодарной нежностью. – Нашел все-таки…» Ее плеча осторожно коснулась рука. Клавдия остановилась, ждала затаив дыхание, покусывая липовый листок.

– Клавочка!

Это был голос Чижова! Она шагнула вперед, резко выдернув плечо из-под его руки. Чижов забежал сбоку.

– Я думал, вы сегодня не пришли. Нигде нет. Я уж искал, искал…

– Да? – холодно улыбнулась Клавдия. А сама думала в смятении: «Вот еще не хватало! Не дай бог, увидит Мишка!.. Да еще в таком месте… Одних!..»

– Клавочка! – повторил Чижов. Он волновался, потирал руки. От него шел густой запах парикмахерской, волосы гладко и постно зачесаны; новая рубашка в клеточку, новые черные брюки – словом, вид у него был торжественный. – Присядем на минутку.

Он потащил ее к скамейке. Она села неохотно, с одной мыслью: «Поскорее бы… Что ему надо? Вдруг Мишка?..» Вздыхала, вертелась, оглядывалась. Чижов молчал. Клавдия покосилась. Все очень странно.

– Так вот, – начал он. – Дело в следующем… – И опять замялся.

А Клавдия уже догадалась и похолодела в смятении. Только этого не хватало!

– Я очень спешу… – Она привстала, но Чижов схватил ее за руку, удержал на скамейке. Тоскливо замирая, Клавдия подумала: «Сейчас, вот сейчас!..»

Чижов бухнул, как в пруд головой:

– Я на вас жениться хочу.

– О-ох! – застонала Клавдия. У нее даже слезы выступили на глазах, до того ей было нехорошо.

Чижов сильно засопел, потянулся к ней. Она отодвигалась по скамейке все дальше к самому краю.

– Не надо! – торопливо говорила она, перехватывая его руки. – Слышите, говорю же, не надо… Ну, прошу же! Ну что вы! Не надо! – Она вскочила, прижалась к шершавому стволу липы.

Электрический свет, пробивая листву, падал на ее шею, на голые руки, покрытые матовым теплым загаром. Чижов недовольно ворочался на скамейке – все шло не так, как он думал, все по-другому, с каким-то вывертом. Он предполагал в Клавдии больше выдержки, деловитости.

– Клавочка, вы, может быть, думаете, я в шутку? Я серьезно.

Клавдия услышала хруст песка и сказала не оборачиваясь:

– Не надо. Не подходите.

– Позвольте, – обидчиво сказал Чижов, дыша ей в спину. – Я ведь не какой-нибудь. Я не какой-нибудь там алиментщик и так и далее. Я вам предлагаю руку и сердце. Вы, кажется, слышали. Русским языком было сказано.

Он уже почуял неладное и встревожился.

Клавдия пожалела его, а себя почувствовала виноватой.

– Я очень извиняюсь, – мягко сказала она. – Очень извиняюсь. Вы не обижайтесь, но я не могу. Очень досадно, что все так вышло. Но я не могу…

Он слушал молча и вдруг вскрикнул, как человек, напуганный спросонья.

– Что? Что?.. То есть как? – забормотал он обрывисто и торопливо, прижав ладони к груди. – Что это «не могу»? А?! Это что такое «не могу»? А?

– О господи! – воскликнула Клавдия с мукой в голосе. – Ну, не могу! Сказала ведь – не могу! Чего же спрашивать! Не могу! Не могу! Не могу!.. – Она быстро пошла по аллее, твердя все время: – Не могу. Сказала ведь! Ах ты, господи! Не могу!..

Конец ознакомительного фрагмента.