Читаем без скачивания Сердцедер - Борис Виан

— Приходом, — поправил его ризничий.

— Приходом, — оторопело повторил Жакмор. — На чем я остановился?

— Не могу знать, — оборвал кюре.

— Ладно, а эта ярмарка стариков, — наконец решился Жакмор, — это просто безумие!

— Вы в каком веке живете?! — воскликнул кюре. — Ярмарка стариков? Какое мне дело до ярмарки стариков, позвольте вас спросить? Эти люди страдают… Страждущие на земле да обретут часть Царства Небесного. Сами по себе страдания не бесполезны, но меня в принципе не устраивают причины этого страдания. Меня коробит от того, что они страдают не по-Божески. Это просто скоты. Я ведь вам уже говорил. Для них религия — средство. Скотский материализм…

Он постепенно оживлялся, в маленьких глазках то и дело сверкали гневные молнии.

— Они вступают в храм победителями. Тоже мне, сыны Христосовы, агнцы Божьи. А знаете, что они у меня просят? Чтобы хорошо рос святокос. На благодать им наплевать! Она у них уже есть! У них есть Слява! Я буду бороться до конца, но не отступлюсь! Я не буду взращивать их святокос! Слава Богу, у меня еще остались верные друзья. Их мало, но они меня поддержат.

Он усмехнулся.

— Приходите в воскресенье и увидите… Увидите, как плоть плотью вышибают. Я заставлю этих скотов взглянуть на самих себя со стороны. Их пассивность столкнется с еще большей пассивностью… И от выбитой искры возгорится тревожное пламя, которое обратит их в лоно церкви… роскоши!.. Той роскоши, право на которую даровано им всемилостивым Господом.

— А что же с крещением? — напомнил Жакмор. — В воскресенье после обеда?

— После мессы я уточню время, — повторил кюре.

— Хорошо, — сказал Жакмор. — До свидания, господин кюре. Я восхищен вашей церковью. Любопытная конструкция.

— Любопытная, — согласился кюре. И опустился на стул с отсутствующим видом.

Жакмор вышел через уже знакомую дверь. Он чувствовал себя немного утомленным.

«Ох уж эта Клементина… с ее изнурительными поручениями, — думал он вслух. — Скорей бы тройня подросла. А еще эта история с принудительной мессой…»

Наступал вечер.

«Принудительная месса — это просто возмутительно!»

— Возмутительно, — подтвердил большой черный кот, сидевший на стене. Жакмор посмотрел на животное. Кот заурчал, вертикальные черточки раскололи пополам желтые глазища.

— Возмутительно! — подытожил Жакмор, срывая на ходу какой-то злак, мягкий, круглый, цилиндрический. Сделав несколько шагов, он обернулся. Посмотрел на кота, призадумался и снова пустился в путь.

XVII

Готовый к выходу, Жакмор слонялся по коридору. Он снова облачился в официальные одежды и чувствовал себя несколько стесненно, словно актер в костюме посреди пустой сцены. Наконец вышла служанка.

— Долго же вы, — сказал Жакмор.

— Это штоб красивой быть, — оправдалась она.

На ней простоватилось выходное платье из пикейной ткани белого цвета, к нему прилагались черные туфли, черная шляпа и белые фьезелевые перчатки. В руках она теребила требник в затертом кожаном переплете. Кожа на лице лоснилась, алели безвкусно накрашенные губы. Тяжелые груди натягивали корсаж, грубо, но крепко сбитые ягодицы убедительно наполняли оставшуюся часть платья.

— Пойдем, — позвал Жакмор.

Они вышли вместе. Она казалась оробевшей и из уважения к Жакмору старалась дышать как можно тише.

— Итак, — спросил он метров через сто, — когда же я вас пропсихоанализирую?

Она покраснела и бросила на него взгляд исподлобья. Они как раз проходили около плотной изгороди.

— Сейчас никак нельзя, скоро месса… — сказала она с надеждой в голосе.

Психиатр понял, о чем она подумала; он почувствовал, как затопорщилась его рыжая борода, и решительно повел девушку к изгороди за обочиной. Они юркнули в узкий тернистый лаз — колючий кустарник расчехвостил красивый жакморовский костюм, — и выбрались на огороженную со всех сторон поляну.

Служанка осторожно сняла черную шляпу.

— Не спортить бы ее ненароком, — сказала она. — Ой, гляньте, да ведь я вся зеленая буду, ежели мы прямо здесь, на траве…

— А вы встаньте на четвереньки, — предложил Жакмор.

— Само собой, — ответила она с таким видом, как будто считала эту позу единственно возможной.

Психиатр трудился над ней не покладая рук, поглядывая временами, как вздрагивает и обмякает короткая девичья шея. Из плохо уложенных волос выбилось несколько светлых прядей, волнующихся на ветру. От служанки сильно пахло, но Жакмор за все время проживания в доме на скале еще ни разу не практиковался, да и этот немного животный запах не был ему неприятен. Из чисто человеческих — вполне понятных — побуждений он позаботился о том, чтобы не сделать ей ребенка.

Они подошли к церкви минут через десять после начала службы. Судя по количеству стоящих у входа машин и телег, овальный неф был наверняка заполнен до отказа. Перед тем как подняться по ступенькам, Жакмор взглянул на еще красное и немного смущенное лицо девушки.

— Вечером-то приходить? — прошептала она.

— Да, — ответил он. — Расскажешь мне о своей жизни.

Она уставилась на него, убедилась, что он не шутит, и растерянно кивнула, так ничего и не поняв. Они вошли и сразу же смешались с густой толпой прихорошившихся прихожан. В толчее Жакмора прижало к девушке, ее животный запах снова ударил ему в нос. У нее под мышками проступали круги пота.

Кюре заканчивал преамбулу и готовился к восхождению на амвон. Прихожане изнывали от духоты: еще чуть-чуть — и душа вон. Женщины расстегивали корсажи, но мужчины оставались в наглухо задраенных черных тужурках с косыми воротниками. Жакмор оглядел окружающие его лица: живые, волевые, дубленные ветрами и солнцем, и все — с выражением непоколебимой уверенности… Кюре поднялся по лесенке на белый амвон с открытыми ставнями. Странный все-таки амвон. Жакмор вспомнил столяра, маленького подмастерья, и озноб прошел по его коже. При мысли о подмастерье запах служанки становился противным до омерзения.

В тот момент, когда кюре появился между двумя стояками из белого дуба, какой-то мужчина вскочил на скамью и громким голосом потребовал тишины. Гул толпы спал. В нефе воцарилась настороженная тишина. Взгляд Жакмора скользил по голубому витражу над алтарем, цеплялся за бесчисленные мерцающие огоньки, освещающие нагромождение переплетенных тел, вылепленных на несущей конструкции свода.

— Кюре, дождя! — произнес мужчина.

Толпа подхватила в один голос: «Дождя!»

— Святокос сух! — продолжал мужчина.

— Дождя! — взревела толпа.

Оглушенный Жакмор увидел, как священник простер вперед руки, прося слова. Ропот стих. Утреннее солнце жарило что есть мочи по витражу. Дышалось неимоверно трудно.

— Жители деревни! — изрек кюре.

Его громоподобный голос, казалось, шел отовсюду; Жакмор догадался, что все дело в системе ловко скрытых динамиков. Головы прихожан завертелись в разные стороны.

— Жители деревни! — повторил кюре. — Вы просите у меня дождя, так вот, вы его вообще не получите. Сегодня вы пришли в церковь, раздуваясь от чванства и высокомерия, как леггорны, распухая от удовлетворения и успокоенности плотской жизнью вашей. Вы пришли как назойливые попрошайки, требуя то, чего вы совершенно не заслуживаете. Дождя не будет. Богу до вашего святокоса, как до лампочки! Согните тела ваши, склоните головы ваши, ущемите души ваши — и я окроплю вас словом Божьим. А на дождь не рассчитывайте! Вы не получите ни капли! Здесь храм, а не дождевальня!

Толпа начала роптать. Жакмор решил, что кюре выступил хорошо.

— Дождя! — повторил мужчина, стоящий на скамье.

После звуковой бури, поднятой кюре, голос мужчины показался смехотворно слабым, и присутствующие, признавая временное превосходство противника, замолчали.

— Вы еще утверждаете, что верите в Бога! — прогремел голос кюре. — Только потому, что вы ходите по воскресеньям в церковь, жестоко относитесь к своему ближнему, стыда не ведаете и угрызениями совести не страдаете…

При слове «стыд» со всех сторон раздались протестующие крики, отражаясь от стен и усиливаясь, звуки сложились в единый вопль возмущения. Мужчины сжимали кулаки и топали ногами. Молчаливые женщины кривили рты и злобно смотрели на кюре. Жакмор растерянно переминался с ноги на ногу. Рев прекратился, кюре воспользовался наступившей тишиной.

— Какое мне дело до ваших полей! Какое мне дело до вашей скотины и ваших детей! — завопил он. — Вы ведете жизнь плотскую и скабрезную. Вам неведома роскошь! Я дарю вам ее: я дарую вам Бога… Но Богу не нужен дождь… Богу не нужен святокос. Ему безразличны ваши грязные грядки и ваши праздные блядки. Бог — это подушечка, вышитая золотой парчой, это бриллиант в солнечной оправе, это бесценный узор из кружев Любви, это царственные усадьбы в Отэй и Пасси, шелковые сутаны, расшитые носки, ожерелья, перстни, безделушки, прелестюшки, электрические монстранцы для агнцев… Дождя не будет!