Читаем без скачивания Сердцедер - Борис Виан

— Природе видней, — прошептал Ангель.

— Ваша жена послала меня к кузнецу, — сказал Жакмор. — Вас не пугает, что она воспитывает их слишком сурово?

— Что я могу сказать, — ответил Ангель. — Страдал ведь не я, а она. Это дает ей все права.

— Категорически возражаю, — возразил Жакмор. — Не может такое бесполезное чувство, как страдание, дать кому бы то ни было на что бы то ни было какие бы то ни было права.

— Она относится к ним действительно плохо? — спросил Ангель, не обращая внимания на тираду психиатра.

— Нет, — ответил Жакмор. — К себе самой она еще более сурова. Но это не повод. Все это притворство и дурное воспитание.

— Я думаю, что она их любит, ~ сказал Ангель.

— М-м… да, — ответил Жакмор.

Ангель замолчал. Ему было явно нехорошо.

— Вам следовало бы отвлечься, — посоветовал Жакмор. — Покатайтесь на лодке.

— У меня нет лодки…

— Постройте лодку.

— Ну и идеи же у вас, — проворчал Ангель.

Жакмор встал и объявил:

— Я пошел за кузнецом. Раз она так хочет.

— Сходите завтра, — попросил Ангель. — Дайте этому бедолаге еще один день.

Жакмор покачал головой.

— Даже не знаю. Если вы против, то так и скажите.

— Я — лицо подчиненное, — сказал Ангель. — А потом, мне кажется, что она права. Ведь она — мать.

Жакмор пожал плечами и вышел. Широкая лестница, выложенная кафелем, дрожала под его ногами. Он быстро пересек холл и оказался в весеннем саду. Оплодотворенную землю так и распирало; вызревшие волшебные семена разрывались то там, то сям тысячью огненных лепестков, которые выглядывали из зияющих прорех травяного бильярдного поля.

IV

На следующий день была среда, Жакмор, подходя к деревне, решил обойти стороной главную улицу с ярмарочной площадью. У околицы он свернул на тропу и стал пробираться огородами, где росли дико-зеленые уртикарии и куделябзии, окрещенные крестьянами кровьпивцей.

Развалившись на пристенках и подоконниках, вальяжно солнцевались кошки. Все было тихо и мертво. Несмотря на постоянно обгладывающую его тоску, психиатр смог расслабиться и даже почувствовать себя, клеточно выражаясь, функциональным.

Он знал, что за домами с правой стороны течет полнокровный ручей, который чуть дальше сворачивает влево. Поэтому нисколько не удивился, увидев, что и тропинка под тем же самым углом повернула влево, — психиатр внезапно подумал, что протяженность ферм представляет собой величину постоянную.

В нескольких десятках метров от него группа людей выполняла, судя по всему, какую-то сложную работу. Расстояние между Жакмором и местом действия быстро сокращалось; раздался душераздирающий крик. Истошный вопль — сочетание боли и легкого удивления — с ведущей нотой гнева и слабым отзвуком смирения, которые никак не могли ускользнуть от чуткого слуха психоаналитика.

Он ускорил шаг и пульс. На высоких воротах из неотесанного дуба крестьяне распинали коня. Жакмор подошел поближе. Шесть мужчин прижимали животное к деревянной двери. Двое приколачивали переднюю левую ногу. Огромный гвоздь с блестящей шляпкой прошел уже насквозь, по шерсти текла кровь. Так вот чей крик пронзил Жакмора.

Крестьяне продолжали трудиться, не обращая внимания на психиатра, как если бы он находился далеко отсюда, на Антильских островах, например. Только конь посмотрел на него большими карими глазами, заплывшими от слез, и оскалился, пытаясь изобразить что-то вроде жалкой виноватой улыбки.

— За что вы его? — тихо спросил Жакмор. Один из зевак равнодушно ответил:

— Так то ж жеребец-производитель. А он возьми и согреши!

— Ну и что в этом страшного? — спросил Жакмор.

Зевака плюнул на землю, но ничего не ответил. Тем временем приступили к прибиванию правой лошадиной ноги. Удар кувалды — и гвоздь ушел под шкуру, побледневшую от страха; Жакмора передернуло. Как и несколько минут назад, жеребец издал резкий, пронзительный крик. Плотно прижимая копыто к двери, палачи надавили так сильно, что суставы не выдержали чудовищного напряжения, затрещали и вывернулись в обратную сторону. Вздернутые вверх бабки образовали острый угол, начинающийся с выразительной морды. Привлеченные экзекуцией мухи уже успели облепить кровоточащие дыры.

Крестьяне, поддерживающие круп, разделились на две группы, по нижней конечности на каждую; теперь следовало прижать копыта к порогу двери. Остолбеневший Жакмор не упускал ни одной детали в производимой операции. Он почувствовал в горле набухающий колючий ком и с трудом его проглотил. Живот жеребца дрожал, грузный член, казалось, ужимался и прятался в складках кожи.

Со стороны дороги донеслись еле различимые голоса. Жакмор даже не заметил, как к бригаде присоединились огромный мужик и подросток. Мужчина держал руки в карманах, волосатая грудь вываливалась из шерстяной майки, подпаленный кожаный фартук хлопал по коленям. Хилый подросток — жалкий подмастерье — тащил тяжелый железный котел с раскаленными углями, из которого торчала рукоятка покрасневшего крюка.

— А вот и кузнец, — сказал кто-то.

— Вы все-таки поступаете жестоко по отношению к этой лошади, — не удержался, хотя и вполголоса, Жакмор.

— Это не лошадь, — сказал крестьянин. — Это осеменитель.

— Но он ничего плохого не сделал.

— Его никто не заставлял, — произнес кузнец. — Не надо было грешить.

— Но ведь это входит в его обязанности, — возразил Жакмор.

Подмастерье поставил котел на землю и с помощью мехов раздул огонь. Кузнец пошуровал в углях, посчитав температуру достаточной, вытащил крюк и повернулся к жеребцу.

Жакмор развернулся и побежал прочь. Он мчался, выставив локти вперед, зажимая кулаками уши, и кричал, пытаясь заглушить в себе отчаянные стенания лошади. Остановился он уже почти в самой деревне, на маленькой площади, от которой было совсем близко до церкви. Его руки опустились. Невозмутимо гладкий красный ручей, который он только что перешел по легкому деревянному мосту, даже не поморщился. Поодаль, к своей лодке, отфыркиваясь, плыл Слява; его зубы сжимали кусок блеклого расслаивающегося мяса.

V

Жакмор застыл в нерешительности и огляделся. Никто не обращал внимания на его самозабвенное бегство. Церковь стояла на своем месте — белое яйцо с синим отверстием — витражом для высасывания. Оттуда доносилось тихое пение. Жакмор обошел здание, неторопливо поднялся по ступеням и вошел внутрь.

Стоя перед алтарем, кюре отбивал такт. Десятка два ребятишек пели гимн для первого причастия. Поэтические изыски заинтриговали психиатра, он подошел ближе и прислушался.

Шип-шиповник — нам цветок,

Жир да шкварки — сало наше,

Счастье нам — говна кусок,

А Иисус — намного краше.

Травка — это для скотины,

Мяско — это для папаши,

Волосины — для лысины,

А Иисус — намного краше.

Иисус — сверхурочка,

Иисус — прибавучка,

Иисус — роскошнючка…

Тут психиатр догадался, что автором гимна был сам кюре, и перестал вслушиваться, посчитав, что получить экземпляр из первых рук не составит труда. Музыка немного успокоила его встревоженный рассудок. Не желая отвлекать кюре от репетиционных занятий, он тихонько сел на скамью. В церкви было прохладно, детские голоса резонировали в просторном помещении, эхо цеплялось за резьбу на стенах. Блуждая взглядом по церковным интерьерам, Жакмор заметил, что амвон с крышкой вернулся на свое место, а два мощных шарнира отныне позволяли всей конструкции безущербно откидываться назад. Он вдруг подумал, что со дня крещения засранцев не приходил сюда ни разу, что время бежит, а оно и вправду бежало, так как тень уже успела погасить синее пламя витража, затихали детские голоса; таково уж взаимовоздействие музыки и темноты, ибо их вкрадчивость елейно промывает и перевязывает душу.

Из храма он вышел умиротворенным и сразу же решил зайти к кузнецу, чтобы не навлечь на себя гнев Клементины.

Вечер наступал. Жакмор шел по направлению к деревенской площади, ведомый легким парящим запахом паленого рога. Он закрыл глаза, чтобы не сбиться с пути, и нюх привел его прямо к мрачной лавке, в глубине которой подмастерье раздувал мехами огонь в жаровне.

Перед дверью стоял мерин в ожидании последней подковы. Его к тому же только что остригли, всего, за исключением нижней части копыт, и Жакмор с восхищением рассматривал красивые округлые бабки, покатую спину, мощную грудь и вздыбившуюся густую жесткую гриву.

Из темноты появился кузнец. Жакмор узнал в нем мужчину, который час назад приходил пытать жеребца.

— Здравствуйте, — сказал Жакмор.

— Здравствуйте, — ответил кузнец.

В правой руке он держал клещи с зажатым в них куском раскаленного металла. В левой — тяжелый молот.

— Подними ногу, — приказал он мерину.

Тот подчинился и был вмиг подкован. Густой голубой дым от паленого копыта заклубился в воздухе. Жакмор кашлянул. Мерин опустил копыто и постучал им по земле.