Читаем без скачивания Операция «Остров Крым» - Ольга Чигиринская

Арт поднял правую руку в жесте присяги.

– Клянусь, что нигде. По идее, у него должны быть претензии к усам Ставраки. Но на усы Ставраки он не покушался ни разу…

– Когда присягают, левую руку кладут на Евангелие. Или на сердце.

– Можно, я положу на твое сердце?

– Это не сердце.

– Я не виноват, что у вас так развиты молочные железы.

– Это все равно не сердце. Оно в нижнем квадранте. Здесь аорта.

– Туда не так приятно класть руку. И вообще, кто из нас зануда?

С ней было неописуемо хорошо. Даже когда плохо. Даже так: плохо рядом с ней было лучше, чем хорошо с другими женщинами, это просто Божье чудо – вот так найти человека, который тебе подходит, и не так подходит, как ложка вкладывается в другую такую же ложку, а вот как парус подходит к мачте или перо к бумаге.

(Это просто первая женщина, которая не сбежала, когда ты поставил этого, как его… Вигдора? Веспера?

Визбора, Гия. Сколько раз можно повторять. Визбора.)

Мысль о том, чтобы потерять ее сейчас, была почти физически болезненна. Он эту мысль пинками гнал, Тэмми уже спала, а он вел эту кошмарную борьбу и от усталости вырубился раньше, чем понял – победил или нет.

Проспать удалось часа четыре, спасибо и на том.

…Ну, вот мы и здесь – в стерильно-чистой, просторной, хоть конем гуляй, ванной комнате отеля «Шератон». Верещагин чувствовал себя гунном, по ошибке попавшим в римские термы. Сидит гунн на краю ванны и снимает острейшим двойным лезвием варварскую бороду, стремясь соответствовать окружающей обстановке. Сегодня по плану падение Рима. Ибо сквозь дверь, сквозь балконные двойные рамы слышится неумолчный басовитый гул, и варвар отлично понимает значение этого звука, опустившегося на сонный Севастополь с небес.

Сеанс добровольной пытки – протирание одеколоном после бритья. Из зеркала смотрит почти незнакомое худое лицо. Посмотрите на это лицо и скажите: способен ли его обладатель на что-либо выдающееся? Да полноте, господа, это же Арт Верещагин, звезд с неба не хватает, считает годы до отставки, пошел в армию ради университетской стипендии, а потом, как дурак, дал уговорить себя в офицерскую школу, соблазнившись курсом военной истории. Интеллигент и зануда, но лямку тянет исправно, солдатики и унтера считают его командиром не то чтобы очень хорошим – правильным. Стрелок хороший, в рукопашной не ахти, но удар держит неплохо, на том и выезжает. Такими исконно офицерскими развлечениями, как выпивка и карты, пренебрегает, и поэтому полезных контактов не завяжет и никогда карьеры не сделает. Хотя мог бы… Что с него взять – интеллигент, чудак. И мало ли что он там думает про воссоединение – а что он может? Что может один человек против огромной империи, с которой в единодушном порыве желает слиться маленькая нахальная республика, где он имел глупость родиться?

А даже если и может – какое у него право решать за девять миллионов человек? Какое тебе собачье дело до их дальнейшей судьбы – бери катер, сажай туда свою царицу Тамару и плыви на оном катере к такой-то матери. Чего проще? Или у тебя есть варианты? Три ха-ха. Любое выступление против СССР будет не чем иным, как коллективным самоубийством. Тебя будут писать через запятую с Чарли Мэнсоном – ты этого хочешь?

Арт Верещагин, ты смешон… Ты ломаешь голову так, как будто ты властен что-то изменить в этой жизни. У тебя есть волшебная палочка, по мановению которой исчезнет гул за окном? Нет? Тогда заткнись, встань, иди и делай, что решил. Что вы все вместе решили и окончательно подтвердили вчера в конференц-зале, где смотрели слайды Лхоцзе-шар.

Арт в последний раз провел пальцами по непривычно гладкой щеке. Хорошо, что у Старика пунктик насчет бород. Он начал что-то подозревать, он вслух заметил, что я не позвал половину своей команды, но позвал Козырева и Новака, а потом вызверился на бороду и отвлекся. Бедный Старик, что за подстава выйдет ему, причем независимо от того, провалимся мы или нет.

Тэм закричала, и он стремглав бросился из ванной.

Меня разбудило ощущение пустоты, кошмарной холодной бездны справа и сзади, как будто я лежу на скальной полке, на самом краю, спиной к обрыву, а внизу сотни и сотни метров леденящей пустоты…

Раньше между мной и пустотой была граница. Сто восемьдесят два сантиметра тела, сильного и теплого. Теперь эта граница исчезла, и пропасть распахнула свою пасть, тихо и плотоядно урча.

Этот звук меня разбудил и напугал до визга.

– Арт! – завопила я, бросаясь вперед-влево, стараясь откатиться от пропасти. И тут же ощутила под собой реальную пустоту, уже просыпаясь, успела выбросить вперед руки и согнуть колени, которыми тут же коснулась близкого пола.

Он появился сразу же, сначала – черная тень на фоне яркого прямоугольника – двери в ванную, потом – бледная тень в растворе выгорающей ночи.

– Что случилось?

Я засмеялась над собой, вернее, попыталась – вместо смеха выплеснулся всхлип. Вот дурочка.

– Ты исчез… Я испугалась… Свалилась с кровати, как маленькая…

– Это бывает. – Он осторожно усадил меня на постель, откинул ладонью упавшие на лицо пряди. – Все нормально, ты пришла в себя?

Я не знала, что ответить. Страх исчез, но тревога осталась. И была какая-то причина, что-то реальное…

Лицо Арта изменилось. Сделалось жестче, перестало походить на физиономию молодого и доброго пирата. Ну да, он побрился.

Мне он нравился бритый, именно таким я увидела его в первый раз. Но с бородой он, как ни странно, казался моложе. Как юноша, который для солидности отпустил бороду.

Он встал, отдернул шторы. Утренние сумерки сонно вползли в комнату. Предметы отяжелели, обрели ту плотность, которую ночью обнаруживаешь только тогда, когда треснешься обо что-нибудь.

Голубой лужицей застыл на коврике шелковый халат. Я подняла его, надела, затянула поясок. Тревога не прошла. Значит, дело не в том, что я голая…

Что-то еще. Но что?

Гул. Низкий, утробный гул, который я слышала во сне.

– Арт!

Он повернулся, кивнул.

– Да. Советские транспортники. Один из них выбрасывает парашютный десант где-то в районе военного порта. Кто-то у них там любит дешевые эффекты.

Я подошла, прижалась. Хорошо бы еще уткнуться лицом в его плечо, но увы – мы почти одного роста. Не везет мне на высоких мужчин.

От Артема пахло мятой (зубная паста) и алоэ (крем для бритья).

Над портом и в самом деле разворачивались парашюты. Нелепость какая. Они могли просто прилететь и сесть в Бельбеке. Или в Каче. Зачем это шоу?

– А что это мы вскочили в такую рань? – Арт распустил поясок моего халата. – Нам что, делать нечего? Что мы, парашютистов не видели?

Я знала, что ему тоже тревожно. И впервые по-настоящему поверила, что это может оказаться наша последняя ночь.

– Сначала я пойду и почищу зубы (Господи, мне страшно! Почему мне так страшно?).

– Да. Это святое.

Потом мы были вместе, и пока мы были вместе, я ничего не боялась. А тем временем пустой на три четверти отель «Севастополь-Шератон» начал оживать. Смотровая площадка под окном пятью этажами ниже заполнялась персоналом в красных униформах и постояльцами в фирменных халатах. Все смотрели на запад, где за темной черточкой советского транспортника тянулось многоточие розовых пятнышек – парашютных куполов, подсвеченных утренним солнцем.

Вторжение началось ровно в четыре часа по Москве. Высадка парашютного десанта в Севастополе и в самом деле была не более чем шоу: настоящие силы высаживались с тяжелых транспортников и вертолетов в Симфи, Саках, Сарабузе и Сары-Булате, с военных транспортных кораблей в Альма-Тархане, Керчи и Феодосии. В восемь утра мы стояли на перекрестке Нахимова и Благовещенской, пропуская колонну бронетехники из Симферополя. Я помню, как Арт улыбнулся, нажимая на клаксон. Это была скверная улыбка.

Вслед за нами загудела вся пробка – небольшая в такую рань. Кто-то выскочил из машины и начал фотографировать, кто-то махал красно-белыми флажками… Арт не двигался с места, только давил на гудок и улыбался. Мне снова стало страшно – но тут колонна кончилась, и мы вырулили на Благовещенскую, а потом – на качинскую трассу.

Эта церковь называется в обиходе «Святой Себастьян на скалах». Она действительно стоит на скалах, венчая невысокую горку. У подножия горки дорога троится: одна трасса ведет в близкую Качу, другая сворачивает к Бахчисараю, третья следует береговой линией до станицы Николаевской.

Арт не поехал ни по первой, ни по второй, ни по третьей. Он свернул на узкую двухполоску, которая двумя изгибами поднималась к храму.

– Я думала, мы поедем в магистрат.

– Брак зарегистрирует сам отец Андрей. Я договорился.

Класс. Он договорился.

– Скажи, а вот если бы я отказала тебе вчера, ты что бы делал?