Читаем без скачивания На Юго-Западном фронте и другие горизонты событий (сборник) - Владимир Коркин (Миронюк)

– Подёмте-ка с нами, господин подпоручик. У нас в ресторации заказан столик. Всё будет веселее, – сказал сухопарый Костовский. – И обратился к Редутову, крепко сложенному блондину, маленькой щёточкой равнявшему усы: – Надеюсь, Вы не возражаете, Геннадий Никодимович? Берём в напарники застолья молодого офицера?

– А почему бы и нет, Лев Константинович. Подпоручик наш человек, тоже из штаба. И, кажется, умеет держать язык за зубами. Так господин подпоручик…э-э, Миланюк? К слову, как Вас по батюшке?

– Батюшку звать Пантелей. Меня нарекли Александром, следовательно, я – Александр Пантелеевич. Прошу Вас обращайтесь ко мне просто по имени – Александр, Саша. Отец мой, купец изрядный, – приврал он для красного словца, – не раз в семье говаривал: – кто много болтает, по тому крепко батожок скучает.

– Годится, – рассмеялись офицеры. Костовский весело обронил: – Судя по всему, отцовский батожок не гулял по вашим бокам. Не так ли?

– Так-то оно так, Лев Константинович. Однако за то, что продешевил польский кафтан на тёплой подкладке, получил словесную выволочку сполна и увесистый кулак отца под нос.

Похохатывая, обсуждая меж собой этот сюжет из жизни ещё в ту пору молоденького новичка-купца, офицеры вошли в залу. Приняв «на грудь» первые рюмки с водкой, закусив, старшие офицеры расспросили у Миланюка о том, где он служил и воевал ли на фронте. Узнав, что он, хотя и не активный, но участник Брусиловского прорыва, два друга-офицера обрадовались. Ну как же, кто из фронтовиков не знал о 8-й армии, о её героических сражениях на Волыни. Уж кому-кому, а им, фронтовикам, хорошо известно имя генерала Каледина, в армии которого, в пехотной дивизии столнулся с противником солдат Миланюк.

– Досталось вашей армии в Ковельской бойне, – обронил грустно Костовский. – Ты-то не знал, нижним чином был тогда. Потери, наш молодой друг, были ужасными, полегло за всю операцию несколько десятков тысяч бойцов. Редутов Геннадий Никодимович в госпитале лежал в одной палате со знакомым офицером из 3-й Гвардейской пехотной дивизии. Тот сказал, что у них из ста восьмидесяти боевых офицеров в четырёх полках осталось в строю меньше тридцати. И всё же в начале сентября у Свинюх наши молодцы-преображенцы и измайловцы пленили почти тысячу австрияков, а ещё захватили орудия, миномёты, пулемёты.

– Вообще, на всех флангах мы боролись на славу, – поддержал разговор Редутов. – Помню, как наша 1-я Заамурская пехотная дивизия атаковала резервную германскую дивизию. Мой командир полковник Циглер повел свой полк на германскую проволоку. Мы преодолевали заграждения под ураганным огнем. Как забыть старика Циглера! Он был впереди цепей и всех подбадривал. Солдаты захватили бившую в упор батарею и пленили и офицеров, и свыше полутора тысяч нижних чинов германцев, и захватили орудия и пулемёты. А смелые атаки Крымского конного полка! Наконец, 6-я армия вела в Лесистых Карпатах поистине геройские бои.

– Но, увы, – тяжело вздохнул Костовский, – к середине сентября враг спутал нам карты, крепко ударив по 10-й Сибирской дивизии, мы потеряли сто боевых офицеров, тысячи стрелков, несколько орудий и почти пятьдесят пулемётов. А выручила нас 3-я Гвардейская пехотная дивизия.

– Лев Константинович, а я в госпитале слышал, что некоторые офицеры и солдаты считали Каледина по некоторым боевым операциям не очень-то решительным генералом. Так ли это?

– Это можно говорить, сравнивая его с решительным Гурко. Это действительно энергичный полководец. С него можно брать пример. Будь он назначен вместо Каледина, так Владимир Волынский и Ковель наши войска взяли бы ещё в начале Брусиловского наступления. Каледин хороший генерал, но уступал в стратегии и тактике генералу Гурко. Много можно говорить о той поре. Немало было храбрых военачальников. Например, командующий двадцать пятым армейским корпусом генерал Корнилов. Если бы не предательство временщика Керенского, Лавр Георгиевич не позволил бы большевистской заразе поразить Питер, а после и Россию.

– Как полагаете, Лев Константинович, удастся верным присяге воинам положить на лопатки большевиков?

– Не знаю, Александр. Они взбудоражили все низы нашей империи. Наобещали люду, бог знает чего, а думают, наверняка, об одном – во что бы то ни стало удержаться у власти. В этом цель прежде неприметной партии. У нас же выпало из рук прежнее знамя – царь отрёкся от престола, значит, нет и объединяющего воинство центра. Присяга, увы, в прошлом: нет у государства царя, церкви начинают рушить, страна может расколоться на куски, как разбитый огромный глиняный горшок. История может повернуться вспять. На грани коллапса почти вся российская промышленность, село дышит на ладан, как живёт теперь народ, можете определить по населению этого города, которое в основе своей влачит полунищенское существование.

– Друг, – обратился к нему Редутов, – слишком велик твой пессимизм. Не будем терять надежды на возрождение России. Пока живо на нашей родине воинство, пекущееся о благе страны, вообще истинные её патриоты, до той поры нельзя не верить в нашу победу.

После вечер прошёл в приятном общении с товарищами по оружию, тоже навестившими ресторан. Музыка настроила военных на мажорный лад. Хотя дамы оказались все заняты, тем не менее, никто из них не отказывал фронтовикам в туре вальса, в танцах. Исполнители песен, мужчины и женщины, владели вокалом, вызывая бурю аплодисментов. Счастливые расходились по своим квартирам офицеры дивизии.

Ветер перемен

Ветер перемен в стране набирал шквальную силу. Солдатской массе всё равно, насколько талантлив был генерал Брусилов и его воинское окружение. Они помнили, как их унижали с 15-го года, когда в армии ввели наказание розгами, как кое-кто из офицеров бил им морды. Солдаты не радели за старый режим, они хотели одного – мира, а ещё и земли. Буквально в считанные месяцы дисциплинарная власть офицерского состава оказалась ничтожной. Вот потому дивизия срочно передислоцировалась в соседнюю губернию, где власть большевиков пока что была формальной. Где лозунг «Штыки в землю!» не стал столь угрожающим. Здесь офицеры до мозга костей мечтали о возможности укрепить боеспособность войск, создать армию, способную разгромить большевизм. В некой как бы дымке уже прорисовывался образ грядущей Гражданской войны. На фронт, где творилось что-то невообразимое, Александру Миланюку не хотелось нисколечки. Ради чего туда рваться? Царь бросил страну и армию, Россию трясёт, будто она живёт на вулкане. Он как-то стал спокойнее, или, скорее всего, безучастнее относиться к тому, что творилось в армии и в городе. Конечно, как штабист, хотя и в малом звании, он представлял себе, как сейчас в середине восемнадцатого года формировались армии и бригады, как обстояли дела на юге у Деникина, на российском флоте, как здесь, почти в географическом центре державы шевелился КОМУЧ, как непрочно положение Директории, какую огромную надежду возлагало офицерство на Омск, на Колчака. Всё чаще он слышал о превосходном военном таланте Каппеля, который прошел через горнило фронта мировой войны. Но особо прислушивался к разговорам и сообщениям о чехословацких и венгерских дивизиях, занимающих активную позицию в борьбе с большевиками.

Он вспоминал, как в курительной комнате или в больничном парке, что радовал глаза берёзами, липой, ельником, кустарником ирги, знакомился с бойцами, бывшими некогда противной стороной. Языковая практика – вещь великая. Лечение в госпитале столкнуло его лицом к лицу и с поляками, и с чехами, и со словаками, и сербами, и даже с венграми, дало этому общению неоценимую услугу – развить его природный дар полиглота. Миланюк понимал, что его, знатока славянских языков рано ли поздно ли, да бросят на некий контакт с огромной армией чехов, передвигающихся по железной дороге. Александр даже мысленно представил, как он, выполняя задание штаба, очутится у порога избы, где будут размещаться бойцы чешской армии, кажется, генерала Гайды. Так оно и случилось. Но не было никакой избы, а на одной большой сибирской железнодорожной станции в кирпичном доме военной прокуратуры ему отвели на втором этаже столик и велели привести в порядок все опросные листы задержанных большевиков, их пособников – людей из среды технической интеллигенции – и составить список тех, кого предстоит отправить под конвоем в распоряжение Омского правительства. Ему помогал разбираться в бумагах бывший ротмистр, ныне надпоручик Свиящ, следователь спецотдела белочехов.

– У тебя аналитическая голова, подпоручик, – похвалил его офицер. – Но из этой оравы большевистских недоумков ты отобрал всего сорок негодяев, замахнувшихся на твою империю. Пожалел их? Молчишь! А они, как думаешь, пожалеют тебя или меня, если попадём в их лапы, в плен? Да разорвут в клочья!

– Но ведь мы их пошлём наверняка на верную смерть, господин надпоручик. Быть может, они изменят своё мнение. Всё же не так уж и плохо им жилось в матушке России. Просто попали под влияние агиток, красных горлодёров.