Читаем без скачивания Моя тропинка. О писателях, о литературе, о кино, о молодежи, о мифах и о себе - Петр Алешкин

Однажды я предложил ему немножко отредактировать текст хотя бы на первой странице романа, сделать его попроще, заменить, на мой взгляд, вычурные фразы типа «горизонта зримости».

Леонов обиделся:

– Меня даже Горький не редактировал!

Максим Горький и Леонид Леонов

И конечно мы расспрашивали Леонида Леонова о том страшном времени, в котором он жил, о взаимоотношениях со Сталиным, ведь он один из не многих русских писателей не был репрессирован, не пострадал.

– Встречался я со Сталиным, встречался… не раз… Картина есть у художника Яр-Кравченко, она сохранилась в литературном музее: в Рябушинском особняке, у Горького, Политбюро со Сталиным, и мы, писатели, человек пятнадцать. Там Горький и Сталин за столом, и Маленков, Молотов, Андреев, все сидят, а на первом месте кресло, а в кресле я сижу, молодой, приятный. Было дело… Это были страшные времена. И Ягода тоже был с нами, главный шеф Леопольда Авербаха, председателя РАППа… страшный человек был, такой бледный, маленького роста. Однажды Авербах ядовито сказал мне: Леонид Максимович, прочел я статейку одну интересную, английскую, там о вас сказано, вот, мол, писатель Леонов, у которого могло бы быть мировое имя, если бы он не был коммунистическим агитатором, и засмеялся – хе-хе-хе… Он, Авербах, был шурином Ягоды, племянником Троцкого, и каким-то родственником приходился Свердлову, могучий человек. А Ягода страшный человек… Недавно передача была – «Шестьсот секунд», я не видел, рассказывали, что Ягода у Блюхера, маршала, пальцами вырвал глаз, – Леонов показал руками, как, по его мнению, Ягода это сделал. – Вот такой человек был… Кончилась встреча у Горького, Политбюро устало, гости ушли. Ягода остался, но пьяный был. Писатели остались. Дым стоит слоями. Вот так длинный стол стоит. Горит лампа, торшер, в углу. На том конце стола сидят Шолохов и Горький, разговаривают. На этом конце сидим я, Квитко, Крючков – помощник Горького, и Ягода тут же. Квитко только коньяк пил, побагровел. Мужик выдержанный. Я не пьяный, я в жизни только один раз выпил полстакана коньяку, и то был пьян. А Ягода – вдрызг! Помню, Крючков взял бутылку коньяка, разливать, вдруг Ягода поднимается, опершись, так, на стол, страшный, глядит на меня, стучит ботинком по полу и спрашивает: «Зачем вам нужна гегемония в литературе!?…» Мы были образованней и талантливей, чем эти рапповцы. Понимаете, как? А гегемония в литературе, значит, вы так задеваете, в верхушку лезете… На меня было шесть ордеров на арест, понимаете, но Сталин все-таки не пускал, после того, как Горький охарактеризовал ему меня. Не пускал… А Ягода хотел мстить за то, что мы талантливее. Лезете в таланты, пригнитесь! О-о, страшно было! Вот такая была история… А как-то раз при мне спросили у Сталина: что вы думаете о литературе? Сталин сказал:

– Что вам сказать, вы ведь сами инженеры человеческих душ, сами все знаете!

Вот так и пошло выражение – инженеры человеческих душ.

– Один на один вы с ним когда-нибудь разговаривали? – спросил я.

– Один на один – нет… – задумался, – нет… А так разговаривал. Однажды мы были у Горького, мы тогда Переделкино затевали, я был главный организатор: я, Лидин и Горький. Трое нас… Хотели строить в Переделкино кооператив… Приехал Сталин, поздоровались с ним за руку. Я говорю: «Товарищ Сталин, вот какое дело, мы, писатели, собираемся для отдыха строить такие домики: кто комнату, кто три комнаты. У кого сколько хватит. Как вы отнесетесь к этому благосклонно или нет?..». – Посмотрел он на меня:

– Дачи хотите строить? – Леонов сказал это со сталинским выговором.

– Ну, как это назвать: дачи, хижины…

А Сталин мне:

– Дача Каменева освободилась, не хотите занять?

Я говорю:

– Знаете, товарищ Сталин, место слишком опасное.

– Ха-ха-ха, я тоже так думаю, ха-ха-ха…

Максим Горький и Иосиф Сталин

Сталин позвонил мне после пьесы «Нашествие». У меня тогда полный разгром был после постановки «Метели». Били, думал, не подняться. Да и все так думали… Руки опустились. Я сидел дома, помню, читал «Идиота». Приходит ко мне один театральный критик… Почему-то во время войны нам, писателям, раз в месяц выдавали по бутылке водки. У меня было полбутылки водки, черный хлеб, огурец. Сидим, вдруг – звонок, беру трубку – Поскребышев. Я узнал его. «С вами будет говорить товарищ Сталин!..» Жду, слышу.

– Здравствуйте!.. Хорошую пьесу написали! Собираетесь на театре ставить?.. А где вы хотите?.. Поддерживаю, поддерживаю…

Это после того, как у меня руки опустились. Неожиданность такая… Сталин был шекспировская фигура, так же как Брежнев… Да, да, страшная фигура… – И повторил задумчиво. – Сталин, Сталин, да!.. А этот Авербах после поездки писателей на Беломорканал, звонит мне…

– Вы тоже ездили туда? – спросил я.

– Да, интересно было… Съездили, повидал я там такое, душа содрогнулась, а нам говорят: съездили, пишите. А писать-то надо, сам знаешь что, а рука не поворачивается. Себе в душу плюнуть нужно. И не написал. Авербах звонит, кричит: «Это, что, саботаж?! Сам Сталин интересуется, следит за работой!..» Так и вышла книга без меня. Тогда-то первый ордер на арест Ягода выписал…

4. Уговоры

Между тем, работа над романом шла. Леонид Максимович ожил, энергия увеличилась, бодрее стал. Каждый день по нескольку часов диктовал он Ольге Овчаренко вставки, переделывал главы. Ольга Александровна выматывалась больше чем он. У нее, кроме романа «Пирамида», еще докторская диссертация на столе, работа в ИМЛИ, а здоровье, прямо сказать не богатырское. Хвороба замучила. Поликлиники, больницы. А Леонид Максимович переживает из-за простоев, нервничает, просит меня подыскать хотя бы на время еще одного помощника. Предлагает Дорошенко прочитать рукопись, посмотреть с точки зрения композиции, не видны ли швы.

Ольга Овчаренко

Волнуется еще Леонов из-за того, что подозревает, что Овчаренко после защиты докторской уедет за границу, тогда с кем же он будет доделывать роман. Я при каждой встрече, стараясь делать это тактично, неназойливо, исподволь, убеждал Леонова заканчивать работу, подписать первую папку в набор.

– Нет, нет и нет! – отвечает Леонид Максимович.

Тогда я втайне от него и от Ольги Александровны взялся за редактуру романа сам. Они не знали, что у меня есть ксерокопия. Два месяца сидел над романом, даже отпуск брал. В текст нигде не вмешиваюсь, ничего не вычеркиваю и не добавляю. Делаю только вставки, да выбираю один вариант эпизода из нескольких, на мой взгляд, наиболее яркий в художественном отношении. Я отредактировал роман, подготовил в печать и отдал в набор. Все это без ведома Леонида Леонова и Ольги. Тогда еще роман состоял из двух частей, а не из трех. Не было названий частей, «Загадка», «Забава», «Западня», и не было определения жанра: «роман-наваждение в трех частях».

Вскоре набрали роман, и я взял дискеты себе домой, думая, как только он подпишет рукопись, я тут же передам набор корректорам, и мы мгновенно выпустим роман. Сделал я это еще и потому, что Леонид Максимович все чаще и чаще стал заговаривать о своей смерти, просить нас составить комиссию по доработке романа, включить в нее непременно Стукалина, Дорошенко, Овчаренко и меня. Позже он включит в этот список Геннадия Гусева.

– Если случится, что я тихо, тихо, так сказать, пойду отдыхать туда, на тот свет, то тогда хорошо было бы посоветоваться, как быть с романом, трое-четверо все-таки хорошо…

Он стал заговаривать о смерти, а я побаивался, как бы это не произошло завтра. Человеку девяносто пятый год, это не пятьдесят. Каждый день может произойти самое страшное. Поэтому я и решил отредактировать и набрать роман.

Набор готов, а работа над романом продолжается. И ведется она в сторону сокращения. Каждый день я слышу от Леонова: эта глава выброшена, эта сокращена, надо и эту выбросить. Наконец, первая папка отредактирована. Я уговариваю не сокращать роман, боюсь, что он от этого многое потеряет, но Леонид Максимович упорно ужимает, а мы упорно уговариваем его печатать, отдавать в набор хотя бы первую часть. А он снова и снова приводит пример с новорожденным ребенком.

– Но ведь, кровь, слизь смывает не мать, – говорю я, – купают новорожденного медсестры, акушерки… Подписывайте в набор первую часть, и работайте дальше.

– Нет, нет.

– Вам ведь Ванга писала, что роман будет опубликован через три года. Уже третий год идет, пытаюсь воздействовать на него авторитетом болгарской прорицательницы.

Еще до знакомства с Леонидом Максимовичем я прочитал книгу о Ванге. В ней, между прочим, было сказано, что к Ванге не один раз приезжал знаменитый русский писатель Леонид Леонов.