Читаем без скачивания Одевая эпоху - Поль Пуаре

Эдуарда Детая[67] дать мне подробное описание гусарского мундира 1815 года с ментиком[68], отороченным каракулевым мехом и расшитым брандебурами[69], с кивером[70], ладункой[71]и ташкой[72]. Месье Дусе дал мне рекомендательное письмо к Эдуарду Детаю. Когда я пришел к нему, он был во дворе и работал над батальной сценой: там стояла пушка, а вокруг – полицейские из Центральной бригады, одетые в мундиры артиллеристов времен империи и служившие ему моделями. Я объяснил цель своего визита, и он, почти не отрываясь от работы, наизусть перечислил мне цвета мундиров всех гусарских полков 1815 года, не забыв о выпушках[73] и сетках[74]. Потом он показал мне свою обширную коллекцию мундиров, сабель и касок. По пути домой я размышлял, насколько захватывающим может стать приобщение к какой-либо узкой области знаний и как это прекрасно, когда человек посвящает свою жизнь одной-единственной страсти.

Я несказанно радовался, когда попадал на репетиции театрального клуба «Эпатан». Я видел, как давние члены клуба любезничали с танцовщицами, стучали в двери актерских уборных, передавали через служителей цветы и записки. Во время спектакля, спрятавшись за кулисой, я видел, как Мартель играет санитара в Экс-ле-Бен[75], и слушал, как Мили Мейер[76] поет куплеты, сочиненные маркизом Масса:

Жила-была циркачка,Жил-был баварский принц,Красотка была не из камня,И принц был не кремень.

Кажется, это был намек на любовную связь некоего монарха с Клео де Мерод[77].

При описании модного дома Дусе я не могу не упомянуть месье де ла Пенья, который долгое время был символом этой фирмы. Элегантный мужчина, высокий, сухопарый, с резкими чертами лица, – вылитый Дон Кихот, но наделенный богатством и утонченностью, осанкой фехтовальщика и картинноизящными жестами. Его длинный пиджак с узкой талией (то была эпоха корсетов) оттопыривался на груди, а из карманов выглядывали огромные платки тончайшего шелка, яркие, как хвосты попугаев. Месье де ла Пенья носил безупречно подстриженную бородку, черную, как вороново крыло, а прямой пробор, разделявший его волосы, спускался до самой шеи.

При виде этой идеальной фигуры, в которой нельзя было усмотреть ни малейшего изъяна, я всякий раз приходил в восхищение. Он был испанцем, и мы с трудом понимали его речь, т. к. он говорил скороговоркой, гнусавым голосом.

Когда он, держа в руках ленты, кружева, куски атласа и бархата, вертелся вокруг клиентки, это было какое-то священнодействие, танец огня, магический ритуал, который мог длиться десять минут, а то и два часа, но после женщина становилась великолепной, роскошной, сияющей, словно идол. Таким выдающимся талантом, умением и сноровкой обладал этот человек! И обладает до сих пор, хотя суровость финансистов и не позволяет ему вернуться в мир моды. Кто не видел, как де ла Пенья в порыве вдохновения ловко, словно фокусник, завязывает ленты, закалывает булавки, закладывает складки или, достав из кармана свои длинные ножницы, раскраивает куски атласа, тафты, тюля и муслина, тот не может представить себе радость и волнение, охватывающие создателя Высокой моды.

Но как ни поражали меня мастерство и шик месье де ла Пенья, еще более удивительными казались мне утонченная простота и естественная элегантность месье Дусе. Я смотрел на него и не мог понять, откуда берется такое благородство осанки, такая величавая грация. Когда он надевал свой темно-синий костюм, казалось, будто он сам окрасил его какой-то особенной краской, а его галстуки были подобраны и завязаны так, словно ткань для них создали феи. Я решил во что бы то ни стало найти адрес его портного и однажды увидел его на воротнике пальто Дусе. Там было написано: «Хэммонд, Вандомская площадь». Много раз проходил я мимо лавки английского мастера, но ни разу не отважился войти. Но однажды мне понадобился фрак, и я, набравшись смелости, заказал его там, правда, во избежание неприятного сюрприза, все же спросил, сколько это будет стоить. Мне назвали сумму в 1888 франков, и я успокоился.

– Когда примерка? – спросил я (мне не терпелось удивить друзей).

– Одежду по нашим заказам шьют в Лондоне, – ответили мне, – и ваш фрак будет готов к примерке только через семнадцать дней.

Я условился о встрече и вышел, размышляя о том, что напрасно люди так редко заказывают одежду в знаменитых модных домах, ведь это, в сущности, обходится не намного дороже. Через семнадцать дней я пришел на примерку. Охваченный волнением, я ждал в кабинке, и вот появился мой фрак, его нес портной самого обычного вида с сантиметром на шее. Я удивился, что мне не примеряют брюки. Портной позвал продавца, который сказал: «Брюки? Какие брюки? Вы не заказывали брюки, да и жилет тоже не заказывали». Неприятный сюрприз все-таки случился. Мне пришлось дополнительно заказывать брюки и жилет, ведь они должны были соответствовать фраку.

У Дусе нам надо было создавать новые модели еженедельно. Тогдашние модницы показывались в них на скачках каждое воскресенье и не допускали мысли, что можно надеть туалет, в котором их уже видели. Имена этих дам известны: Лиана де Пужи[78], Эмильенна д’Алансон[79], прекрасная Отеро[80]и другие особы, следуя моде, их обхаживали принцы и короли. А также Нелли Нейстраттен, Марта Элли[81], Жермена Тувнен [82], Маргарита Брезиль[83], Габи де Наваль[84], Лиана де Ланей[85] и так далее… Разумеется, они появлялись в последний момент, чтобы заказать или примерить платье, которое должно было всех поразить в ближайшее воскресенье, и нередко его приходилось придумывать в субботу вечером или даже – я это видел – наспех кроить на них в воскресенье утром.

У Дусе. Одна из первых моделей Поля Пуаре

Я любил задерживаться в салонах Дусе субботними вечерами, когда заканчивали отделку завтрашних платьев. Можно было увидеть и даже потрогать наряды, о которых через двадцать четыре часа будет говорить весь Париж. Я осматривал их как знаток, пробовал их на ощупь и получал от этого огромное удовольствие. А на следующий день отправлялся на скачки и изучал там походку и позы наших модниц. Я мечтал о новых чудесах, еще более неожиданных, еще более удивительных.

Дамы на скачках в летнем кафе, 1890

Однажды месье Дусе пригласил меня к себе в кабинет. Как всегда, это взволновало меня и наполнило гордостью. Обычно он просил показать ему новые модели, критиковал их и предлагал переделать то или другое, и всякий раз я удивлялся, насколько точны его замечания. Если я показывал ему маленький английский костюм, он находил его чересчур пресным и, подхватив на ближайшем столе обрезок шелка в горошек, мгновенно мастерил галстук и изящным движением завязывал его именно так, как было нужно, чтобы внести яркую, веселую нотку. Затем продевал один из концов галстука в бутоньерку, и мое произведение сразу приобретало пикантность, без которой ему была бы грош цена.

Для меня он был поистине учителем, и я до сих пор горжусь, что был его учеником. В тот день мы не занимались моделями. Он вызвал меня, чтобы сказать, что он мной доволен, чтобы похвалить меня и предложить первое жалованье.

Оно составляло 500 франков в месяц. По тем временам это была огромная сумма, особенно для молодого человека моего возраста. Когда вечером я рассказал об этом отцу, думая насладиться произведенным впечатлением, он попросту не поверил мне.

– Пятьсот франков молодому человеку, который ничего не умеет, которому еще учиться и учиться… Впрочем, – добавил он, – можно не волноваться, их тебе не дадут!

Я возразил:

– Ты ошибаешься, я их уже получил.

– Ну так покажи! – сказал он.

И тут случилась драма, потому что вместо того, чтобы достать из кармана пять синеньких банкнот, я показал ему запонки, которые по пути домой купил в ювелирной лавке на улице де ла Пэ. Я выбрал запонки наподобие тех, что видел у месье де ла Пенья, с опалами-кабошонами[86]. Я ношу их и по сей день в память о взбучке, которую получил тогда от отца: «Ты не имеешь понятия о бережливости… В конце концов ты станешь нищим… Ты не думаешь о будущем…» – и так далее. Возможно, он был прав…

Воодушевленный добрым расположением месье Дусе, я взялся за работу усерднее, чем когда-либо. Я создал целую коллекцию костюмов, которые состояли из жакета и юбки с очень узкой талией. Эти костюмы надевались поверх корсета. Корсет охватывал тело женщины от груди до колен, сжимая, как тиски. Подол юбки должен был собираться фалдами. У меня еще сохранились мои тогдашние эскизы, но сегодня я не осмелился бы кому-то показать их. А в то время они нравились, комиссионеры прямо рвали их из рук.