Читаем без скачивания Удав и гадюка - Д. Дж. Штольц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Здесь не было ни южных расписных ковров, ни теплого дерева, ни больших окон на верхних этажах замка – лишь узенькие бойницы. Йева часто вспоминала, с какой любовью Филипп садился в свое кресло, деловито протирал платком стол и принимался за работу. В ее памяти всплывали его ласковые отцовские объятия и поцелуи в лоб или нос, от которых она почему-то морщилась, хотя сейчас отдала бы что угодно, лишь бы просто обнять его.
Но Филиппу фон де Тастемара было не до посещений дочери в последние десять лет. У него возникли серьезные проблемы с южными и северными соседями одновременно.
В 2138 году по общему летоисчислению южный сосед, Большой Глеоф, захватил небольшое королевство рядом с ним – Великую Флоасию, некогда графство Глеофа. Ее короля, Эдварда Жестокого, в назидание подвесили на стене крепости. С того дня глеофский король Авгусс самопровозгласил себя императором, а свое королевство – империей. Такое заявление заставило разом вздрогнуть всех северян. Филипп понял, что следующим, возможно, настанет его черед. И пусть на него пока не нападали, но все же пограничные города планомерно укреплялись, предчувствуя скорую войну. Сам граф начал стремительно наращивать войско. В замке он теперь бывал только холодными зимами, а остальное время проводил в полях и объезжал границы.
Двумя годами позже, в 2140 году, произошло то, что должно было произойти. Йева часто возвращалась воспоминаниями в тот промозглый вечер, когда погода смогла сплести в одно целое моросящий дождь и сырой, колышущийся вокруг замка туман. Тогда Горрон де Донталь сидел перед большим камином в нижнем зале и с искрящимися от смеха глазами рассказывал какой-то особо пошлый анекдот, заставляя содрогаться от хохота весь донжон. После короткого стука в разбухшую от сырости дверь слуга сообщил, что от графа Филиппа прибыло срочное известие.
– Ну-ка, ну-ка! – сказал Горрон. – Что же произошло в Брасо-Дэнто, отчего мой молодой друг решил отправить гонца? Неужто повышенный приплод на кобыльих конюшнях? Или сухие цифры по яровым с успехом в долю процента? Или хвастается очередной водяной мельницей на реке Брасо?
С масленым взглядом Горрон подскочил из кресла, разорвал взмокшую от дождя бумагу и, победоносно помахав аккуратно сложенным письмом, принялся читать его в свете камина. Со смешками над родственником, впрочем беззлобными, он пробежал взглядом по тексту, произнес вступительное приветствие от Филиппа фон де Тастемара, как обычно замогильно официальное. И вдруг резко умолк… С его вечно сияющего лица сползла непроходящая улыбка, взгляд омрачился, а живые голубые глаза потухли – за один миг Горрон резко постарел. Йева в страхе поднялась с кресла, решив, что у герцога прихватило сердце, так быстро отлила кровь от его лица. Но Донталь, качнувшись от слабости, вцепился мертвой хваткой в подлокотник, удержался и стал читать дальше, в состоянии ужаса шепча отдельные слова. Основная часть письма начиналась двумя словами: «Крелиос пал». Об этом Филиппа известил посол Стоохса Ханри Обуртальский, который все-таки смог вовремя переметнуться на сторону Артрона Буйного. Граф Даббли фон де Ларгоон, сын известного военачальника Роршара фон де Ларгоона, захватил Габброс. Свихнувшегося Элуара Третьего триумфально протащили на привязанной к лошади Даббли веревке до самой стены, отчего король скончался.
Бывший герцог перестал замечать все вокруг, вцепился в послание и медленно, пошатываясь, ушел в гостевую комнату, где просидел перед холодным камином почти с месяц без еды и дремоты. Горрон де Донталь любил менять костюмы по два или три раза на дню, но за время своего добровольного заточения с письмом в руках он ни разу не переоделся. Горрон де Донталь любил разговоры, веселье и был энергичен, как мужчина в расцвете сил, но за месяц из его спальни не донеслось ни звука. Горрон де Донталь не представлял своей жизни без женской ласки и с игривыми взмахами бровей и ухмылочками частенько являлся к Йеве в самый неподходящий момент, но за тот месяц улыбка ни разу не появилась на его губах.
Через месяц Горрон де Донталь вышел из опочивальни: как всегда, веселый и улыбчивый. Но все вокруг понимали, что эти дни стали для него, возможно, самыми ужасными. Он похоронил собственное дитя, которому отдал без преуменьшения всю свою долгую жизнь. Конечно, он знал, что Крелиос рано или поздно падет. Но одно дело знать, а другое – увидеть буквально своими глазами труп ребенка. Тогда же похоронили и его верного слугу Гиффа, который мог бы прожить еще с пару десятков лет, благо природа наградила этого вампира на удивление отменным здоровьем. Но, переживая за своего господина, в один из дней, когда тот заперся в спальне, слуга схватился за сердце и умер на руках у брата.
После всего случившегося Йева открыла для себя, что Горрон, при всем своем напускном простодушии, наверное, самый сложный мужчина в ее жизни, умело прячущий от других душу и сердце. И пусть она была для него лишь мимолетным видением в его безразмерно продолжительной жизни, обычным обещанием ее отцу, графиня все равно прониклась к плутоватому герцогу особой теплотой и стойко терпела его подтрунивания. Конечно же, не без обид, но терпела… И даже не подозревала, что Горрон, чувствуя в ее душе томление одиночества, делал это лишь с одной целью – взбодрить и растормошить.
* * *
Йева попросила слугу подать накидку и, одевшись в тонкий черный плащ, скрепленный серебряной фибулой ворона, вышла наружу. За ней последовали трое стражников, всюду сопровождавших ее по приказу герцога. Из совсем крохотного внутреннего двора, где вплотную к донжону ютились хозяйственные постройки, съедая и без того тесное пространство, она по мостику перешла в город.
– Куда вы идете, госпожа? – с почтением спросил страж.
– К площадке Бразегмаут, Сэм, – ответила графиня и, перекинув медную косу через плечо, медленно побрела вперед.
Йева шла по кривым грязным улочкам, мимо мастерских, нищих лачуг, постоялого двора и плотно куталась в плащ, словно на дворе была не весна, а зима. Трое молчаливых охранников сопровождали ее и переглядывались, когда она этого не замечала. Ничего не видя вокруг, графиня свернула за домом с соломенной крышей на узкую улочку, которая привела бы ее на площадку Бразегмаут.
Когда Офурт не был объят туманом, а это происходило не так часто, как хотелось бы, она любила посидеть на этой площадке в одиночестве. Взором она терялась в той стороне, где находились Вороньи земли, и мысленно раздвигала горы, проникая сознанием в родной Брасо-Дэнто. Графиня надеялась, что у отца, который пока не мог навестить ее, все наладится. По этой же причине она сама, чтобы не добавлять головной боли, в ответных письмах сообщала, что в Офурте все хорошо.
Когда-то давно Йева лежала в постели с Уильямом, который с упоением рассказывал о стройных сосновых лесах, о чистом и священном воздухе Офурта. Тогда же он, бывало, прикрывал глаза и шепотом объяснял, как пахнут разные цветы и травы, коих в земле вурдалаков росла тьма. Златовик казался ему самым сладким ароматом на свете. А уж если добавить в букет к этому желтому растеньицу и спокушку с фиалкой, то благоухание унесет в дивный мир грез даже приземленного человека! Воспоминания о шуме горных рек, полноводных весной и летом, заставляли рыбака улыбаться, и он убеждал Йеву, что хоть народ в Офурте и суровый, но сам край невероятно прекрасен и обязательно понравился бы Йеве, поживи она там хоть немного. И вот все вышло совсем наоборот…
Графиню Офурта встретили не стройные сосны, а мрачные и темные леса, не чистый горный воздух, а ощущение тесноты и сдавливания из-за расположения Офуртгоса в узкой долине. Даже тягучий туман, часто возникающий из ниоткуда, привычное дело для гор, лишь усугублял чувство одиночества.
Из-за угла каменного покосившегося дома выглянула старая женщина. Она проводила взглядом медленно бредущую Йеву, погруженную в мрачные думы, а затем последовала за ней, и притом очень живо.
– Госпожа, – позвала негромко женщина. Ее темно-синее платье с завязками впереди укрывала темная шаль, а в волосах цвета вороньего пера плясало серебро, мелькая то тут, то там из-под белого чепца.
Йева обернулась.
– Что тебе нужно? – спросила недовольно графиня, предполагая, что услышит очередные жалобы.
– Госпожа… Извините меня. Но я… Я помню вас! Вы тогда были на площади в Вардцах, когда Уильяма забрали в Солраг.
Графиня вздрогнула. Она поняла, что за женщина стоит
