Читаем без скачивания Воронье живучее - Джалол Икрами

— Не удивлюсь, если и правда знает, — сказала тетушка Рухсора, обращаясь к Дадоджону. — Он у нас лучше ученого.

— А что он окончил? — невольно вырвалось у Дадоджона.

— Нашу кишлачную школу, — тетушка Рухсора чуть слышно вздохнула.

Дадоджону стало неловко. Кажется, огорчил славную женщину. Она, конечно, переживает, что дети не смогли получить образование. Все трое, сыновья и дочь, окончили только кишлачную начальную школу. Учись они дальше, кто знает, может, и действительно стали бы большими учеными.

Дядюшка Чорибой, наверное, разгадал мысли, промелькнувшие в голове Дадоджона, потому что, глянув на него, сказал:

— Учиться, конечно, нужно всем. Но если все парни из кишлаков пойдут в институты или станут перебираться из-за учебы в города, а за ними потянутся и девушки, кто будет работать в колхозе? Жизнь сама отбирает, кому быть ученым, кому чабаном, агрономом или хлопкоробом, и не нужно спешить обгонять ее. Ты сам говоришь, нужно сперва разобраться, какое дело тебе по душе. Вот возьми своих братьев, — кивнул старик на сыновей, — они радуют меня своей любовью к моему делу. Понимают, что без нас, чабанов, люди никогда не обходились и не обойдутся. Потому и живут в степи, и работают, чтобы не сидели люди без мяса, чтобы были у них и молоко, и каймак, чтобы носили красивые и теплые каракулевые шапки.

— Да, это так, — поддакнул Дадоджон.

— И-и, отец, все мой, мое, скажите один раз наш, — засмеялась тетушка Рухсора.

— Все мое — твое и наше, — улыбнулся дядюшка Чорибой и продолжал: — Наш Шамси с детства имел интерес к машинам и всякой технике. Как напомнила мать, джигиту и сорока профессий мало, потому я поощрял его, чем мог, помогал. Теперь всякое дело спорится в его руках. Вот если автомобиль Туйчи встанет, Шамси полезет в мотор, покопается в нем — и автомобиль снова поедет.

— Да, быстро исправит, — вставил молчавший до сих пор Туйчи. — Шамси-ака хоть и не шофер, а механик сильный, мастер что надо!

— Вот так, сынок, — сказал дядюшка Чорибой. — Шамси не стал ученым, но в том, что он знает, нет ему цены. И пользы людям приносит побольше некоторых ученых. Еще покойный отец говорил: «Счастье не в воздухе вьется — трудом достается». Пока не приложишь труд, ничего не добьешься. Это и к ученью относится, так что ты, Дадоджон, лучше учись. Сколько помню, тебя все время тянуло учиться, твой путь, наверно, в науке. Только учись со стараньем.

— Все, уже отучился, — вздохнул Дадоджон. — На мой короткий век хватит и того, что знаю.

— Не говорите так, сынок, грешно, — покачала головой тетушка Рухсора. — Раз вернулись с войны здоровым, значит, жить вам долго и счастливо.

— Ты вроде бы на судью ездил учиться? — спросил дядюшка Чорибой. — Ну и как, успел выучиться?

— Кончил и тут же ушел в армию.

— Ну и хорошо. Глядишь, теперь станешь у нас в районе судьей или назначат прокурором, будешь выводить жулье. Чего уж греха таить, много его развелось за последнее время…

— Нет, дядя, — ответил Дадоджон, перебивая. — Плохой из меня юрист, нет у меня для этой работы способностей. Я стану животноводом. Выучите меня на чабана.

Дядюшка Чорибой пристально посмотрел на него, но Дадоджон выдержал его взгляд.

— Что ж, можно и выучить, — сказал дядюшка Чорибой.

— Я буду прилежным учеником, — заставил себя Дадоджон улыбнуться.

О, как завидовал он этим людям, которые живут просто и ясно. Они твердо знают свое место в жизни, знают цену себе и своему труду. Поэтому они преисполнены достоинства, сильны духом, поэтому далеки от всего суетного, низменного и мелкого…

Туйчи уезжал утром, с первыми лучами восходящего солнца. Дадоджон попросил его передать ака Мулло, чтобы он не волновался за него и не вздумал появиться здесь. Он вернется в кишлак, когда сочтет нужным.

27

Марджона-Шаддода, по просьбе матери, разожгла сандал, накрыла столик цветастым стеганым одеялом, поверх положила широкий медный поднос и спросила:

— Все, что ли? Теперь сидите и радуйтесь, не будет ломоты в ногах, наслаждайтесь. Я пошла.

— Нет, еще не все, — остановила мать. Свершив полдневный намаз, она продолжала сидеть на молитвенном коврике с четками в руках. Дочь недовольно глянула на нее, но старуха все тем же поучающим тоном сказала: — Не так ведь сделала. Сначала расстели на одеяле вон ту скатерть с бахромой, а потом уж ставь поднос.

— Пожалуйста! — передернула плечами Шаддода и быстро сделала. — Что еще?

— Еще завари покрепче и подай мне чайничек чая, потом ты свободна!

— Ффу, слава богу! Никто не заставляет молодую невестку столько работать, — сказала, улыбаясь, Шаддода. — Ладно, катайтесь пока на мне, пользуйтесь тем, что я соломенная вдова и до сих пор не видела муженька.

— Типун тебе на язык! — нахмурилась мать. — Почему ты вдова? Слава богу, муж у тебя герой, богатырь!

— Где он бегает, этот герой-богатырь?

— Никуда не убежит, не бойся! Не сегодня-завтра вернется, сыграем свадьбу и…

Мать осеклась, так как со двора донесся голос Мулло Хокироха:

— Есть кто дома? Невестка, о-ой, невестка!..

— Да-да, входите! — крикнула старуха, глянув на дверь, и вскочила с молитвенного коврика.

Мулло Хокирох со словами «бисмиллохи рахмони рахим» — «во имя бога, милостивого, милосердного» переступил порог, снял у входа галоши и сказал:

— Хорошо, что застал вас обеих. Проходил мимо, дай, думаю, загляну на минутку, проведаю. Невестка, как ты? Не скучаешь? Суженого не ругаешь?

Шаддода сделала вид, что смутилась, опустила глаза и склонила голову, но в душе проклинала старика за то, что он не удержал ее жениха.

— Прошу, добро пожаловать вот сюда! — показала старуха на верхнее место за сандалом и надвинула головной платок чуть ли не на самые глаза.

Мулло Хокирох прошел и уселся во главе сандала. Старуха села сбоку, а Шаддода примостилась в конце, спиной к двери. Мулло Хокирох скороговоркой пробормотал молитву, произнес «аминь», и тогда Шаддода встала и ушла заваривать чай.

— Вот и зима пришла, — заговорила старуха, — похолодало. Зябнуть я стала, поэтому попросила разжечь сандал…

— Да, пришла зима! — сказал Мулло Хокирох. — А мы не справили свадьбу…

— О женихе что-нибудь слышно?

— Слышно-то слышно, да недобрые вести, — вздохнул Мулло Хокирох, уставившись на старуху. — Мой брат, болван, пасет в степи овец и не желает, щенок, возвращаться. Да и здесь дела плохи…

— Чьи дела плохи? — встрепенулась старуха.

— Наши дела, колхозные, — ушел старик от прямого ответа. — Председательница и другое начальство надели халаты наизнанку — хмурятся да сердятся. По-моему, и арест Нуруллобека…

— И-и-и, Нуроллобека арестовали? — удивилась старуха. — О господь всемогущий, что за времена наступили?!

— Да, ваш сын посадил