Читаем без скачивания Возможная жизнь - Себастьян Фолкс

Дела у заново собранной мной группы пошли неплохо. Тед Фокс, наш новый гитарист из Сиэтла, оказался очень хорош – с сильным блюзовым звуком и острым нюхом на цепляющие мелодии, хоть и слишком низким для них голосом. У Теда был баритон, а электрическая гитара требует резкого тенора. В результате петь приходилось все больше мне – какая-никакая, а перемена для меня, на несколько лет отлученного Аней от микрофона. Мы выступали по всему Лос-Анджелесу, получили контракт на запись пластинки, заработали немного денег.

Проведя в Лос-Анджелесе полгода, я наконец позвонил Лори. Она вроде бы обрадовалась, услышав мой голос, захотела встретиться. Предложила кафе-ресторан в Санта-Монике – с верандой и видом на море. Я едва мозги не вывихнул, размышляя о том, что ей скажу и как пройдет наша встреча. Я обдумывал даже, как мне одеться, – вот уж это ее насмешило бы. И Аню тоже, коли на то пошло, тоже. «Нет, ты посмотри на себя, мистер, черные джинсы, белая майка. Это ж надо!» – говаривала она, подведя глаза и принарядившись для какого-нибудь важного случая в винтажное платье с бусами (поверх белья, которое я обнаруживал позднее).

В кафе я приехал заблаговременно. Оно оказалось превосходным: зеленые тенты, ярко-белые скатерти и источаемый всем – ледяной водой, чистенькими меню, даже только что выстиранной рубашкой и лос-анджелесской улыбкой официантки – дух свежести. Корзинка с несколькими сортами домашнего хлеба, кусочки сливочного масла с разными добавками, анчоусы, петрушка, тарелка свеженарезанной редиски и моркови. Я заказал большой бурбон и закурил сигарету.

Показалась Лори, она шагала по улице, выйдя из такси, – темно-синее льняное платье до колен, солнечные очки, эти темные цвета подчеркивали золотистость ее зачесанных назад волос и веснушчатой кожи, голых ног и сандалий. Выглядела она потрясающе. Затянувшись напоследок почти докуренным «кэмелом», я затушил его и встал, чтобы поцеловать ее. Мы словно и не расставались. Лори приникла, как и всегда, к моей груди, однако на сей раз тело ее казалось собранным и упругим.

Мы заказали жареную рыбу – не то морского окуня, не то луциана; я не разбираюсь в американской рыбе, но эта оказалась вкусной. Лори попросила принести ей колу, я взял пиво. И скоро мы уже весело болтали. Она рассказала мне о доме на Бич-Кнолл-роуд, в котором жила с Кэнди и парой экстравагантных художников перформанса. Недвижимостью Лори больше не занималась, работала в музыкальном издательстве, также расположенном в Лорел-Каньоне. Пару раз она упомянула какого-то Ника – «Ник сказал то-то» или «мы с Ником все равно туда собирались» – так, точно я должен был знать, кто он такой. А может, я его и знал.

Наблюдая за ней, разговаривающей со мной под безмятежным калифорнийским солнцем, я понимал: Лори удалось вновь обрести душевный покой. Мысль о том, что я потерял вместе с ней, была мучительной, но я не давал ей воли. Сильные чувства такого рода способны раздавить человека. Увязнув в них, ты просто ходишь по кругу и надеешься, что боль пройдет сама собой, что некий неведомый тебе негодяй устанет наконец тыкать тебя ножом в живот. А иногда, если повезет, удается скользить по самому краю пропасти, заглядывая в нее и утешаясь тем, что у тебя вроде как есть выбор – прыгнуть в нее или плюнуть и отвернуться.

Лори описывала свою новую жизнь, кожа на ее шее чуть розовела от волнения, а я думал о счастье, которое она дала мне, о том, до чего же мне повезло, когда я годы назад нашел ее в том сумасбродном доме.

Теперь я мог ее отпустить. Означало ли это, что я никогда не любил ее так, как любил Аню? Или дружба сильнее любви, а доброжелательность долговечнее страсти? Вряд ли, потому что, будь у меня хотя бы полшанса, я сразу после завтрака отвел бы Лори в отель. Но мне было довольно и того, что она счастлива и я могу распрощаться с ней смеющейся.

Дойдя до угла улицы, она обернулась, помахала рукой. Послала воздушный поцелуй. И на душе сделалось как-то пусто.

После того как Аня бросила меня в Денвере, прошло почти три года, и вдруг мне позвонил из Нью-Йорка Рик Кёлер.

– Привет, дружище. У меня новость! Аня вернулась в студию. И на прошлой неделе закончила запись альбома – с Адамом Эстерсоном, Ларри Бреккером и половиной музыкантов Нью-Йорка! На следующей мы сможем послушать пленку.

– Почему же нам-то никто ни хрена не сказал? – ошарашенно спросил я. – Как-никак, мы все еще ее менеджеры.

– Нам с тобой делать там было нечего. Так или иначе, люди Винтелло землю копытами роют. Тащи сюда свою задницу, Джек.

– У нас же нет договора с «Эм-Пи-Ар».

– Ничего, они наверняка захотят купить запись.

Я полетел в Нью-Йорк, снял номер в отеле «Грамерси-Парк». Вскоре выяснилось, что Рик давно уже знал, что Аня в Америке, и уже некоторое время вел переговоры с Винтелло, но «не хотел меня беспокоить».

– Это почему же? – спросил я, разговаривая с ним по телефону из моего номера.

– Знаешь, мне меньше всего нужна была долбаная психодрама с твоим и ее участием, вся эта сумасшедшая муть. Я просто хотел, чтобы «Эм-Пи-Ар» оплатила аренду студии. Однако мы пока никаких бумаг не подписывали. Можешь их посмотреть.

– Как Аня? – спросил я.

– Я с ней не виделся. Только разговаривал несколько раз по телефону.

– Ну а по голосу что ты можешь сказать?

– Спокойнее, дружок. У нее все путем.

Рик договорился со студией в Сохо о нашем приезде туда во вторник после полудня. Кроме нас двоих, там будет только Бреккер, который даст нам послушать запись.

Мы вошли в большую комнату с роялем, ударной установкой, нотными пюпитрами и кабинкой для певца – все как обычно. Я и Рик уселись на стулья лицом друг к другу, Ларри Бреккер ушел за свою стеклянную перегородку, чтобы поставить пленку.

Потом снова вышел к нам с листком бумаги в руке, и сердце забухало у меня в груди.

– Простите, ребята, это все, что у меня есть.

На бумажке были записаны шариковой ручкой названия песен. Ларри вернулся за пульт, и скоро мы услышали через интерком его голос:

– Значит, так. Я буду делать между песнями двухминутные паузы. Если вам понадобится больше времени, пусть кто-нибудь из вас поднимет руку.

Я пробежался взглядом по списку. «Первая сторона: Вулф-Пойнт, Эсме поет, Холлибуш-лейн, Фрида. Вторая сторона: Доктор из Дулута, Забудь меня, Бульвар Осман, Другая жизнь». Всего по четыре песни на каждой стороне, стало быть, они довольно длинные, – подумал я. В списке присутствовал своего рода баланс, – его мы в свое время добивались, составляя первый альбом: у каждой песни имелась «пара» на другой стороне пластинки. Можно было подумать, что «Эсме поет» – это о ком-то другом, а «Забудь меня» – о себе, но я-то знал: все как раз наоборот. «Вулф-Пойнт» и «Доктор из Дулута» прекрасно уравновешивали друг друга. «Фрида» и «Другая жизнь» – обе о других людях, по крайней мере формально. В двух остальных говорится о каких-то местах, существующих или воображаемых.