Читаем без скачивания Возможная жизнь - Себастьян Фолкс

Свет в зале погас, на сцену вышел конферансье. Он был изумительно краток. «Леди и джентльмены, в самый последний раз – Аня Кинг, прославившаяся записями на „Эм-Пи-Ар“». Из-за левой кулисы показалась худощавая женщина, луч света выхватил ее из темноты, и публика встала. Аня была в зеленом цыганском платье до колен, сапожках и больших золотых серьгах. Вытянутая вперед рука сжимала гриф шестиструнной акустической гитары. Когда Аня дошла до середины сцены, я заметил, что она прихрамывает. Усевшись на табурет в луче прожектора, она отбросила назад темные волосы, доходившие ей ровно до плеч и густо пронизанные сединой. Подняла лицо к свету – глаза не подкрашены, но пудру и губную помаду я разглядел. Ничего не сказав, она единственный раз провела большим пальцем по струнам, наклонилась вперед и сразу запела:

В мерзлом свете фонаряНа перроне декабря,Дженевив, все решеноОстанешься и…

Из глаз у меня брызнули слезы. Голос ее стал заметно ниже. И это было не то небольшое понижение, замеченное мной в «Другой жизни», а другой регистр. Под конец песни на сцену начали выходить музыканты. Тенор-сакс, труба, две певицы. Следующей песней оказалась популярная «Потребность быть тобой» – высокие ноты на сей раз достались бэк-вокалисткам, – затем «Бульвар Осман» с неуклюжим гитарным соло – попыткой воспроизвести нота в ноту альбомную запись.

После чего Аня слезла с табурета, подошла к фортепиано и обратилась к публике. И я впервые после того обеда в денверском отеле двадцать лет назад услышал, как она говорит.

– Спасибо всем, кто сегодня пришел сюда. Я – Аня Кинг, и это последнее в моей жизни публичное выступление. Полагаю, послушав мой голос, вы уже поняли, почему я решила поставить точку. – Несколько добродушных свистков. – Чуть позже я представлю вам музыкантов, а пока просто посидите, постойте, вообще делайте, что хотите, и постарайтесь получить удовольствие от этого вечера. Сейчас мы немного погрустим. Песня называется «Доктор из Дулута».

Публика принимала ее восторженно – одни выкрикивали названия песен, другие: «Мы любим тебя, Аня!» Как я, оказывается, соскучился по ее голосу – по чистоте дикции, по выговору Северной Дакоты, по той безоговорочной внутренней честности – думаю, именно она всегда позволяла Ане опережать меня на шаг. Этот голос столько раз произносил мне на ухо нежные слова, он шептал и пел: «Я люблю тебя, Фредди». Внезапно уже не столь уверенный, что смогу досидеть до конца выступления, я начал оглядываться, прикидывая, как побыстрее сбежать.

Свет погас, остался лишь один луч, падавший на рояль.

– Это называется «Я не гибну», – сказала Аня.

Прошло столько времени, и она наконец исполнила тот вариант песни, какой предпочитала всегда, – только голос и рояль. Кроме того, она изменила темп, замедлила его, и песня стала не «антилюбовным» раритетом, понравившимся Ларри Бреккеру, а самокритичным рассказом о неспособности Ани полностью отдаться другому человеку. Она винила в этом «большую жажду» – под которой подразумевала, полагаю, жажду творчества. Первый вариант песни был сочинен Аней в девятнадцать, однако ей потребовалось тридцать лет, чтобы самой осмыслить написанное.

Аня встала, вернулась, неловко ступая, в центр сцены, перекинула через плечо ремень гитары.

– Ну, хорошо. Поехали. Раз-два-три-четыре.

Началась «Забудь меня», и музыканты впервые, по-моему, стали сыгрываться по-настоящему, работать с полной отдачей. Да и вид у Ани, тоже впервые, стал довольный. Она держала взятый ими высокий темп, исполнив беззаботную «Сумеешь взлететь», голос ее раскачивался, как на качелях, вверх-вниз. В финальной фразе, перед самым переходом в другую тональность, Аня стремительно приподнялась на своем табурете и ткнула пальцем вверх, весьма буквально подсказывая музыкантам. И они поняли.

После чего Аня представила каждого из них, а затем сказала:

– Ладно, для прикола мы сыграем песню, которая много для меня значит. И, Фредди, я не знаю, здесь ли ты. Почему-то думаю – здесь. Так что спасибо за цветы. Я буду петь для тебя.

Я боялся услышать «Песню для Фредди», однако журчащая басовая партия и звон гитар оказались вступлением к «Крепче». Аня пела ее так же, как в клубе Сохо в первую нашу ночь. Ее ставший хрипловатым голос выводил «Путем далеким, непонятным / Одной мне страшно идти» с прежней трепетностью.

Вернувшись за рояль, Аня спела гипнотическую «Джулию в судилище снов» и «Вулф-Пойнт» с ее леденящим соло трубы. Потом заиграла «Другую жизнь», и вот ее я выдержать не смог. Закрыл ладонями уши и ждал, когда она закончится.

Еще несколько ритмичных песен – Аня вернулась к гитаре, чтобы спеть «Не говори по-испански», где солировала гитара с потрясающим ироническим фламенко, затем «Город на холме» и «Девятнадцатый выход», затем поблагодарила всех, кто ее слушал, и собралась уходить. Публика зашумела, упрашивая ее продолжить.

– Конечно, я могу и продолжить, – сказала Аня. – Вот вам продолжение. Это последнее, что я спою.

Она выпрямилась перед микрофоном – мне показалось, дернувшись от боли – в бедрах, в коленях, в сердце? Зазвучал мечтательный тенор-саксофон, зашипели тарелки, осторожно вступила бас-гитара. В первый миг я не узнал песню, но потом прозвенел уменьшенный септаккорд, взятый Аней на гитаре, и зазвучали слова: «Фрида, не позволяй им настоять на своем».

В альбоме трек занимал восемь минут, и, когда Аня запела, я посмотрел на часы. Мысль, что миру осталось слышать этот великолепный голос всего только семь, а вот уж и шесть минут, была невыносимой. Публика замерла, а песня раскрывала перед ней напоенные зноем равнины, облака пыли, запах масляных красок, гул Мехико и посреди всего этого – бескомпромиссный голос одинокой девушки из Девилс-Лейка.

Что сделал я? Да ничего, сыграл несколько вещей забавы и денег ради, но, пока она пела, я чувствовал масштаб того, что попыталась сделать Аня, – этой попытки преодолеть пределы воображения, почувствовать, как твое сердце бьется в чьей-то еще жизни, – и понял, сколь многого ей это стоило.

Я смотрел на часы. Оставалось около минуты, начался последний куплет с его неуверенным окончанием: «Может, это больше, чем тебе под силу, – / Но если бы нам было выбирать дано…»

А когда затихла последняя нота, Аня поступила так же, как в день нашего знакомства на ферме, когда она решила, что на сегодня сказала достаточно. Не было ни подобия киношного «затемнения», ни прощания. Она сняла с плеча гитару, поставила ее в стойку, коротко поклонилась залу, повернулась на каблуках и пошла со сцены, – я видел, что она изо всех сил старается не хромать, выходя из луча прожектора, ведь я знал наизусть каждую пору ее кожи, – шагнула в черноту кулис и исчезла.