Читаем без скачивания Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Им ли поучать нас? — спросил он. — Действительно ли об исконных правах трибунов должны рассказывать нам пятеро высокородных мужей, каждый из которых поддержал закон Суллы, отменивший именно эти права? Выступил ли хоть один из этих блистательных мужей в поддержку храбрейшего Гнея Помпея, когда тот, став консулом, первым делом восстановил принадлежавшее трибунам право вето? Спросите себя, наконец: действительно ли движет ими вновь проснувшаяся озабоченность обычаями трибунов, действительно ли она оторвала их от рыбных заводей и собственных портиков, заставив явиться в суд? Или же дело в иных «обычаях», гораздо более близких их сердцу, — себялюбии и жажде мести?
Он произнес еще многое в том же духе, и, когда наконец закончил, все пятеро высокопоставленных истцов (севших в ряд, что было ошибкой) словно уменьшились в размерах, особенно Пий, который явно не поспевал за происходящим. Приставив ладонь к уху, он беспокойно ерзал на месте, в то время как его мучитель расхаживал по площадке, где вершился суд. То было одно из последних появлений старого воина на публике, прежде чем он стал угасать от тяжелой болезни. После того как судьи проголосовали за снятие с Корнелия всех обвинений, Пий под шиканье и издевательский смех удалился из суда с выражением старческого недоумения на лице — тем самым, которое, боюсь, все более свойственно и мне самому.
— Что ж, — с немалым удовлетворением произнес Цицерон, когда и мы собрались идти домой, — теперь-то, во всяком случае, он знает, каков я.
Не стану перечислять всех дел, за которые брался Цицерон, — они исчисляются десятками. Таким был избранный им способ действий — обязать как можно больше влиятельных лиц оказывать ему поддержку на консульских выборах и сделать свое имя хорошо известным среди избирателей. Несомненно, он очень тщательно отбирал клиентов. По меньшей мере четверо были сенаторами: Фунданий, заведовавший крупным объединением голосующих, Орхивий, тоже претор, Галл, намеревавшийся избираться в преторы, и Муций Орестин, обвиненный в ограблении, но тем не менее надеявшийся стать трибуном. Дело Муция было сложным, и Цицерону пришлось уделить ему много дней.
Наверное, ни один еще кандидат не подходил так к выборам — как к деловому предприятию. Для обсуждения подготовки к ним Цицерон каждую неделю созывал собрание в своей комнате для занятий. Одни приходили, другие уходили, но узкий круг оставался прежним. В него входили пять человек: сам Цицерон, Квинт, Фруги, я и Целий — ученик Цицерона, постигавший премудрости правоведения. Несмотря на юный возраст (а может быть, и благодаря ему), он не знал себе равных в собирании слухов по всему городу. Подготовкой снова руководил Квинт, настоявший на своем праве вести эти собрания. Квинт не упускал случая намекнуть — то снисходительно усмехаясь, то приподнимая бровь, — что Цицерон, несмотря на чрезвычайную одаренность, был склонен к умствованиям и витал в облаках: чтобы устоять на земле, он не мог обойтись без здравого смысла, присущего его брату. Цицерон подыгрывал Квинту, довольно умело изображая согласие.
Два брата, посвятившие себя государственной деятельности, — чем не тема? Занятное могло бы получиться исследование, если бы мне было отпущено достаточно времени. Кто не помнит Гракхов — Тиберия и Гая, боровшихся за улучшение жизни бедняков и в итоге погибших ужасной смертью? В мое же время консулами поочередно были патриции Марк и Луций Лукуллы, а также множество других братьев из семейств Метеллов и Марцеллов.
В делах общественных дружба преходяща, а союзы заключаются лишь для того, чтобы через какое-то время быть расторгнутыми. И тут, должно быть, много сил придает сознание того, что, как бы ни сложились обстоятельства, имя твое всегда неразрывно будет связано с именем другого человека. Отношения между двумя Цицеронами — как, полагаю, и отношения между любыми братьями — представляли собой сложное сочетание любви и неприязни, зависти и верности. Без Цицерона Квинту наверняка была бы уготована бесцветная жизнь центуриона, а затем столь же бесцветная жизнь усердного земледельца в Арпине. Цицерону же и без Квинта суждено было стать Цицероном. Зная это и то, что брат все понимает, Цицерон, не жалея сил, ублажал его, заботливо укутывая в сверкающую мантию славы.
В ту зиму Квинт посвятил немало времени составлению руководства по соисканию выборной должности — сборника советов брату, которые он обожал приводить по памяти, словно речь шла о «Государстве» Платона.
«Помни, каков город, которого ты домогаешься, — говорилось в начале наставления, — и кто ты. Каждый день, идя на форум, повторяй: „Я новый человек. Я домогаюсь консульства. И это — Рим“».
Вспоминаются и иные назидания, притязавшие на глубокомыслие: «Кругом обман, ловушки и предательство. Всегда следуй словам Эпихарма[33]: „Не доверяй бездумно“, это основа мудрости… Позаботься о том, чтобы все видели, сколько у тебя самых разных друзей… Я очень желал бы, чтобы во всякое время ты непременно был окружен толпой. Если тебя попросят что-либо сделать, не отказывайся, даже если это тебе не под силу… Наконец, позаботься о том, чтобы твои выступления перед выборами были хорошо выстроенными, блестящими, доступными народу; и если можно это устроить, пускай громкие слухи о преступлениях, страстях и продажности твоих соперников».
Квинт очень гордился своим руководством и много лет спустя даже опубликовал его, к вящему ужасу Цицерона, считавшего, что умение вершить государственные дела, как и любое подлинное искусство, тем действеннее, чем лучше скрыты все его хитрости.
Весной Теренция праздновала свое тридцатилетие, и Цицерон устроил в ее честь ужин для близких друзей. Пришли Квинт с Помпонией, Фруги с родителями, а также вечно суетливый Сервий Сульпиций с женой Постумией, неожиданно оказавшейся хорошенькой. Должно быть, приходили и другие, но поток времени вымыл их имена из моей памяти. Надсмотрщик Эрос собрал на короткое время слуг, чтобы мы пожелали своей госпоже всего наилучшего, и я до сих пор помню свои размышления о том, что я никогда еще не видел Теренцию такой привлекательной и веселой. Ее темные волосы, короткие и кудрявые, блестели, глаза были на редкость ясными, и даже тело, всегда костлявое, казалось, стало полнее и мягче. Своими наблюдениями я поделился со служанкой, после того как хозяин и хозяйка повели гостей ужинать. Та огляделась по сторонам, желая удостовериться, что нас никто не подслушивает, и, соединив ладони, описала ими дугу вокруг своего живота. Поначалу до меня не дошел смысл этого,
