Читаем без скачивания Дневник 1812–1814 годов. Дневник 1812–1813 годов (сборник) - Александр Чичерин

Я убежден, что быть счастливым в этом мире можно, лишь находя наслаждение во всякой малости, уступая различным увлечениям, наслаждаясь самыми разнообразными впечатлениями, обдумывая в подробностях свои занятия, стараясь из каждого извлечь приятность – и так заполняя свой день, чтобы оставлять место лишь для советов рассудка и приятных воспоминаний.

Вы меня знаете: я дал клятву служить отечеству, сколько хватит моих сил; я не принадлежу к числу тех, кто считает, что выполнил свой долг, проведя несколько лет на государственной службе, и смотрит на эти годы, как на потерянные, поелику не мог в то время предаваться лени и бездействию. Я много раз мечтал о богатстве, воображал себя вельможей; видите, я далеко не достиг такого совершенства, чтобы отречься от суеты мира сего! Я забыл еще сказать, сколько времени я отдал воздыханиям (кои – о жестокая! – были совершенно бесплодны), сколько раз одно слово, казалось, делало меня счастливым. Но даже если мои мечты бывали близки к осуществлению, день был мне хорош, лишь когда я мог располагать им вполне по своему усмотрению. Я не мог быть счастлив, если сутки не держал в руках кисти, если книга, которую мне хотелось прочесть, оставалась нераскрытой на столе, если мне не удавалось побеседовать с вами, прелестная графиня, поучиться мудрости, внимая вашим изящным и разумным речам, если мне не удавалось видеть ту, чьи черты запечатлены в моей душе. Как мне бывало грустно, если в течение дня не удавалось ни разу перенестись мыслью к моим любимым родным, вообразить себя среди них; если у меня не оставалось времени, чтобы записать вечером прожитой день.

Вот в чем я вижу для себя истинное счастье.

Я решил непрестанно стремиться к тому, чтобы быть полезным, и предоставляю судьбе заботиться об успехе моих честных намерений; я хочу верить в ее справедливость и в свои силы, но предпочитаю мечтания, не слишком удаляющиеся от действительности; другие видят истинное счастье лишь в далеком будущем, а я согласен находить его в мелочах жизни, в скромных радостях, украшающих и услаждающих наши дни. Это счастье недолго длится, но зато непрестанно возобновляется, и наши дни протекают в мирном довольстве.

28 декабря. В 105 верстах от Вильны. Мерич.

Еще один приятный переход сегодня. И почему бы ему не быть таким? Добрый командир[364] не только не отталкивает нас, как его предшественники, но привлекает своими хорошими манерами и любезностью. Погода прекрасная, пройти надо было всего восемнадцать верст – как же этому маршу не быть приятным?

Теперь, когда наш полк идет один, я с удовольствием занимаю место впереди. Генерал[365] всегда принимает участие в разговоре, мы шутим. Иногда же я ухожу совсем один вперед, к музыкантам.

Берега Немана холмисты и представляют самые разнообразные пейзажи, коими я с удовольствием любуюсь; пока мои глаза наслаждаются этими прекрасными видами, воображение воскрешает счастливейшие минуты моей жизни, и сердце раскрывается для самых нежных впечатлений. Марш продолжался недолго. Отдых был кратким, но в удачно выбранном месте, и солнце еще стояло высоко над горизонтом, когда мы увидели издалека этот городок, дома которого рассыпались по берегу Немана.

На главной улице нас встречала толпа. Подойдя ближе, мы увидели, что это были евреи, вынесшие свой ковчег навстречу его величеству, а рядом стояли монахи из соседнего монастыря с хоругвями. Немного спустя прибыл государь и при многократных криках «ура» освятил своим присутствием границу, оскверненную неприятелем, чья дерзость понесла достойное наказание.

29 декабря.

Нас разместили здесь в большой тесноте, и так как мы остаемся здесь еще и завтра, я очень недоволен. Я люблю уединение и ненавижу шум, нарушающий мои занятия. Вспоминая о том, как по-разному мне случалось жить с тех пор, как я стал сам распоряжаться собой, я вижу, что шумные развлечения никогда не доставляли мне радости. Я любил балы, спектакли, прогулки, поскольку эти удовольствия позволяли мне отдохнуть от моих занятий. В тот день, который я посвящал шумным удовольствиям, утро всегда принадлежало книгам. Если я обедал в обществе друзей, то потом уходил к себе, дабы провести несколько часов в уединении перед камином, вызывая в памяти образы дорогих мне людей, или же давал отдых своему воображению за приятным чтением. Шумное веселье бала сменяло тихие наслаждения моих утренних занятий.

Но когда моя комната заполнялась шумным сборищем товарищей, когда шутки и каламбуры так и сыпались, веселье не смолкало ни на минуту, а голоса становились все громче, – я чувствовал себя не в своей тарелке и нередко, для передышки, брался за краски или открывал клавесин. Я вовсе не поклонник той свободы, которая лишь утяжелит наши цепи; но в повседневной жизни я хотел бы полнейшей свободы. Когда я один (это я и называю: свободен), я не знаю скуки, я всегда могу найти себе интересное занятие. Но к чему бесполезные разговоры? Пребывание в Иказни доказало мою любовь к одиночеству, а самые приятные минуты за весь поход я провел в Питкунах, в семье любезного Кирилла.

30 декабря.

Сегодня любопытство, словно нарочно, чтобы испытать и возбудить мою способность чувствовать, сделало меня свидетелем раздирающего душу зрелища, – и я все еще вижу перед собой сию страшную картину. Молодой драгунский офицер в начале кампании дезертировал и уехал в Вильну к своей сестре; когда наша победная армия вступила в этот город, его нашли, судили и приговорили к расстрелу. Казнь должна была совершиться сегодня. На улице замечалось сильное движение, все наши ушли смотреть казнь. Облака затянули небо, и я не мог рисовать – на меня нашла тоска, я оделся, вышел из дома и последовал за толпой, как идут, чтобы увидеть нечто любопытное, не ожидая себе приятности, но не испытывая волнения.

На берегу Немана перед ямой столбом выстроился отряд в 600 человек, впереди стояли 16 лучших стрелков. Я оказался в толпе любопытных и заговорил с Вилье,[366] когда услышал, что ведут преступника. Повернув голову, я увидел его в сопровождении стражи. Он опирался на руку своего духовника, читавшего молитвы. Перед ямой он остановился, исповедался, выслушал приговор и высказал свою последнюю волю. Наконец религиозная церемония окончилась, стрелки сделали шаг вперед, на него надели саван, подвели и привязали к столбу.

«Что должен сейчас испытывать этот человек, – подумал я, – как драгоценны должны ему казаться последние минуты жизни! Он мой ближний, и ведь я его приговорил; этот человек, в котором запечатлен образ Божий, должен погибнуть по воле человеческой. Его называли трусом, а он выдержал все эти муки и в момент расставания с жизнью еще нашел в себе силы, ускоряя казнь, сам надеть повязку, которая навсегда скроет от него свет, и прислониться к столбу – последнему предмету, ощущая который он будет сознавать, что еще способен чувствовать».